Ознакомительная версия.
– Не беспокойтесь, мы сами вас найдем. В этом и состоит наша работа.
Жизнь тем временем снова стала захватывающей, хотя я узнала об этом только по выходе из консульства. К моему несказанному удивлению, в гостинице я обнаружила записку от одного из директоров Королевского театра с просьбой о срочной встрече. Театр одобрил мою древнеегипетскую затею и приглашал меня дать несколько представлений, при условии что я не стану раздеваться донага. Я подумала, что это не может быть совпадением, только не знала, кто мне поворожил – немцы или французы.
Я приняла условия театра. Поделила программу на четыре части: танцы Невинности, танцы Страсти, танцы Целомудрия и танцы Верности. Местные газеты обмазывали меня елеем, но после восьми спектаклей я уже опять умирала от тоски и мечтала только об одном – вернуться в Париж.
В Амстердаме у меня было восемь часов, чтобы пересесть на пароход до Англии. Я вышла прогуляться и встретила уже знакомого мне попрошайку, снова певшего про Тею. Увидев меня, он прервал свою песню:
– Почему за тобою следят?
– Потому что я хороша собой, обольстительна и знаменита, – ответила я.
– Нет, – сказал он, – не поэтому. Двое каких-то мужчин следовали за тобой по пятам, а смекнув, что замечены, словно растворились в воздухе.
Я уже и не помню, когда в последний раз вступала в разговоры с нищим на улице; даме это не пристало, а я дама, хотя мои завистники видят во мне актерку и проститутку.
– Сейчас ты в раю, просто не понимаешь этого. Конечно, здесь скучновато, но на то он и рай. А ты опять ищешь приключений. Не сочти за дерзость, но люди – ужасно неблагодарные твари и вечно недовольны своей долей.
Я поблагодарила его за заботу и пошла прочь. Что это за рай, где никогда не происходит ровным счетом ничего, заслуживающего внимания? Я искала не счастья, а того, что французы называют «la vrai vie» – полной жизни. С ее невыразимой красотой и мгновениями черного отчаянья, с ее верностью и предательством, с ее страхами и ощущением мира и безопасности. Когда нищий предупредил, что за мною следят, я почувствовала, что теперь мне выпала более важная, чем прежде, роль – от меня зависели судьбы мира, я могла принести победу французам, притворяясь, будто шпионю для немцев. Иные утверждают, будто Бог – математик, но они не правы. Бог, если он существует, – шахматист, он просчитывает ходы противника, а потом побеждает его.
И я, Мата Хари, делала то же самое. Каждый луч света и каждое мгновение тьмы были для меня ходами в шахматной партии. Именно так я спаслась от мужа и стойко перенесла, когда он отнял у меня мою дочь – от знакомых я узнала, что бедняжка вклеила мою фотографию в школьный пенал, – и все это деятельно и без единой жалобы. В тот день, когда мы с Астрюком кидали в море камни, я вдруг осознала, что всегда была воительницей и ни разу не уклонилась от битвы, потому что из битв и состоит жизнь.
И восемь часов ожидания, и само путешествие пролетели быстро, и вот я уже схожу с корабля в Брайтоне. Но едва я успела сделать несколько шагов по английской земле, как меня задержали и допросили. Похоже, англичанам я показалась подозрительной – может быть, оттого, что я путешествовала в одиночку, а скорее всего, оттого, что кто-то из французской контрразведки видел, как я входила в немецкое консульство, и поставил в известность союзников. Но никто ничего не знал о моем звонке во Францию и о том, как я предана этой стране.
Следующие два года я очень много путешествовала, побывала в странах, которые прежде знала только по названиям, еще раз съездила в Германию в надежде найти хоть что-то из моих вещей, а после меня опять с пристрастием допрашивали англичане, хотя разведчики не могли не знать, что я работаю на союзную Францию. И все это время я продолжала знакомиться с самыми привлекательными мужчинами и посещать самые роскошные рестораны и наконец встретила свою первую настоящую любовь – русского офицера, ослепленного… нет, не моей красотой, но горчичным газом.
Ради этого человека я была готова на все. Рискуя собой, поехала к нему в Виттель. Моя жизнь обрела новый смысл. Ночью, ложась в постель, повторяла строки «Песни Песней»:
«На ложе моем ночью искала я того, которого любит душа моя, искала его и не нашла его.
Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, которого любит душа моя; искала я его и не нашла его.
Встретили меня стражи, обходящие город: “не видали ли вы того, которого любит душа моя?”
Но едва я отошла от них, как нашла того, которого любит душа моя, ухватилась за него, и не отпустила его».
Я проводила ночи у его постели и когда он корчился от боли, промывала ему глаза и смазывала его обожженную кожу.
Но когда я увидела его в суде, когда услышала его слова, что никогда в жизни он не полюбил бы женщину на двадцать один год старше себя и что я нужна ему была только как нянька, чтобы ходить за ним, – мне показалось, будто сердце мне пронзил бритвенно-острый клинок.
А судя по тому, что мне потом рассказал негодяй Ладу, именно мои хлопоты о разрешении на поездку в Виттель показались ему особенно подозрительными.
Больше, дорогой мэтр, мне нечего добавить к этой истории. Вы и без меня превосходно знаете, что произошло после.
Но во имя моих незаслуженных страданий, во имя всего того, что я вынесла и еще должна буду вынести – я имею в виду клевету и напраслину, возведенную на меня в суде, эту ложь с обеих сторон – как будто немцы и французы, что так упоенно убивали друг друга на поле битвы, объединили усилия, чтобы погубить одну женщину, чьим самым большим грехом было желание стать свободной, да широкие взгляды, неуместные в нашем все более и более ограниченном мире… Во имя всего этого, мэтр Клюне, если президент отклонит мою просьбу о помиловании, сохраните, пожалуйста, это письмо для моей дочери Нон и отдайте ей, когда она подрастет настолько, чтобы понять все, о чем в нем говорится.
Вернувшись в Париж из Голландии, я увиделась с Габриелем Астрюком. Он сказал, что в стране крепнут антисемитские настроения и мое общество может сильно навредить ему, так что больше мы с ним не встречались. Но еще тогда, в Нормандии, он рассказал мне об одном писателе по имени Оскар Уайльд. Я без труда отыскала упомянутую им «Саломею», но никто не согласился вложить хотя бы сантим в постановку этой пьесы: у меня-то денег не было, но я рассчитывала на помощь своих влиятельных друзей – и, как выяснилось, напрасно.
Почему я пишу об этом? Почему меня так увлекли книги этого англичанина, виновного только в том, что он смел любить мужчину, и умершего в одиночестве тут, в Париже, где ни один близкий человек не пришел проводить его в последний путь? Как было бы хорошо, если бы и меня обвинили в этом же грехе – за минувшие годы я побывала в объятиях не только у многих достославных мужей, но и у их ненасытно жадных до новых удовольствий жен. Но никто не посмеет, ибо моим обвинителям пришлось бы выступать свидетелями на моем суде.
Но вернемся к англичанину. На родине его кляли, на чужбине им пренебрегали, я же, прочитав за время своих бесконечных путешествий его пьесы, обнаружила потом, что он писал и детские сказки.
«Один студент хотел пригласить на танец свою милую, но она сказала, что станет с ним танцевать, только если он принесет ей красную розу. К несчастью, в саду у студента, росли лишь желтые и белые розы.
Стенания влюбленного услышал соловей, и ему стало жаль бедного юношу. Вначале он подумал, не спеть ли для студента прекрасную песню, но понял, что от этого бедолага только погрузится в меланхолию и ему станет еще хуже.
Бабочка, порхающая по саду, спросила, что происходит.
– Он страдает от любви. Ему нужна красная роза.
– Ах, как это глупо – страдать от любви, – сказала бабочка.
Но соловей очень хотел помочь студенту. Он подлетел к огромному розовому кусту, усыпанному белыми розами.
– Дай мне, пожалуйста, красную розу.
Розовый куст сказал, что это невозможно, и пусть соловей поищет другой куст, чьи цветы только теперь стали белыми, а прежде были красными.
Соловей так и сделал. Он облетел весь сад и нашел один старый изломанный куст.
– Дай мне красную розу, – попросил соловей.
– Годы мои не те – цвести красным, – ответил куст. – Зима заморозила кровь в моих жилах, а солнце выбелило мои лепестки.
– Одну только розу, – умолял соловей. – Должен же быть способ ее получить!
И действительно, был один способ, но был он так ужасен, что розовый куст не решился открыть его соловью.
– Я не боюсь. Скажи мне, что я должен сделать, чтобы получить мою красную розу.
– Ты должен вернуться сюда, когда взойдет луна, и, прижавшись грудью к моим шипам, всю ночь петь для меня свои самые прекрасные песни. Твоя живая кровь перельется в мои жилы и обагрит собою розу.
Ознакомительная версия.
