Ознакомительная версия.
– Я не боюсь. Скажи мне, что я должен сделать, чтобы получить мою красную розу.
– Ты должен вернуться сюда, когда взойдет луна, и, прижавшись грудью к моим шипам, всю ночь петь для меня свои самые прекрасные песни. Твоя живая кровь перельется в мои жилы и обагрит собою розу.
И соловей сделал то, что велел ему куст, потому что был уверен: Любовь дороже жизни и можно пожертвовать жизнью во имя Любви. И когда взошла луна, соловей прилетел к розовому кусту, прижался грудью к шипу и запел. Вначале он пел о влюбленных юноше и девушке. Следом – о том, что любовь дороже всего на свете. И пока луна катилась по небу, соловей пел, и лепестки великолепной розы начали розоветь от его крови.
– Крепче, – сказал куст. – Прижмись ко мне крепче, потому что рассвет близок.
И соловей крепче прижался к шипу, и острие коснулось его сердца. Но соловей все пел и пел, пока роза не стала алой, как его кровь.
Обессиленный, зная, что умирает, соловей сорвал прекраснейший из всех красных цветов и полетел к студенту. Положил розу на карниз, упал и умер.
Студент услышал легкий шум, распахнул окно – и вот оно, то, о чем он мечтал больше всего на свете. Уже рассвело. Юноша схватил розу и побежал к дому своей милой.
– Вот роза, о которой вы меня просили! – вскричал он, сконфуженный и счастливый одновременно.
– Это не вполне то, чего я хотела, – ответила девушка. – Такая большая и красная… она не пойдет к моему туалету. К тому же я уже получила другое приглашение на сегодняшний бал.
В отчаянии юноша швырнул розу на дорогу, и ее тут же раздавило колесом проезжающей телеги. А студент вернулся к своим книгам – они никогда не требовали от него невозможного».
Такова моя жизнь – это я соловей, отдавший все и от этого погибший.
Искренне Ваша,Мата Хари
(прежде известная под именем Маргарета Зелле, данным ей родителями, вынужденная в замужестве сменить его на госпожу Маклеод и в конце концов за жалкие двадцать тысяч франков превратившаяся для немцев в Н21)
Париж, 14 октября 1917 года
Глубокоуважаемая госпожа Мата Хари,
Вам еще неизвестно, что президент Республики отклонил ваше прошение о помиловании. Следовательно, завтра мы с вами увидимся в последний раз.
Впереди еще одиннадцать часов, и я знаю, что этой ночью не сомкну глаз. Оттого я пишу это письмо – его не прочтет та, которой оно адресовано, но я намерен приобщить его к делу. Хотя с юридической точки зрения это совершенно бессмысленно, я собираюсь бороться за ваше доброе имя.
Я не стану оправдываться перед вами и доказывать, что вовсе не был худшим из адвокатов, как вы, досадуя, называли меня в письмах. Но я хочу отпустить себе самому не совершенный грех, а для этого мне нужно еще раз – пусть мысленно – пережить хождения по мукам последних месяцев. Я взошел на голгофу, пытаясь спасти женщину, которую втайне от всех и от нее самой когда-то любил. Но, говоря сейчас о хождении по мукам, я имею в виду муки всего французского народа – нет семьи в нашей стране, где не оплакивали бы павшего на фронте сына. Это ожесточило нас, мы стали несправедливы и безжалостны, мы совершаем поступки, о которых прежде нельзя было и помыслить. Сейчас, когда я пишу эти строки, в двухстах километрах отсюда разгораются новые нескончаемые битвы. Самая страшная, самая кровопролитная началась по нашей вине, из-за нашей беспечности и наивности: мы всерьез полагали, будто двести тысяч французских солдат будут в состоянии справиться с миллионной немецкой армией, рвавшейся к нашей столице. И несмотря на мужество наших войск, нам даже ценой многотысячных потерь не удалось отбросить противника, и линия фронта осталась там же, где она проходила в 1914 году, когда немцы начали вторжение.
Милая Мата Хари, самая большая ваша ошибка заключалась в том, что в своем желании принести пользу вы положились на негодного человека. В правительстве к начальнику военной контрразведки Жоржу Ладу давно относились с подозрением. Он был одним из вдохновителей дела Дрейфуса – позорнейшей судебной ошибки, приведшей к разжалованью и ссылке невинного. После своего разоблачения Ладу оправдывался тем, что старался «не только предусмотреть действия наших врагов, но и не допустить, чтобы они ослабили моральный дух наших друзей». Он добивался повышения в должности и, не получив его, озлился. Ему до зарезу был необходим громкий процесс, чтобы вернуть себе былое расположение власть имущих. И можно ли было придумать лучшего козла отпущения, чем всемирно известная артистка, предмет восхищения мужчин и зависти женщин, которую сильные мира сего прежде обожествляли, а теперь ненавидят всеми силами души.
Народ не может думать только о погибших в верденской мясорубке, о погибших на Марне и Сомме, народу нужно какое-нибудь развлечение с привкусом победы. Ладу понимал это и начал плести свою омерзительную сеть в тот самый момент, когда впервые вас увидел. Вот как он описал вашу первую встречу у себя в дневнике:
«Вошла ко мне в кабинет, словно на сцену вышла – в вечернем платье и с явным намерением произвести впечатление. Я не предложил ей сесть, но она пододвинула стул и устроилась перед моим рабочим столом. Рассказала, как ее завербовал немецкий консул в Гааге, и предложила свои услуги в качестве двойного агента. Заодно подпустила шпильку по поводу моих агентов, осуществлявших за ней наружное наблюдение:
– Не могли бы ваши друзья оставить меня ненадолго в покое? Всякий раз, когда я выхожу из гостиницы, они вламываются ко мне в номер и все там переворачивают вверх дном. Стоит мне зайти в кафе, как они усаживаются за соседний столик. Они уже распугали всех моих приятелей. Я столько вложила сил и души в дружеские связи, и вот, пожалуйста, из-за вас люди не хотят показываться в моем обществе».
Я осведомился, каким же образом она собирается послужить родине.
– Вы знаете каким, – развязно ответила она. – Для немцев я Н21, может, хоть у французов достанет вкуса выбрать псевдоним поизящней для той, что тайно помогает их родине.
Я сказал, что фраза ее двусмысленна и неприлична.
– О вас говорят, будто вы дорого цените свои услуги, в чем бы они ни заключались. В какую сумму они обойдутся французской казне?
Ответ был:
– Мне нужно все или ничего.
Когда она вышла, я попросил секретаршу прислать мне ее досье. Прочитал собранные материалы – боюсь, мы разоримся на слежке за этой женщиной! – и не нашел ничего подозрительного. Но, вероятно, мы просто недооценили ее ум, и ей удавалось обманывать агентов и умело скрывать свою вредительскую деятельность».
То есть, в глазах Ладу вы были виновны всегда, просто он не сумел еще найти доказательств. Филеры информировали его о каждом вашем шаге, а когда вы повезли своего ослепшего в газовой атаке русского возлюбленного на воды в Виттель, подборка донесений разбухла до смешного.
«Объект сопровождает раненого офицера, который лет на двадцать моложе ее. По ее постоянной взвинченности, по манере двигаться и по ряду других признаков можно судить, что объект находится под воздействием наркотических средств, вероятно, морфина или кокаина.
Одному из постояльцев объект сказала, будто имеет отношение к голландскому королевскому дому. Другому – что у нее есть замок в Нёйи. Однажды вечером, когда мы вернулись к наблюдению после ужина, объект в большом зале пела для группы молодых людей. Мы почти убеждены, что единственной целью объекта было растление невинных душ, восхищенных тем, что до них снизошла, как они думали, «звезда парижских подмостков».
Когда ее спутник вернулся на фронт, объект пробыл в Виттеле еще две недели, гуляя, обедая и ужиная в полном одиночестве. Нам не удалось зафиксировать ни единого контакта с вражескими агентами, но кому в здравом уме придет в голову провести столько времени на водах, если у него нет скрытых мотивов? Мы вынуждены признать, что, несмотря на неусыпное наблюдение, объект нашел способ обмануть нашу бдительность».
Тем временем, милая Мата Хари, вам был нанесен еще один предательский удар. Немцы тоже следили за вами – куда более аккуратно и с куда более заметными результатами. С первой вашей встречи с капитаном Ладу они поняли, что вы намерены вести двойную игру. Пока вы восстанавливали силы в Виттеле, консула Крамера, завербовавшего вас в Гааге, допрашивали в Берлине. Следователей интересовало, почему он выделил двадцать тысяч франков человеку, столь сильно отличающемуся от нормальных агентов, как правило – незаметных и почти невидимых. Почему решил, что столь знаменитая и яркая личность захочет помочь Германии? Быть может, и сам консул Крамер находится в сговоре с французами? Отчего Н21 до сих пор не прислала НИ ЕДИНОГО донесения? Время от времени другие агенты выходили с нею на связь – обычно встречи происходили в общественном транспорте, – и просили предоставить им хоть какие-то сведения, но Н21 только обольстительно улыбалась и говорила, что пока ей не удалось ничего узнать.
Ознакомительная версия.
