— Врет, вот врет, а! И надо же, чего выдумал.
Желающих выступать больше не было. И директор, вместо того чтобы поставить вопрос об исключении Яна из школы и приступить к голосованию, выпроводил его за дверь.
На следующий день Наталья Дмитриевна встретила Яна на улице.
— Коля, зачем ты на Василия Гавриловича наплел такое. Ведь он никогда не воровал капусту.
— Наталья Дмитриевна. Я сам не видел, но мне сказали. А что из ружья пальнул, это для достоверности.
— Я знаю, кто тебе сказал. И знаю, что ты им осенью отнес ворованные вещи.
Ян поплелся сраженный. Оказывается, Наталье Дмитриевне известна одна кража, а ведь его тогда милиция замучила, вырывая признание. Даже прокурор района принимал в допросе участие. «Значит, — думал Ян, — она видела, как я тащил вещи. Ведь я выпивши был и шел по задам мимо ее огорода. Но был же вечер. А может, она как раз во двор выходила, и приметила меня, и проследила. Но, главное, она в милицию не заявила. Пожалела меня и Семаковых. Ведь я же им вещи нес. Но откуда она знает, что про капусту мне сказали Семаковы? Выходит, что Василий Гаврилович правда нес капусту, и Семаковы его видели, и он их заметил. Вот она и догадалась. Да, все правильно, Василий Гаврилович нес капусту».
Летом перед отъездом в Волгоград Ян два раза видел Веру в Падуне. Первый раз — на дневном сеансе в кино, а второй и последний — около магазина. Магазин был закрыт на обед, и она ждала открытия. Вера была в легком платье, и его трепал ветер. Ян остановился невдалеке и любовался ею.
Жила Вера в нескольких километрах от Падуна, и Ян видел ее редко.
В Волгограде Ян затосковал по ней. Хотелось хоть изредка видеть. Но две тысячи километров отделяли его от любимой. И тогда решил написать письмо, но не простое, а в стихах.
Когда Ян был маленьким, отец читал ему детские книжки С. Маршака и К. Чуковского, и он знал их наизусть. В школе лучше всех читал стихи, и ему всегда ставили пятерки. В шестом классе, несмотря на то, что он был самый отчаянный хулиган, учительница, руководитель художественной самодеятельности, пригласила его принять участие в постановке пьесы и отвела второстепенную роль. Он, не стесняясь, согласился и превосходно исполнил роль собаки, надев на себя вывернутую шубу.
В начале восьмого класса начал писать поэму о директоре падунской школы, но, зарифмовав несколько листов грязи об Иване Евгеньевиче, бросил. Иссякло вдохновение хулигана.
Теперь писал письмо в стихах Вере. Он хотел тронуть душу тринадцатилетней девочки.
Здравствуй, Вера, здравствуй дорогая,
Шлю тебе я пламенный привет.
Пишу письмо тебе из Волгограда,
Где не вижу без тебя я свет.
Как только первый раз тебя увидел,
Я сразу полюбил тебя навек,
Поверь, что тебя лучше я не видел,
Короткий без тебя мне будет век.
Хочу тебе задать один вопрос я,
Ответишь на него в своем письме.
Ты дружишь или нет с кем, Вера,
Фамилия его не нужна мне.
Разреши тебя поздравить
С юбилейным Октябрем.
И желаю его встретить
Очень хорошо.
Ян не хотел подписывать письмо своим именем, был уверен: Вера ему не ответит. Вору и хулигану разве может ответить красивая девочка? После стихов приписал: он не из Падуна, а из Волгограда, в Падун приезжал к родственникам, видел ее около магазина, а местный парень сказал адрес и фамилию.
Ян подписал письмо именем и фамилией соседа по коммунальной квартире, мальчишки Женьки.
Хотел надписать конверт, но пришла сестра, и он пошел на почту. Там сел за стол и ручкой, что лежала на столе, надписал конверт, так как свою забыл.
Нежно держа письмо, будто руку Веры, еще раз прочитал адрес и бросил письмо в почтовый ящик.
Придя домой, сестру не застал и сел за стол, глядя в зеркало.
Глаз Яну пацаны выстрелили из ружья, едва ему исполнилось шесть лет. Жили они в Боровинке, недалеко от Падуна. Отец работал директором маслозавода, а мать рабочей, и воспитанием Коли занимался дед по отцу, Яков, почти что восьмидесятилетний сухощавый старичонка с седой бородкой, похожей на козью. Коля не слушался деда и всегда от него убегал на улицу, где со старшими пацанами было куда интереснее. С ними он лазил по чужим огородам.
Все детские воспоминания Коли связаны с воровством. Он не помнил, чтобы маленьким играл в какие-нибудь игрушки, но зато отлично помнил, как шестилетний, наученный пацанами, лазил по крышам и воровал вяленое мясо.
Из всех деревенских детей Коля был самый шустрый. Летом ходил в одних трусах и был загорелый, как жиган. Так его и прозвали — Жиган. В пять лет появилась первая кличка.
Коля очень любил пить на маслозаводе молочную закваску. Наливая закваски, мужики просили его спеть частушки. Он знал их десятки. Частушки запоминал от взрослых. Бывало, у ворот завода соберутся шофера, и Коля устраивает концерты. Они жали ему, как взрослому, руку, хвалили за исполнение и учили новым.
Как-то шофер, помахивая свернутой в трубочку районной газетой — в ней отец Коли, директор маслозавода, опубликовал статью, призывающую тружеников района как можно больше сдавать государству молока, чтобы быстрее обогнать Соединенные Штаты Америки в экономическом соревновании, — сказал:
— Жиган, вот тут твой отец о молоке пишет, а ты спой-ка нам тоже про молоко частушку, ну, ту, «перегоним» начинается.
— А-а, — сказал Жиган, — щас.
И спел:
Перегоним мы Америку
По надою молока.
А по мясу не догоним мы,
… сломался у быка.
Мимо проходили пацаны, и Коля пристроился к ним: они шли купаться.
Плавать Коля не умел. Зашел по горло в воду и, сделав шаг, скрылся под водой. Это был омут, он начал захлебываться, но один из пацанов схватил его за редкие волосы и вытащил на берег. Оклемавшись, больше в воду не заходил и, когда ребята вдоволь накупались, пошел с ними на окраину деревни. Там, в небольшом домишке, жил Васька Жуков. Он был самый старший из всей компании — шел ему семнадцатый год — и верховодил местной пацанвой. Коля со своим соседом, тезкой, зашел к нему, сел на голбчик у печки, напротив обеденного стола, а Васька, пошептавшись с Колькой Смирдиным, сходил в комнату, взял одноствольный дробовик и, показав Коле патрон, заряженный только порохом, сказал:
— Поцелуй у котенка под хвостом.
Колька Смирдин, взяв котенка, крутившегося около ног, протянул Коле.
— Не буду, — сказал Коля.
— Если не поцелуешь, я стрелю тебе в глаз. Считаю до трех: рас-с-с… — начал считать Васька.
Что такое ружье, Коля знал, но никак не думал, что Васька в него может стрельнуть.
Васька с Колькой Смирдиным часто издевались над Жиганом: то сажали его на лошадь и пускали ее в галоп, то, когда ватага пацанов бродила по лесу, давили на его голове мухоморы.
Васька зарядил ружье, сел у окна на табурет и, сказав: «Два…»— стал целиться Коле в левый глаз. От конца ствола до лица Коли было два шага. Коля не моргая смотрел в отверстие ствола. Васька, сказав «три», нажал на курок. Но он промазал: целясь в упор, попал ниже глаза, в скуловую кость. Коля сознание не потерял и, посмотрев в испуганные глаза Васьки, сказал:
— Ох, Васька, тебе и будет.
Пацаны подскочили к нему, взяли под руки и вытащили на улицу. Там они стали плескать воду на рану, — а из нее хлестала кровь, — как бы надеясь смыть следы преступления. Коля потерял сознание.
Мать повезла сына в новозаимковскую районную больницу. Ему сделали рентген, но рентген не показал бумажного пыжа, и хирург зашил рану вместе с пыжом. Коля в сознание не приходил» и мать повезла его в областную больницу. В Омск.
На пятые сутки Коля пришел в сознание. Все это время мать не отходила от него и дремала на стуле. Коля спросил:
— Мама, почему я живой — а не вижу?
Медленно, очень медленно зрение возвращалось к Коле.
Но только одного, правого, глаза. А рана на левом не заживала. Бумажный пыж подпер глаз снизу, и он стал вытекать. Тогда врачи сняли швы, вытащили часть пыжа и раздробленную кость. Но глаз так и вытек.
Мать выковыривала порох. Он усеял все его лицо.
Когда Колю выписали из больницы, бумажный пыж — клочок газеты — долго выходил из незаживающей раны.
После этого у матери стали отказывать ноги, и она забывалась. Если шла в магазин, то проходила мимо него, а потом, остановившись, вспоминала, куда ей надо.
Вскоре над пацанами состоялся суд. Колька Смирдин отделался легким испугом, а Ваське Жукову дали три года. Он, отсидев год, досрочно вышел на свободу.
Прикрытое веко левого, незрячего глаза и воронкообразный шрам чуть не на полщеки обезображивали Колино лицо. Иногда закрывал ладонью левый глаз — из зеркала смотрел настоящий Коля. Мать не раз говорила: если смотрит на него с правой стороны — видит сына, с левой — чужого парня. К шраму на лице сына мать привыкнуть не могла.
