— Теперь она живет гармоничной, счастливой жизнью. И эту гармонию мне очень не хотелось бы разрушать… Но что, если письмо, написанное мужским почерком, попадется на глаза ее мужу? Наверняка оно его не обрадует. А если писавший еще и мужчина, которого он не знает, вопросов будет хоть отбавляй. Эдак, глядишь, отношения их поползут по швам, и всем станет очень печально, не так ли?
Я энергично закивала головой.
— Но, по счастью, меня зовут Као́ру. Соно́да Као́ру. Имя как женское, так и мужское… Даже если муж заметит письмо, написанное женским почерком и подписанное «Каору», он просто решит, что это какая-нибудь давняя подруга-однокашница, и ничего странного не заподозрит. Хотя Сакура, конечно, тут же поймет, что письмо от меня… То есть Сакура — это уже ее так зовут. Ту, кому мы и пишем письмо.
— Ну что ж… Пожалуй, все верно! — невольно согласилась я.
Как бы там ни было, прошлое он вернуть не пытается, признаться в любви не рвется. Самое обычное письмо ни о чем, каких множество.
Сонода-сан пригубил уже подостывший чай, и его безмятежная улыбка набухла, словно бутончик камелии.
— Я уже много всего передумал…
Какая все же приятная у него улыбка, подумала я. И какая, должно быть, счастливая эта Сакура-сан, которую ему так не терпится побеспокоить самым обычным письмом…
Налив ему вторую чашку, я уточнила некоторые бытовые детали для описания его повседневной жизни, а напоследок попросила написать официальные фамилию и адрес Сакуры-сан.
— Выйдя замуж, она стала Сакурой вдвойне! — говорит Сонода-сан, пряча улыбку. И записывает на листочке координаты. — Имя с фамилией пишутся по-разному, но звучат одинаково…
Я читаю ее имя: 桜 佐倉 — «Са́кура Сакура́»? [46]
Госпожа Са́кура Сакура́ из маленького северного городка? Откуда это странное чувство, будто я давно ее знаю?
Залпом осушив вторую чашку, Санода-сан неловко указывает пальцем на оставшиеся десерты.
— А вы не против, если я возьму их с собой? — смущенно спрашивает он. — Моя дочка такие очень любит.
Он давно уже выбрал себе эту жизнь. Мир, в котором Сакуры-сан нет и в помине. И где женщина по имени Сакура Сонода не появится уже никогда. Зато маленькая дочурка, обожающая каштановые о-каси, ждет не дождется папу домой.
— Да, конечно! Я сейчас заверну…
Я порываюсь встать и сходить за пищевой пленкой, но он останавливает меня:
— Ну что вы! И так замечательно…
Не успела я глазом моргнуть, как Сонода-сан уже завернул мой десерт в салфетку.
— А с оплатой у вас как?
— Да как вам удобнее… Будете рядом — заглядывайте, мы всегда открыты, — добавила я, прощаясь с ним у дверей.
На смену ему в магазинчик забежали сразу три пигалицы в школьных костюмчиках. Эта троица мне уже знакома — в последнее время заглядывают частенько.
А ведь Сонода-сан мог бы запросто связаться с Сакурой-сан по интернету, думаю я. В наши дни способов сообщить о себе кому нужно хоть отбавляй… Как, впрочем, и случаев, когда переписка двух расставшихся когда-то людей перерастает в любовные драмы, а то и в трагедии.
Но Сонода-сан так не поступает. Видимо, знает, что Сакура-сан не захотела бы ему подыграть.
Так что это его письмо, вероятно, должно быть пропитано размышлениями о том, как важно жить, не переступая черту, как держать себя в руках и не позволять своим капризам рушить счастье тех, кто тебе же дорог.
Следующие несколько дней Сонода-сан не расставался со мной.
То есть, конечно, не сам он, а его послание.
А все потому, что мне хотелось как можно точнее передать на письме его мягкую манеру речи, его жесты и мимику, даже его запах. Хочешь не хочешь, а если ты пишешь письмо за кого-то, оно становится частью тебя.
Сонода-сан рассказал мне, что скоро ложится в больницу. Названия болезни не сообщил. И хотя заверил, что его жизни ничто не угрожает, тут же признался, что впервые начал серьезно задумываться о смерти и что в такие минуты он чаще всего вспоминает о Сакуре-сан.
— Даже если придется расстаться с жизнью, я не хочу ни о чем жалеть, — сказал он уверенно, глядя мне прямо в глаза. И, слабо улыбнувшись, добавил: — Хотя, возможно, я просто слишком нервничаю перед операцией…
Скорее всего, так и есть, осеняет меня. Когда ждешь операции, даже самой пустячной, невольно представляешь, как лежишь под наркозом, пока твое тело кромсает скальпель хирурга. И готовишься к худшему. Как ни крути, а такое состояние мозга нормальным не назовешь. Не нависни над ним эта операция — может, ему и в голову бы не пришло написать Сакуре-сан?
Думая обо всем этом, я невольно вспоминаю о Наставнице. Незадолго до смерти она тоже перенесла операцию. Но я в это время была не с ней.
За эти несколько дней я составляю приблизительный черновик письма и приступаю к выбору инструмента.
Одно и то же письмо, смотря чем оно будет написано — шариковой или авторучкой, кистевым фломастером или волосяной кистью, — произведет совершенно разное впечатление. Грифельный карандаш как инструмент не рассматривается вообще: послание карандашом — неуважение к адресату.
Послание к Сакуре-сан я, поразмыслив, решаю выписать стеклянной кистью. Пожалуй, именно стекло точнее всего передаст ту всепроникающую мягкость, которую излучает Сонода-сан. Очень хочется сделать так, чтобы его письмо стало для Сакуры-сан еще и маленьким красивым подарком.
Впервые за многие годы я открываю наследие Наставницы — старинный футляр, в котором дремлет ее стеклянная кисть. Вся целиком — от длинной рукоятки до острого кончика — отлитая из стекла.
Когда-то я полагала, что стеклянную кисть придумали в Европе, но это оказалось не так. Первую кисть из стекла изготовил в 1902 году японский мастер дверных колокольчиков Саса́ки Тэйдзиро́. А уже затем необычный инструмент распространился во Франции и Италии.
Вокруг ее стеклянного кончика спиралью закручено восемь канавок наподобие волокон обычной кисти. Чернил, заполняющих эти канавки, хватает на три-четыре строки, после чего кисть нужно обмакивать снова. Сама я пользуюсь ею нечасто и только для писем с особым настроением, которого ничем, кроме стеклянной кисти, не передать.
Кисть Наставницы отлита из нежно-розового стекла. Писать ею адресату по имени Сакура — лучше и не придумаешь.
Бумага для такого инструмента должна быть мягкой, но только не волокнистой. За любые волокна стеклянный кончик начнет цепляться, так что классическая ва́си [47] в данном случае будет помехой.
В итоге я выбираю бельгийскую кремовую бумагу верже́. На такой писали при дворах королевской Европы еще в глубоком Средневековье. На бумаге верже, если приглядеться, можно различить следы от проволоки, которой ее скрепляли во время прессовки, — тонкие параллельные линии, чуть продавливающие текстуру, из-за чего поверхность листа кажется слегка неровной, а белизна его подернута странными тенями, похожими на силуэты застывших волн. Когда держишь эту бумагу в пальцах, от нее так и веет мягкостью и теплотой. Для настроения, которое хочет передать Сонода-сан, — вариант оптимальный.
Формат письма — скорее открытка в конверте. Письмо в две-три страницы наверняка покажется Сакуре-сан слишком многозначительным. Но если послать открытку саму по себе, ее запросто может прочесть кто-нибудь третий! А чувства Соноды-сан настолько беспечными не назовешь… Так что да, лучше всего вложить открытку в конверт, чтобы и посторонний не прочитал, и та, кому это пишется, не восприняла все слишком серьезно.
Цвет чернил — однозначно сепия. После первой же беседы с Сонодой-сан именно сепия не выходит у меня из головы.
Откупорив флакон, погружаю туда кисть. В тот же миг канавки вокруг стеклянного кончика вбирают в себя чернила и прозрачное стекло окрашивается цветом пожухлой листвы.
