И тут собака, насытившись, наконец подняла морду: а с кем это ее благодетельница беседует. Это была та самая собака с плоским лицом, которая тогда испугала – да, испугала! – Веру!
– Огонек, – с улыбкой произнесла монахиня.
– Что? – вздрогнула Вера.
– Это Огонек, его все подкармливают как могут.
– А почему у него такое… такая странная морда?
– Известная история, – с той же легкой улыбкой ответила монахиня. – Мать у него была французская бульдога, такая… с плоской мордахой, на старушку похожа….
– А, ну да.
– Так вот однажды эта бульдога неожиданно щеночка родила. Причем такой крупный оказался щеночек, что померла родами собачка, отец-то приблудный какой-то был, естественно. Сами знаете, как оно бывает…
В этот момент Вере показалось, что монахиня говорит уже не о собачке, а о себе.
– …собачка родами померла, а хозяйке разве нужен байстрюк, да еще с виду совершенное чучело?..
Огонек гулко булькнул в ноздри, будто соглашаясь.
– Себе, может, возьмете? – предложила монахиня. – Очень добрый пес, иногда будто даже улыбается.
Кривоногий Огонек глядел на Веру недоброжелательно.
– Нет, я собак боюсь, – Вера с каким-то даже отчаянием замотала головой и быстро зашагала прочь. Оглянувшись на перекрестке, она заметила, что Огонек трусит за нею. Однако переходить улицу он все же не пожелал. И вдруг Вера поняла, что весь путь от монастыря до перекрестка про себя повторяла фразу: «На них он выменял борзые три собаки…»
Педсовет начался традиционно. В учительской педагоги расселись по стенкам, заранее надев серьезно-осуждающие лица. Творогова, притулившаяся в уголке, нервно наматывала на палец иссиня-черную прядку крашеных, пережженных волос. На ней были те самые джинсы с низкой посадкой, наверняка напяленные из вредности. Вера неожиданно поймала себя на слабой надежде, что им все-таки не придется разбирать поведение девятиклассницы Твороговой, потому что она просто глупая девчонка. Может, лучше было просто шепнуть ей наедине: «Зачем ты носишь такие джинсы? Тебе не идет». Ведь действительно джинсы сидели на ней топорно, только подчеркивая жирные ляжки и живот, который нависал над ремнем. Личико у нее при этом было весьма хорошенькое, хотя и простоватое. Лет сто пятьдесят назад, когда крестьянским девушкам полагалось пребывать в добротном теле, считалась бы красавицей. Но кто сейчас думал об этом?
– Творогова позорит облик российского школьника! – неожиданно, как бы из-за такта, начал Тимур Петрович.
Вера успела подумать, насколько правильно выражение «позорить облик». Разве можно позорить облик? Или, может, облик сам кого-то позорит? Однако Тимур Петрович тем временем продолжал:
– Перед подрастающим поколением стоит задача приобретения навыков здорового образа жизни…
Он что-то еще упомянул о патриотическом воспитании, в рамках которого хорошо бы вообще отказаться от китайской одежды. «Тогда придется ходить голыми», – Вера хмыкнула про себя. И при чем тут патриотизм, если китайский шелк носили еще до нашей эры?
Екатерина Алексеевна, заполнив собой крутящееся кресло с подлокотниками, единственное на всю учительскую, сидела недвижно, как памятник, и только легкой полуулыбкой поощряла выступление Тимура Петровича. Потом, когда он закончил, директор произнесла отчетливо и слегка торжественно: «Слово предоставляется Кутасовой Полине Михайловне». Полина Михайловна была учителем биологии. Хорошая, вообще добродушная тетка с широким лицом и седеющей косой, свернутой на затылке в бублик. Она сама дышала здоровьем, и уроки ее начинались пожеланием: «Доброго всем дня. Доброго всем здоровья…». Впоследствии Вера думала, что ведь в протокол примерно так и записали, что слово взяла Полина Михайловна Кутасова, но каким образом сухой язык протокола передал ее речь и все, что происходило дальше?
– Женщина берет силу от Земли, укрепляется в ней корнями и получает силу материнства. Для женщины важно, чтобы энергия шла вниз, поскольку нисходящий энергетический поток связан с детородной функцией, и женские гормоны продуцируются в нижней части тела. Мы помним, что женская красота зависит от уровня женских гормонов…
Что такое она говорит? Вера в полном недоумении оглядывала учителей, лица которых выражали вроде бы полное понимание, Творогова в своем уголке по-прежнему отчужденно накручивала на палец замусоленную прядь, как будто бы происходящее ее не касалось. А какое, собственно, отношение имела к происшествию речь Полины Михайловны?
– Юбка влияет на восприятие женщины самой себя как женщины, – продолжала Кутасова. – Известны случаи, когда, отказавшись от брюк, женщины беременели, несмотря на диагноз «бесплодие»…
– Ну, об этом Твороговой пока что рано задумываться, – вклинилась в разговор Екатерина Алексеевна. – Ей надо прежде девять классов окончить, а там пусть в колледж идет, если не хочет соответствовать школьному облику.
«Может быть, тоже поискать место в колледже? – такая мысль впервые пришла Вере в голову. – По крайней мере там удастся избежать школярства».
– Юбка действительно имеет сакральный смысл, – продолжила Екатерина Алексеевна. – Женщины древних цивилизаций носили исключительно платья или юбки: славянки – сарафаны, гречанки – хитоны, египтянки – калазирисы.
– Гречанки – что? – переспросил Тимур Петрович.
– Калазирис – это кусок материи, обертывающий фигуру от щиколоток до груди… Римлянки носили туники, а женщины Индии сари.
– Еще японки ходили в кимоно, – вставила Анна Викторовна.
– Совершенно верно, – по-учительски поощрила коллегу Екатерина Алексеевна. – В те далекие времена люди гораздо полнее и ярче ощущали связь со своей внутренней природой, и четко понимали, что мужчина и женщина отличаются друг от друга не только физически… Полина Михайловна, пожалуйста, продолжайте.
Полина Михайловна с доброй улыбкой поведала, что женщина получает энергию снизу, от Матушки-Земли, а мужчина берет энергию сверху, питая и укрепляя свой дух.
Матка – это сосуд для накопления женской энергии. У мужчин этого органа нет, им некуда накапливать энергию подобного рода, поэтому они могут получить ее только от женщин…
– Полина Михайловна, ближе к делу, – перебила Екатерина Алексеевна.
«Вот именно, – внутренне согласилась Вера. – И вообще, что за спектакль с этими юбками? Творогова – не Жанна д’Арк, а педсовет – не святая инквизиция».
– Коллеги, может быть, достаточно? – Она наконец решилась высказаться: – Девочка поняла и завтра же придет в школу в более приличном виде. Правда, Маша?
Вера еще попыталась улыбнуться и придать голосу мягкий доброжелательный оттенок, однако голос дрогнул и подвел, и тут же красная лампочка вспыхнула в сознании, бешено замигала сигналом тревоги. Последовало негромкое, но увесистое замечание Екатерины Алексеевны:
«А вам слова не давали, Вера Николаевна!», и Вера внезапно с каким-то суеверным ужасом осознала, что педсовет – хорошо отрепетированный спектакль с заранее расписанным финалом. Вернее, это было даже не понимание, а предчувствие чего-то очень страшного, может быть, из тех детских кошмаров, которые некогда являлись во снах. И от этого предчувствия уже хотелось кричать посреди звенящей тишины, воцарившейся в учительской.
– Так вы считаете, что девочка все поняла? – Екатерина Алексеевна произнесла голосом, каким объявляют разве что смертный приговор. Она будто бы разрослась в своем кресле, нависая грозным обликом над всеми присутствующими. – Творогова, ты все поняла?
– Поняла, – пискнула Творогова.
– Тогда встань и выйди перед нами, сюда, – Екатерина Алексеевна указала царственным перстом, увенчанным красным гранатом, на свободный пятачок по центру учительской.
Творогова безропотно повиновалась. И когда бедная растерянная девочка оказалась на перекрестье учительских взглядов, Екатерина Алексеевна, чуть качнув высокой прической, отчеканила малиновыми губами:
– Снимай с себя это безобразие!
