Эстер втиснулась в нишу дома. Скользнула вдоль ворот. Ручка… Нажала… заперто! «Наконец-то!» — мелькнуло у нее в голове с чувством сладостного облегчения. Какой-то скрип снова вернул ее к жизни. Она затравленно оглянулась. В двух шагах дом, пробитый темным тоннелем пассажа. Два, три прыжка… там! Она летела по скользким камням в едкой мгле, цепляясь руками… Тоннель, длинный, перерезанный узким двориком. Бочки и бутылки, козлы для выбивания ковров. Глаза! Она заметила чьи-то испуганные глаза, но продолжала мчаться вперед, без цели, без мыслей, как машина, раз-два… Волосы метались по ветру… Споткнулась. Под ладонью оползала волглая потрескавшаяся штукатурка. Пронзительный свист снова заставил ее подняться… Трах! Та-та-та… Вперед! Она видит, тьма тоннеля отступает, кончается, а там… Эстер не верит своим глазам… там… ты видишь?
Свет!
Ах, наконец! Ей хочется громко кричать, настоящий свет… Она приближается к нему с каждым прыжком… Несколько десятков метров — и там, за тротуаром, в зареве восходящего солнца зеленеют кудрявые кусты, трава, деревья, величественно неподвижные в безветрии летнего утра… и солнце… Смотри, трусишка… как рушится, рассеивается нагромождение тьмы… как изумителен пылающий свет… Трах! Трах! Несколько шагов, и она ворвется в мягкую траву, зароется в нее пальцами, затеряется, как муравей. Что это там белеет среди кустов?.. Да ведь это сад, их сад, да, она не ошибается… И белый накрахмаленный халат… Она бежит к нему… Летит по свежему воздуху, так чудесно, не по-земному легкая, летит туда… «Отец! — кричит она ему. — Отец!.. Я уже бегу, подожди меня… Как мне было страшно, отец, да нет, я знаю… Об этом уже… Ведь вы живы, папочка мой… Почему вы не писали?.. Ваши… письма затерялись… Знаешь, я его страшно люблю, папочка… Отведи нас домой!.. Я, наверное, умерла от страха… но им не сдалась… Отец, да подожди же!..»
Эстер вырвалась из тоннеля.
Она уже не слышала, как со всех сторон протяжно залились свистки. Ни жутких выкриков преследователей, ни хриплых слов команды. Все сосредоточилось в нескольких оставшихся шагах.
Уже в безопасности!
Эстер свалилась внезапно как подкошенная, упала всем телом на край несжатого газона, раскинув руки, обняла землю. Капельки утренней росы, трепеща на качающихся стеблях травы, окропили ее волосы. Стрельба прекратилась, наступила тишина. Тишина после бури.
Эстер не слышала ее. Она не пошевелилась и тогда, когда, топая по мостовой, к ней приблизились несколько пар кованых сапог. Они обступили ее.
Минутку стояли; потом один сапог привычным медленным движением перевернул ее лицом к солнцу.
Кто-то удивленно свистнул и спокойно, теперь уже совсем беззлобно, сказал:
— Schau, Ernst! Da ist ja eine junge Jüdin…[52]
Старые дома, как старые люди, они полны воспоминаний. У них свое лицо, свой запах. Стены их живут своей, особой жизнью. Что они видели! Что слышали! Чего только не впитала за долгие годы их потрескавшаяся штукатурка! Да, эти стены живут судьбами людей, которые прошли под их сенью. Одни судьбы вспоминаются часто, другие забыты. О некоторых молчат. Эти существуют без слов, невидимые, невысказанные. Они — неписаная волнующая история старых домов.
«Ты должен жить», — звучит в его ушах голос. Павел знает его.
Он все еще лежит навзничь, полуоткрыв глаза, пристально смотрит в окно. Будний день встает из алых предутренних облачков, обычный день, которым закончится это повествование.
Сотни раз возвращался Павел от скамейки в парке до той необъяснимой минуты… Ничего, собственно, не случилось! Он взялся за ручку двери, вошел.
Комната была пуста! Никого!
Поиски на ощупь, в пустоте. Вопросы без ответов. Почему все молчат? Молчат люди, вещи. Почему ничего не случилось? Почему жизнь вернулась в обычную колею, застыла в затхлом воздухе протектората? Почему не обрушилось небо?
И сердце бьется в груди, как раньше!
Лица, слова, голос! Только его он слышит, едва закроет глаза. «Жить! Жить!»
Как? Павел спорит с ним, но голос сильней его. Он — в нем, упорно возвращает к той страшной ночи, когда он измерил всю глубину отчаяния.
И Павел сдался перед ним. Прежний путь окончен.
Он встал.
Распахнул настежь окно и впустил внутрь пронзительный шум воробьиного щебета.
Медленно, как после долгого сна, Павел приходил в себя. Как давно он не ел? Он заложил руки за голову, потянулся так, что хрустнула поясница, глубоко вобрал в себя свежий воздух летнего утра.
Узкий дворик с одинокой тележкой каменщика, над крышами — голубое небо. Медленно встает рассвет.
Вот оно: первый луч тихо скользнул по старой крыше и увяз где-то в кудрявой кроне каштана. Павел стиснул зубы.
Входи, свет!
У старых домов свой утренний голос. Слушай: кто-то спускается по лестнице, тихонько насвистывает, кепка на мгновение мелькает под окошком, подошвы шаркают о кафель, наверху звонит будильник, и разбуженный ребенок отвечает ему раздраженным ревом. Шаги и голоса, струйка воды, ударяясь о металлическую лохань, поет в углу галереи, где-то звенит высокий девичий смех… Дом пробуждается, из открытых дверей кухни слышно тарахтение кофейной мельницы…
Жижков — рабочий район Праги.
Ондра — уменьшительное от имени Ондржей.
Окарина — музыкальный инструмент.
Батя — чешский «обувной король», известный промышленный магнат в старой Чехословакии, погиб в авиационной катастрофе.
«Свободне новины» — реакционная газета, издавалась до февраля 1948 года.
В партии чешских национал-социалистов было принято обращение брат».
Католическая, или так называемая «народная», партия — одна из буржуазных партий, входящая в Национальный фронт.
Зенкл и Дртина — министры, подавшие в отставку, лидеры буржуазных партий.
Летрих — лидер реакционной словацкой «Демократической» партии.
Историческое здание пражской ратуши со знаменитыми курантами, сильно пострадавшее в конце войны; сейчас оно полностью восстановлено.
В Чехословакии степень доктора присуждалась после окончания университета или института.
Шальда — известный чешский литературный критик.
Коллаборационист — лицо, сотрудничавшее с захватчиками в странах, временно оккупированных фашистскими агрессорами во время второй мировой войны 1939–1945 годов.
Депутатник — в старой Чехословакии — наемный работник, имеющий собственное мизерное хозяйство и получающий от помещика вознаграждение за труд натурой.
Тусар — лидер правых социал-демократов, возглавлявший правительство в 1919–1920 годах.
«Песнь о Бернадетте» — книжка религиозного содержания; Бернадетта — католическая святая.
«Соколы» — чешская национальная спортивная организация, основанная в 1863 году.
Суеверные люди считают, что прикосновение трубочиста приносит счастье.
Пероутка — реакционный журналист, ярый враг народно-демократического строя, после 1948 года эмигрировал.
До конца войны (нем.).
В пражском трамвае кондуктора щипчиками пробивают билеты, отмечая тарифные участки.
В те годы низовые организации Чехословацкой компартии строились по смешанному территориальному и производственному признаку: коммунист состоял в двух парторганизациях — по месту работы и по месту жительства.
«Чедок» — чехословацкое агентство путешествий.
Эпоха тьмы — в чешской истории период утраты национальной независимости, после событий 1620 года.
Платон мне друг, но истина дороже (лат.).
О да, конечно (англ.).
Фрицек — Фриц, Фридрих — немецкая форма имени Бедржих.
Ян Амос Коменский — великий чешский ученый и педагог XVII века, покинувший Чехию после Белогорской битвы в 1620 году, когда страна надолго потеряла национальную независимость.
