Когда ты ушел…
Я будто разучилась жить.
Я шла по улице с опущенной головой, с потухшим взором.
В ответ на бесстыдные взгляды я робко отводила глаза.
Я забыла, где всходит солнце и где оно заходит, не замечала, как день сменяется ночью, не чувствовала холода и зноя, не ощущала голода и жажды.
Я разучилась жить.
Все, что я когда-то знала, ушло вместе с тобой.
Но самое страшное, Дэвид, это то, что ты сделал с Марко.
Покинув нас, ты украл у него жизнь.
В тот день мой брат умер.
Умер, глядя как корабль отплывает от пристани, как ты машешь нам рукой.
Умер, вернувшись в гостиницу и прочтя твою записку.
«Я поплыву один. Я люблю вас обоих, но мне нужна свобода, возможность побыть в одиночестве… Я больше не хочу быть одним из нас троих, я хочу быть одним единственным, самим собой».
Ты оставил нам деньги, много денег, и красную розу для меня. Даже наше прощание ты сделал театральным. Ты не умел по-другому! Мы приехали в Фекамп в полной уверенности, что отчалим вместе с тобой на прекрасном новом корабле…
И вдруг мы очутились вдвоем в гостиничном номере…
Это было ужасно, Дэвид.
И Марко весь свой гнев перенес на меня.
Он первым прочел записку, как подобает старшему брату. Потом протянул ее мне с жестокой усмешкой на губах, с мрачным блеском в глазах.
«Это твоя вина, — сказал он мне, — это ты не смогла его удержать. Во всем виновата только ты. Я никогда тебе этого не прощу».
Он помчался вниз по лестнице. Я бросилась вдогонку. Я не знала, кого пытаюсь догнать: тебя или его. Я летела, как ненормальная…
Всю ночь я носилась по улицам Фекампа. Мимо на большой скорости проплывали бары, набережная, старая плотина. Я металась то в одну, то в другую сторону. Завидев свет, я толкала дверь и спрашивала: «Здесь не пробегал молодой человек?»
На меня смотрели, как на сумасшедшую.
Я и правда сошла с ума.
Ту ночь я провела среди корабельных тросов, все тянула за канаты, будто пытаясь тебя вернуть. Я стояла на пристани, с широко раскрытыми глазами, напряженно вглядываясь в ночь, высматривая, не плывет ли корабль. Мне казалось, что ты вот-вот повернешь обратно, что такая большая прекрасная любовь не может оборваться в один миг…
Утром я осталась стоять на пристани, и ночью тоже никуда не ушла. Дни и ночи сменяли друг друга, одна только я стояла неподвижно.
Я разучилась двигаться.
Я потеряла все.
Когда штормило, я прижималась к швартовым тумбам и, застыв в ночи, в мокрой липнущей к телу одежде, заклинала бушующее море вернуть тебя на берег. Я не боялась ни грозных волн, ни пены, стрелявшей мне прямо в лицо, ни ветра, сбивавшего меня с ног, ни подступавшей со всех сторон темноты. Я была как Мамаша Три Флажка, с одной лишь разницей: я надеялась, что мой мужчина вернется. Я ждала, что море мне его возвратит.
Местные жители проходили мимо, не глядя на меня, но я слышала их удивленные возгласы: «Кто это такая? Она больна? Может, ее отвезти в больницу?» Мужчины подходили ко мне вплотную, разглядывали безо всякого стеснения, обдавали алкогольным дыханием и с отвращением шли дальше. Я слышала, что они бормочут: «Пьяна в стельку».
Однажды ночью я задремала и неожиданно проснулась от того, что сильная горячая струя била прямо в меня: какой-то мужик мочился над моим распростертым телом.
Я осталась лежать, липкая, обессиленная.
Я разучилась жить…
Я почти умерла.
Меня подобрала Жозефа. Однажды утром она распахнула двери ресторана, расставила на улице столики и вдруг присела рядом со мной, вся такая гордая, прямая, с огненно-рыжей шевелюрой и рыжей челкой. Она смотрела на меня своими маленькими черными внимательными глазами и вдруг заговорила: «Не надо здесь лежать, — сказала она, — вставай! Тебе надо помыться, ты совсем одичала. Пойдем со мной, я дам тебе теплого супа и уложу в постель».
Я слушала ее, но не понимала ни слова.
Жозефа подняла меня, отнесла к себе домой и, одетую, грязную уложила в постель. Вошел Лоран, сказал: «Она больна, надо вызвать доктора».
«Она больна, но доктор здесь не поможет, — ответила Жозефа. — Пусть отоспится, поест вдоволь, а там посмотрим».
Что было дальше, я почти не помню. Жозефа кормила меня с ложечки, как маленького ребенка. Она заставляла меня есть, вставать с постели, ходить по комнате. Когда ей надо было выйти за покупками, со мной оставалась Натали, которой было велено ни на минуту не оставлять меня одну. В то время она была домработницей у Лорана и Жозефы.
Я не знаю, сколько времени провела таким образом в четырех стенах.
Я отказывалась подниматься с постели, не могла подойти к окну: боялась увидеть вдали отплывающий корабль.
Я все время повторяла: «Дэвид… Марко…» и умоляюще смотрела на Жозефу. Она клала мне руку на лоб и, глядя на меня лучистыми черными глазами, полными сочувствия и любви, нежно шептала: «Боль бывает прекрасной… Когда-нибудь все плохое останется позади, и ты начнешь лучше понимать мир, сможешь поставить себя на место другого и уже никого не заставишь страдать». Поначалу я ее ненавидела. Она распускала густые рыжие волосы, потом собирала их в пучок, потом снова вынимала шпильки. Она подолгу сидела, склонившись надо мной, и читала мне разные книжки, еврейские сказки, старинные легенды. Если вдруг попадалось слово «корабль», она сразу начинала читать что-нибудь другое.
Жозефа заново научила меня жить. Жозефа, а вместе с нею — Лоран и Натали.
Они выходили меня, и я осталась жить с ними: стала работать в ресторане. Я научилась расставлять столы и выписывать счет, мыть полы, закинув стулья на столики, выбирать рыбу, жарить картошку, выпекать шоколадные пирожные и сладкие нормандские пироги.
Так я узнала жизнь, Дэвид.
С тобою я изучала жизнь по книгам и фильмам, это не то же самое.
Я цеплялась за повседневные мелочи, за бытовые детали. Годятся ли эти мидии или в раковинах один песок? Как готовить букцинумов и креветок? Как быстро вскрывать устриц, когда гости спешат и хотят получить заказанное блюдо немедленно?
Так, по крупинкам, ко мне возвращалась жизнь…
Однажды я почувствовала себя настолько окрепшей, что решилась вернуться в Париж. Я хотела повидать Марко.
По протекции твоего друга он устроился работать в крупную кинокомпанию. У него был просторный кабинет, дорогой костюм, роскошная машина. «Как жизнь, сестренка?» — спросил он, не глядя на меня. Он не попытался меня обнять, прижать к себе. «Я могу тебе как-нибудь помочь? — продолжал он, — подожди минутку». Зазвонил телефон. Брат договорился тем же вечером с кем-то поужинать и снова обратился ко мне: «Послушай, ты похудела! И прическа у тебя неудачная! И одета ты черт знает как — надо бы прикупить шмоток! На тебя страшно смотреть! Дать тебе денег?» Он выдвинул ящик, но я замотала головой, спросила: «Скажи, мы можем с тобой встретиться, поговорить?»
Тут он впервые посмотрел мне в глаза и ответил: «А о чем нам разговаривать? И к чему? Все кончено. Забудь, прошлого не вернешь… Я занят, дел по горло, мой номер у тебя есть, как-нибудь созвонимся».
«Марко…» — опешила я.
«Нет больше никакого Марко. Меня зовут Марк Бартольди, если тебе что-нибудь нужно, звони».
С этими словами он встал. Аудиенция была окончена. Брат проводил меня к двери, протянул свою визитку. Снова зазвонил телефон…
Я оказалась на улице, совершенно потерянная, ошеломленная.
Я зашла в первое попавшееся кафе, опрокинула несколько стульев, с трудом уселась за столик, уронила кошелек, стала собирать монеты и больно стукнулась головой. На меня все смотрели: принимали за пьяную.
Мне было так плохо.
Я не знала, куда податься.
Отправилась к отцу.
Ему нужна была официантка, так что я появилась «как раз кстати»… Отец купил твою прежнюю квартиру, и я спала там за шторкой, чтобы не смущать их с Марией.
Потом один завсегдатай пиццерии предложил мне работать в своем рекламном агентстве. За приличные деньги. Я согласилась.
Я навсегда покинула улицу Сантье-Мари, сняла квартиру. Я много зарабатывала, покупала модные ботинки, дорогую одежду, изысканные чулки и пояса. По вечерам меня ждали мужчины на роскошных машинах. Говорили они только о себе.
Помнишь, еще Кароль Ломбард писала: «Мужики считают автомобиль своей неотъемлемой частью… Все рассказывают, какой он у них длинный, мощный, горячий…»
Иногда в ресторанах и ночных клубах я сталкивалась с братом. Он щипал меня за щечку, приговаривал: «Ну, как ты, сестренка? Надо будет как-нибудь встретиться. Выглядишь ты неплохо… Я рад, что у тебя все наладилось!»
Он всюду ходил в сопровождении шумных друзей и блондинистых девиц в безупречно обтягивающих платьях. Девицы оглушительно смеялись и выставляли напоказ грудь, бедра, только что догола не раздевались.
Потом умер наш отец. Мы продали отцовский бизнес, продали здание. Мария со своей частью наследства вернулась на родную Сицилию. Мы с братом получили деньги, и пути наши окончательно разошлись. Марко хотел открыть свое дело, обрести полную свободу, стать независимым продюсером… Величайшим продюсером, чье имя будет золотыми буквами вписано в историю кино! Его мечты до удивления напоминали твои.
