Эльза Моранте - Андалузская шаль и другие рассказы [сборник рассказов]

Старое здание семинарии находилось возле крепостных стен, где уличные фонари заканчивались, обозначая границу города. Луна зашла уже часа два назад, но летнее небо (это были первые числа июня) рассеивало почти лунной силы сияние по этой великолепной ночи. В какой-то момент Андреа обернулся и посмотрел на семинарию. Только редкие окошки горели: это были окна наставников, которые каждую ночь по очереди возносили молитвы в своих кельях. В том крыле здания, где была церковь, цветные витражи были слабо освещены масляными лампадами, горевшими в капелле ночью и днем. А возле городской стены, над зарешеченной аркой виднелся белеющий на фоне ясного неба герб ордена.

Андреа повернул к подошве холма, где кусок городской стены семнадцатого века, рухнувший из-за оползня, был заменен простой железной сеткой. И быстро — несмотря на то что ему мешала сутана — преодолев забор, побежал вниз, к полям.

Там, менее чем в километре от семинарии, в доме крестьян-арендаторов жил его друг, на пару лет старше Андреа. Звали его Анаклето, он был старшим сыном арендатора, а познакомился с ним Андреа во время одной из сельских прогулок своего класса. Андреа знал, что с недавних пор Анаклето ночует на конюшне, на подстилке из кукурузных листьев, потому что он без ума от своего жеребенка, который родился два месяца назад у отцовской кобылы. В конюшне было низкое окошко, закрытое только решеткой, через которое Андреа мог позвать друга так, чтобы никто больше не услышал.

Однако тут беглеца ждало разочарование: он обнаружил, что окно конюшни, вопреки его ожиданиям, было освещено, и оттуда доносилось пение двух голосов под аккомпанемент гитары. Один голос, более зрелый, ведущий свою партию приглушенно, был ему незнаком. В другом, еще неспелом, который пел более звонко, он узнал голос своего друга. Значит, Анаклето был не один, и это делало всю затею рискованной и сомнительной. Не зная, что предпринять, Андреа еще несколько минут прятался за стеной дома. И даже в этих драматических обстоятельствах слух его наслаждался песней о любви, на два голоса и под гитару. Наконец, решившись попытать удачу, он подошел к окошку.

Керосиновая лампа, висевшая на балке над яслями, бросала довольно яркий свет. Наклонив голову к яслям, кобыла жевала зерно, а рядом резвился жеребенок. Эта сцена, полная домашнего счастья, вызвала у Андреа укол зависти. В шаге от лошади с жеребенком, на рыжем покрывале, постланном на утоптанной земле, сидел Анаклето в компании молодого солдата с круглой бритой головой, который и играл на гитаре. Кроме них, в конюшне никого не было, и Андреа почувствовал облегчение.

— Анаклето! — позвал он тихо, но энергично. — Выйди на минуту, надо поговорить!

Изумленный таким его появлением, точно перед ним предстал призрак, Анаклето вскочил и выбежал наружу, а солдат, не проявив ни малейшего любопытства, остался сидеть и сосредоточенно подбирать какую-то мелодию на своем инструменте, словно сейчас это было для него самым важным делом в мире.

Отведя друга в сторону к стене дома, Андреа рассказал ему, что ушел из семинарии тайком, потому что ему совершенно необходимо пробраться в город, чтобы кое с кем встретиться. Эта встреча ему дороже жизни, но он не может показаться в городе в поповской одежде. Не одолжит ли Анаклето ему свою одежду? Не позже полуночи, на обратном пути в семинарию, Андреа вернет вещи и переоденется в свою сутану.

— А если в семинарии тем временем заметят, что тебя нет?

— Тогда мне придется уйти оттуда навсегда. Но будь уверен, твоего имени из моего рта никто не услышит, даже под средневековыми пытками!

Вообразив, что речь идет о любовном приключении, Анаклето согласился помочь другу. Однако на нем были только штаны, рубашку он оставил в доме, и было бы глупо идти за ней, рискуя разбудить всю семью, особенно сестру (весьма любопытную). Решили посоветоваться с солдатом-гитаристом, который был старым другом Анаклето и пришел провести с ним последние часы своего отпуска, который кончался на рассвете. Имя этого парня, чье великодушие было не меньше его же тактичности, было Арканджело Джовина, хотя все его звали Петух — из-за рыжих вихров, которые сбивались надо лбом в залихватский хохол, похожий на гребешок. Но, как сказано выше, теперь он брил голову, чтобы за жаркое лето волосы выросли заново, еще более прекрасными.

Вблизи, при свете керосиновой лампы, было видно, что его круглая голова с детскими чертами уже покрыта рыжим пушком. Неизвестно почему, это расположило Андреа к нему, он проникся к солдату доверием. Узнав об их трудностях, Петух сам предложил дать Андреа свою форменную рубашку американского покроя, из колониальной ткани, какие тогда носили в нашей армии. Хотя Андреа за последнее время вытянулся, а с другой стороны, ни Петух, ни Анаклето не были гигантами, все-таки штаны Анаклето и особенно армейская рубашка оказались ему великоваты. Кроме того, штаны были деревенские, из такой грубой ткани, что могли бы, как говорится, стоять на полу. Но в нынешних обстоятельствах со стороны Андреа было бы неблагодарностью обращать внимание на такие пустяки.

Решили, что Андреа оставит свою сутану в соломенном шалаше, что стоял метрах в двухстах от дома, и по возвращении снова ее наденет, сняв одолженные ему вещи. Рубашку и штаны он, проходя мимо конюшни, забросит им через решетчатое окно, чтобы не будить Петуха и Анаклето, которым надо вставать в четыре.

Со времени его побега прошло, наверное, лишь три четверти часа, а Андреа, переодевшись, уже шел по слабо освещенным улочкам города. Изредка ему встречались прохожие, и у тех из них, кто подобрее на вид, Андреа спрашивал дорогу. Било одиннадцать, когда он оказался перед входом в театр.

И вот наконец те роковые двери, которые по его же решению были для него неприступными всю его жизнь, вплоть до сегодняшнего дня! Хотя Андреа и питал к ним ненависть, их тайны были властны над ним все его детство. Собственная фантазия заставляла его повсюду угадывать необыкновенные миражи, которые, хотя он и прогонял их от себя с отвращением тысячу раз, всегда заново загорались при слове «театр». Украшенный по стенам многофигурными сценами и сияющий, как восточный храм; переполненный народом, как площадь во время праздника Богоявления; величественный, как замок; и при этом ни для кого не дом — точно океан! Ах, бедный Андреа Кампезе! Настолько вооруженным и непобедимым казался тебе театр, что сердце твое, получив вызов на великую битву от такого противника, предпочло укрыться в крепости Рая!

Светящаяся вывеска над дверью, слегка, впрочем, поломанная, гласила: «ТЕАТР ГЛОРИЯ». По обеим сторонам от входа висели фотографии актеров, среди которых беглый семинарист узнал Фебею, и его сердце вновь бешено забилось. На стене было два ее снимка: один — в полный рост, с оголенной до бедра ногой, украшенной на лодыжке сияющими браслетами, второй — портрет крупным планом: улыбка, цветок за ухом, на волосах черные кружева.

Театральный вестибюль, освещенный пыльной электрической лампой и украшенный только парой ярких афиш на стенах, в глубине был разделен деревянными перилами. За ними, рядом с маленькой двустворчатой дверью, стояла изящная девушка лет восемнадцати, на голове которой было что-то вроде армейского берета с золотой надписью: «Театр Глория». Из-под берета почти до плеч спускались вьющиеся каштановые волосы, а ее голые ноги, хотя и развитые и крепкие, были нежно-розового цвета, как у детей. Затянутая в платье вишневого цвета из искусственного шелка — казалось, оно ей немного мало, — она имела вид воинственный и презрительный, как у привратника в Королевском дворце. Время от времени она, отодвинув краешек портьеры, с любопытством заглядывала в зал (из которого даже на улицу доносились пение, стук каблуков и звуки разных инструментов). Затем принималась ходить туда-сюда за деревянной балюстрадой и откровенно зевала, как это делают кошки.

Кроме девушки, в вестибюле не было никого. Окошко кассы было закрыто, а касса пуста. На стекле окошка висел листок с ценами, и только тут, увидев этот листок, Андреа вспомнил, что для входа в театр нужно покупать билет, а у него с собой нет ни лиры.

Он твердым шагом подошел к девушке, но, несмотря на всю решимость, чувствовал себя, как на приеме у Папы.

— Вход в театр здесь? — спросил Андреа так надменно, что его можно было принять за хозяина этого театра, а заодно и всех лучших театров континента.

— Чтобы войти, нужен билет, — ответила девушка из-за балюстрады. — Билет у тебя есть?

Андреа покраснел до корней волос и нахмурил брови.

— Нет? Тогда ничего не поделаешь. Касса закрыта! — объявила девушка. Затем, заметив на его лице замешательство, но вместе с тем и упрямство, добавила тоном снисходительного покровительства: — Да и зачем тебе покупать билет в такое время? Через сорок минут представление все равно заканчивается!