Ученики школы слепых ничем не отличались от учителей. Никаких исключений, ни в букинистической лавке, ни в креперии «Роззель», ни на кофейных террасах площади Молар (рядом — мертвенный свет огоньков в салоне игровых автоматов «Лас-Вегас», ледяное молчание в «Банк оф Америка»). До сих пор по дороге к озеру неизбежно встречаешь девушку в кофте «под зебру» с мамой или тетей, оттянувшей ей кончиками пальцев правое нижнее веко, чтобы уголком бумажного платка вынуть из глаза мошку, не первый год мешающую девушке смотреть на цветочные часы Английского сада. Метровая секундная стрелка почти точно покоится на смертельной секунде «си-ни», над цветочными головками, выстриженными в форме восьмерки. Мы взобрались на пологий холмик с цветочной композицией, презрев запрет топтания газонов, и, продравшись сквозь кустарник, вышли к так называемому фонтану, громадной перевернутой люстре льдинок и страз, с тысячей солнечных зайчиков и нитками бус в водяной короне, абсолютно неподвижной на замерзшей волнообразной подставке. Волосатая правая лапа Шпербера, скорее из озорства, чем от тяги к экспериментам, пробила это произведение стеклодувного искусства, коротко ощутив поразительное тепло водных струй, и, вернувшись восвояси, оставила в своде капелек дыру с лохматыми краями, будто в елочном шарике тончайшего молочного стекла. Погибшая вода в парке у набережной, носившем некогда название парк О-Вив, парк Живой воды.
Но самый невероятный пейзаж в жанре «аква мор-та» поджидал нас на озерном променаде — застывший фонтан Жет д'О[25], 145-метровый эякулят, выстреливший вертикально вверх, пенно-белый и кристаллизовавшийся при комнатной температуре, удивительный шампанистый символ коллективного бессознательного Женевы. Каждый парус до северного горизонта, насколько хватало остроты нашего зрения, превратился в осколок фарфора, приклеенный на сапфирово-синий наст озера. Как наш легендарный «Джи-су» — мы ломали головы, пока он снимал носки с ботинками и закатывал штанины, — Дайсукэ решил по прямой добраться до набережной Монблан на противоположном берегу. Мы следили за его движениями, недоумевая, как же сами не догадались до такого важного и очевидного эксперимента. Когда же вокруг его босой ступни, толстой икры, а затем и колена в штанине озерная поверхность ожила в размере и наподобие вихревой ванны, он издал восторженный крик селезня. Итак, можно искупаться. Однако исключение, сделанное для нас озером, превращение хроносферы в передвижной лягушатник, заставило только острее почувствовать беспощадность правил.
Обратно, к условленному месту встречи на вокзале Корнавен, по набережным и променадам вдоль озера, как по аккуратной кромке гигантского ледника, где веселой погребальной ладьей застрял прогулочный пароход «Рона» с десятками окоченевших на палубе туристов. Не в состоянии покинуть берег и оторвать взгляд от хребта Салев и мерцающих за ним в дымке гор, вызывавших все более мучительные вопросы, мы дошли до мола с пляжем Паки. Видели людей, наподобие анатомических препаратов разложенных по водной поверхности. Видели прыгуна с вышки, запутавшегося в невидимом воздушном гамаке. На скамейках и каменных ступеньках, на домашних полотенцах и покрывалах собрались под тремя развесистыми буками бесчисленные праздные ленивцы. Они вели себя тихо, как и деревья, и были такими беззащитными, такими чересчур несерьезными для Женевы, что, глядя сквозь ветви на тенистые области высокогорного ледника, я оставил всякую надежду на жизнь вплоть до самого Монблана.
Путь в Японию и в Неведение ведет через деревню Бёнинген, вдоль по реке Лючине, мимо церкви Гшайг около Вильдерсвиля. Этот крюк будет стоить нам нескольких дней дороги, но что такое потраченные силы, когда речь идет о возможности встретить одного из наших. Есть надежда найти в районе Гриндельвальда[26], во-первых, Хаями, ЦЕРНиста в бессрочном отпуске, а также Дайсукэ или Каниси, считают Анна и Борис; по крайней мере, попытаться отыскать их знаки или послания. Я ничего не знал о концепте Неведения. Хотя после своевольного демарша Лапьер, Гутсранда и Карстмайера в Женеву особый путь развития был им предначертан. Оказывается, десять человек по окончании третьей ежегодной конференции объявили о создании коммуны Неведения. Сейчас у них было не меньше троих детей, ребят-эльфят.
— Которые должны были раствориться в воздухе. — Борис размышляет над гипотезой, что в реальном времени РЫВОК стал грандиозной четырехмерной полоской размером в три секунды, приклеенной к оборванному краю мира в 12:47:42 нулевого дня.
Если бы секунды были точно пригнаны одна к другой, мы все в одночасье, будто окунувшись в релятивистский источник молодости, скинули бы с себя по пять — сильно состаривших нас — лет, а вместе с ними и все наши молниеносные злодеяния. Мечты о компенсации — вот исток наших нелогичных и псевдологичных размышлений. Была бы нить континуума туга, стоять нам сейчас с нашими ожившими мертвецами на Пункте № 8 да слушать так и не прозвучавшую речь Мендекера во славу ДЕЛФИ со товарищи. Несуществующие эльфийские шаги, на много тысяч километров, шаги небытия. Вот и сейчас мы прокладываем несуществующий путь сквозь старый буковый лес вдоль Лючи-ны с водой в виде морщинистого и закрученного бурунчиками клея, влитого в русло ручья между мшистых камней.
На тропинках и мостиках не насажено ни единой фигурки путешественника, так что мы отлично разговариваем, идя почти вплотную, меняясь местами, так что Борис больше не стиснут в середине нашей тройки. Говорим о теории Спящего Королевства, о первом, самом примитивном, очевидном и в некотором смысле самом страшном объяснении, до которого мы догадались сразу, уже на Пункте № 8 и во время первого женевского похода. Теория эта подтвердилась сейчас со звоном пощечины, которую повар отвесил поваренку. Все дела пошли дальше, притом именно тем образом, каким намеревались. Но в течение трех секунд. Продолжились тишина, шорохи, шумы, неистовый скрежет, музыка, вся и повсюду, молниеносное вступление и обрыв великого песнопения, записанного на магнитофонную ленту, которая обматывает мумию Земли. Все пошло дальше, как только стронулось с места время. Просто. Как в сказке. В первые дни мы легко согласились с теорией Спящего Королевства. Она стала нашей практикой и нашей главной надеждой. Пункт № 8, ЦЕРН, абсолютно тихая, абсолютно неподвижная, точно залитая стеклом Женева — вот территория, которую охватывали увитые шиповником замковые стены. Бесконечные болезненные вопросы, словно побеги шиповника, заполнили все коридоры, чуланы и альковы замка. РЫВОК дал наиважнейший ответ: принц может появиться. Однако почему, удовольствовавшись легким поцелуем, он выпрыгнул из башенного оконца и был таков, заново парализовав всех жильцов замка (а нас опять-таки нет)? Мучительные вопросы. Раз мировой мотор, кратко вздрогнув, немедленно заглох, напрашивается вывод о механической природе принца, даже, скорее, электромеханической, прототип морозильной машины времени размаха ДЕЛФИ или АЛЕФа. ЦЕРНоцентрично и необоснованно предполагать, что Женева — эпицентр катастрофы, а не просто место, где катастрофа нас застигла. И все же мы не можем думать иначе, ни я, ни Анна с Борисом. Наверное, большинство хронифицированных направляются теперь в Женеву, гадая, неужели группе Мендекера удалось отыскать маленький красный рычажок на оборотной стороне Земли или же построить мощный агрегат ГЕРАКЛИТ, который заставит все течь своим чередом.
Пощечина достигла цели. Мир ледников и глубокой заморозки, где мы вынуждены жить, где мы сейчас медленно поднимаемся горными тропами по восточному склону Шиниге Платте, вновь глядя на ледники Юнгфрау и Мёнха (или их совершенные бездвижные копии), сделал следующий шажок, но не только: если бы мы порезали для повара луковицу, он обнаружил бы перед собой нужные ему колечки или кубики, если отодвинуть поваренка в сторону, пощечина просвистела бы в воздухе, а если кого-то из нас осенила бы идея вложить повару в руку топор, трех секунд вполне хватило бы для (вновь кристаллизованного) несчастного случая. Эффекты Спящего Королевства обсуждались уже на первой, полуспонтанной конференции в отеле «Хилтон». Мы собрались в ресторане, одна половина которого была, видимо, зарезервирована для пока не появившегося общества, и наша захватническая групповая хроносфера не обезобразила изысканный хилтоновский натюрморт поломанными манекенами, за исключением официанта, которого Мёллер и Торгау непрофессионально грубо ликвидировали, усадив в плюшевое кресло. Именно эта манипуляция и подняла вопрос о поведении слона в посудной лавке: к чему можно прикасаться? Что произойдет с потревоженными людьми и предметами при возвращении к нормальной жизни?
