Когда Стивен в третий раз вернулся к исходной точке, Дрейка уже не было. Безукоризненно чистая скамейка попахивала спиртом. Стивен сел. Заказным письмом он послал Миранде тридцать фунтов — три новенькие десятифунтовые купюры. И вновь пожалел о содеянном. Лишние пять фунтов были явным признанием вины. Два дня Стивен сочинял письмо к дочери, в котором жевал сопли, мямля неизвестно о чем: «Дорогая Миранда, на днях по радио передавали популярные мелодии, и меня весьма удивили слова песни…» Он не представлял, что можно ответить на подобное письмо. Однако дней через десять пришел ответ: «Дорогой папочка, спасибо за деньги. Я купила себе проигрыватель, как у моей подруги Чармиан. С любовью, Миранда. PS. С двумя колонками».
Вернувшись в квартиру, Стивен сварил кофе и прошел в кабинет, где впал в умеренный транс, позволивший ему проработать без перерыва три с половиной часа. Он отрецензировал брошюру о ханжеских взглядах на менструацию, добавил еще три страницы к рассказу и сделал запись в своем нерегулярном дневнике. Напечатав «поллюция сродни последнему вздоху старика», он вычеркнул это предложение. Из ящика стола Стивен достал гроссбух и в графе «Приход» записал: «Рецензия — 1500 слов. Рассказ — 1020 слов. Дневник — 60 слов». Взяв из коробки с пометкой «Перья» красную шариковую ручку, он отчеркнул сегодняшний день и убрал книгу в стол. Потом зачехлил пишущую машинку, вернул на место телефонную трубку, собрал на поднос кофейные принадлежности и запер кабинет, тем самым покончив с утренним обрядом, неизменным на протяжении двадцати трех лет.
За подарками к дню рождения Стивен отправился на Оксфорд-стрит. Он купил джинсы и парусиновые кеды, цветастостью намекавшие на звездно-полосатый флаг. Три цветные футболки с забавными надписями: «На душе дождливо», «Пока еще девушка» и «Университет штата Огайо». С лотка уличной торговки приобрел ароматический шарик, игральные кости и пластмассовые бусы. Затем к покупкам добавились книга о героических женщинах, игрушечные зеркальца, пятифунтовый купон на грампластинки, шелковый шарфик и стеклянный пони. Шарфик навеял мысли о нижнем белье, и Стивен направился в соответствующий магазин.
От эротической пастельной тишины в отделе дамского белья возникло ощущение чего-то запретного и сразу захотелось где-нибудь прилечь. Потоптавшись на входе, Стивен ушел прочь. В другом отделе он купил флакон одеколона и в угрюмом возбуждении вернулся домой. Разложив покупки на кухонном столе, он почувствовал отвращение от чрезмерности и слащавой снисходительности подарков. Поочередно разглядывая каждую вещицу, Стивен пытался возродить в себе уверенность, какая жила в нем при их покупке. Он отложил купон на грампластинки, а все остальное смел в хозяйственную сумку, которую забросил в шкаф в прихожей. Потом снял ботинки и носки, завалился на неприбранную постель и, пощупав затвердевшее на простыне бледное пятно, проспал до сумерек.
По пояс голая, Миранда Кук лежала поперек кровати, раскинув руки и зарывшись лицом в подушку, на которой рассыпались ее соломенные волосы. Розовый транзистор, соседствовавший на стуле, методично пробирался через двадцатку хитов. Послеобеденное солнце било в задернутые шторы, придавая комнате лазурно-зеленоватый цвет тропического аквариума. Оседлав Мирандову задницу, крошка Чармиан, тоже голая, взад-вперед возила коготками по безупречно белой спине подруги.
Время словно остановилось. Вскинув руки в вечном изумлении, перед зеркалом туалетного столика по ранжиру восседали забытые ныне подружки маленькой Миранды — куклы, чьи ноги прятались под ворохом косметических флакончиков и тюбиков. Ласки Чармиан сошли на нет, ее руки замерли на копчике подруги. Вперив взгляд в стену, она рассеянно покачивалась и слушала песню:
Двадцать дебилов взрастит инкубатор,
Их грязные уши рвет мой медиатор.
Все они дети двадцатого века.[10]
— Я и не знала, что она в рейтинге, — сказала Чармиан.
— Вернулась, — выглядывая из-под волос, пояснила Миранда, — Старый хит «Роллинг стоунз».
Может, угнездишься
Меж сбитых простыней?
Песня закончилась, и Миранда, перекрывая истеричную трескотню ведущего, спросила:
— Чего остановилась-то?
— Да хватит уже!
— Сама сказала: в честь дня рождения — полчаса. Ты обещала.
Чармиан возобновила массаж. Миранда вздохнула, как человек, получивший лишь причитавшееся, и ткнулась лицом в подушку. На улице убаюкивающе шуршали машины, взвыла и сникла сирена «скорой помощи», запела, смолкла и вновь пустила трель птичка; внизу звякнул дверной звонок, послышался голос, он позвал раз, другой; опять заныла сирена, но уже глуше… Все это было так далеко от водного сумрака, где остановилось время, где в честь дня рождения подруги Чармиан нежно вонзала коготки в ее спину. Вновь раздался голос. Миранда пошевелилась.
— Кажется, мама зовет. Наверное, отец приехал.
Позвонив в дом, где он прожил шестнадцать лет, Стивен полагал, что дверь, как обычно, откроет Миранда. Но откликнулась жена. С высоты трех бетонных ступенек она сверлила Стивена взглядом и ждала, что он скажет. Но для нее он ничего не приготовил.
— Миранда… дома? — наконец выговорил Стивен. — Я припоздал… — добавил он, рискнув подняться на крыльцо.
В самый последний момент жена посторонилась и распахнула дверь.
— Миранда наверху, — бесцветно сказала она, в то время как Стивен старался протиснуться, не касаясь ее, — Пойдем в большую комнату.
В уютной гостиной, от пола до потолка уставленной его книгами, ничего не изменилось. В углу стоял его рояль, укрытый холщовым чехлом. Стивен погладил изогнутый бок инструмента.
— Надо избавить тебя от них, — кивнул он на книги.
— Как-нибудь выберешь время, не к спеху, — ответила жена, плеснув в стакан хереса.
Стивен сел за рояль и поднял крышку.
— Кто-нибудь играет?
Жена подала ему стакан и встала за его спиной.
— У меня нет времени, а Миранде это уже неинтересно.
Стивен взял негромкий полнозвучный аккорд и, поддержав его педалью, послушал, как он угасает.
— Настройка держится, да?
— Держится.
Он взял еще несколько аккордов, которые стали слагаться в подобие мелодии. Вот бы забыть обо всем, остаться одному и всласть поиграть, думал Стивен.
— Больше года не играл, — сказал он извиняющимся тоном.
Жена отошла к дверям и уже открыла рот, чтобы позвать Миранду, но теперь поперхнулась.
— Правда? Забавно… Ми-ран-да! — по слогам пропела она; тоном второй слог был ниже первого, а третий возносился над собратьями и пытливо зависал, — Ми-ран-да! Ми-ран-да!
Стивен сыграл эту мелодию из трех нот, и жена, осекшись, резко обернулась:
— Очень смешно!
— Знаешь, у тебя приятный голос, — без всякой иронии сказал Стивен.
Жена вернулась в комнату.
— Ты по-прежнему хочешь, чтобы она поехала к тебе?
Стивен закрыл инструмент и приготовился к нападкам.
— Как я понимаю, ты над ней поработала.
Жена сложила руки на груди.
— Она не поедет. Во всяком случае, одна.
— Для тебя в моей квартире места не хватит.
— И слава богу!
Стивен вскинул руку, точно индейский вождь.
— Давай не будем! Пожалуйста!
Жена кивнула и, отойдя к двери, снова позвала дочь, но теперь уже ровным, застрахованным от имитации тоном.
— Я имела в виду Чармиан, — спокойно сказала она, — Подругу Миранды.
— Это еще кто такая?
— Увидишь, она здесь.
— Ага…
Они сидели молча. Сверху доносились хихиканье, знакомое шипение водопроводных труб и скрип двери в спальню. Стивен взял с полки и стал пролистывать книгу о снах. Он слышал, что жена вышла из комнаты, но головы не поднял. Комнату освещало заходящее солнце. «Ночное семяизвержение указывает на сексуальную природу сна, каким бы загадочным и неправдоподобным ни казалось его содержание. Сны, кульминирующие поллюцией, могут выявить объект желания и внутренний конфликт спящего. Оргазм не лжет».
— Привет, папа, — сказала Миранда. — Это моя подруга Чармиан.
Подсвеченные сзади уходящим оранжевым солнцем, девочки читались силуэтом, и сперва показалось, что они держатся за руки, точно мать и дитя, ожидающие приветствия. Их недавний смех будто спрятался в молчании. Стивен встал и обнял дочь. Наощупь она стала будто бы тверже. От нее незнакомо пахло закрытой, никому не подотчетной жизнью. Голые плечи были очень теплые.
— С днем рожденья!
Стивен закрыл глаза и прижал дочь к себе, перед тем как здороваться с крохотным существом, топтавшимся рядом. Улыбаясь, он буквально присел на корточки, чтобы пожать руку пигалице ростом не более трех футов шести дюймов, на чьем непомерно большом, топорной работы лице застыла ответная улыбка.
