Часть народа решила поехать к нему, включая питерских Женьку с Аней. Остальные во главе с Бурляевым остались искать Громова. Я колебалась. Весь день Громов со мной практически не разговаривал, не смотрел на меня. Он всегда держался в присутствии людей так, как будто мы с ним просто знакомые, но сегодня он даже не дал мне объясниться с ним. «Я ему совсем не интересна. Он меня не замечает. Все, не буду больше за ним бегать. Баста, карапузики. В конце концов, у меня есть гордость», — решила я и поехала к Никите.
У Никиты на самом деле была большая трехкомнатная квартира. Гостиная и две комнаты: его и мамина спальня. Сколько нас ни было, разместились мы по-королевски, никому даже не надо было спать на полу. Мы набились на кухню и смели все, что нашлось в холодильнике и на полках в шкафу. Нашлось, правда, как Никита и предупреждал, немного. Его мать жила на даче, и в доме было шаром покати. Народ поэтому набросился на кусковой рафинированный сахар. Его можно было грызть вприкуску с чаем. Наконец начали укладываться. И Никита, спокойно так, как само собой разумеющееся, сказал мне:
— Так, ты спишь со мной, в гостиной, на диване. Аня и Женя — в моей комнате, еще двое — у мамы, и на кухне на диванчике кто-то может лечь, кто поменьше ростом, а то он короткий, — и ушел давать гостям белье и указания.
И хотя от этих слов в животе у меня образовалась пустота, но я машинально кивнула головой в знак согласия. И почти немедленно запаниковала. Что делать?
Из комнаты вышла Аня.
— Слушай, здесь есть кушетка и довольно широкая кровать, на которой могут лечь двое. Ты предпочитаешь одна на кушетке или с кем-то из нас с Женькой на кровати?
Вот оно, спасение, я уже сделала шаг в сторону комнаты, но тут появился Никита и взял меня за руку.
— Она спит со мной на диване.
Аня почему-то сильно удивилась:
— Да? Ты будешь спать с ним?
Ну что на такое ответить? В конце концов, я взрослый человек и никому ничем не обязана.
— Да, — просто сказала я и вошла в гостиную.
Никита надевал на одеяло чистый пододеяльник Моя паника не только не проходила, а нарастала. Все развивалось как будто само по себе, а я только следила за происходящим со стороны. Конечно, он мне нравился. Он был красивым, воспитанным, из хорошей московской семьи, у нас были схожие вкусы. Он был мой ровесник, старше всего на пару лет, и учился в каком-то приличном институте. И я ему нравилась. Он считал меня крутой и необыкновенной, хотя ничего такого мне не говорил. То, что я пишу в «20-й комнате» «Юности», брала интервью у Цоя и на дружеской ноге с людьми, в чьих журналах он мечтал печатать свои фотографии, только увеличивало его интерес ко мне, и мне это льстило. Но, с другой стороны, я знала его только несколько часов. Меня воспитали в строгости и учили блюсти себя. Переспать с человеком, которого только сегодня увидела, — что он обо мне подумает? Но главное было не это. Я любила Громова, и хотя решила, что между нами все кончено, меня не оставляло ощущение, что я изменяю ему. И это при том, что с ним мы до сих пор не переспали. Я так и несла груз своей девственности.
Мы гуляли часами, он меня иногда целовал, иногда обнимал. Мы садились в каком-нибудь скверике на лавочку, я пристраивала голову ему на колени, он играл с моими волосами, трогал мою грудь, играл с сосками — и больше ничего. Он расспрашивал меня обо всех моих эротических переживаниях, обо всех влюбленностях, просвещал меня о разных способах любви и ничего не делал с моим готовым отдаться телом. Я изнывала от желания, я готова была встать на колени и умолять его о том, чтобы он наконец взял меня.
Но он говорил, что еще рано.
— Ты должна вначале посмотреть «Последнее танго в Париже» Бертоллучи и прочесть «Лолиту». Только тогда.
— Господи, ну где я достану «Последнее танго»?
— Ну, постараешься — и достанешь. Его полно ходит на видео.
— У меня нет видака.
— Посмотри у знакомых.
— Ну почему, почему ты меня не хочешь? Ведь я же девственница, мужчины любят молоденьких девственниц.
— Глупости. Терпеть не могу тыкаться хуем в эту противную пленку. У меня ощущение, что я не любовью занимаюсь, а пытаюсь дрелью просверлить дырку в стене. Поверь мне, дефлорация — тяжелая и неблагодарная работа.
— И многих девственниц ты дефлорировал?
— Да уж не одну, поверь мне, — он так самодовольно улыбнулся, что мне захотелось расцарапать ему лицо. Я вскочила и побежала от него, но он меня догнал, обнял и никуда не отпустил. А потом он сказал мне, что я для него — просто знакомая, для которой он не будет делать никаких исключений, не звонил мне несколько дней и сегодня целый день избегал меня, хотя мы были вместе в одной компании.
Наконец я решила, что пора уже разделаться с этой девственностью и что Никита, кажется, — подходящий кандидат.
— Будешь смотреть или поможешь? — Никита прервал мои размышления, перебросив мне пару подушек — Возьми наволочки в комоде.
Вот так, как будто мы уже давно пара. «Почему я, черт возьми, должна знать, где у них лежат наволочки? Где романтика, где искусство обольщения?» Я стала натягивать наволочки на огромные пуховые подушки.
Никита спокойно, не отворачиваясь, разделся догола и лег в постель. Я выключила свет, разделась и залезла под одеяло. Он сразу лег на меня и резко вошел. Начал двигаться сильными толчками. Мне было больно, и я боялась, что сейчас польется кровь и запачкает диван.
— Ты, пожалуйста, поосторожней. Я — девственница, — шепотом сказала я.
— Ха-ха, это шутка?
Он дернулся еще раза два. Застонал, замер и скатился с меня.
— Извини, что так быстро. Я просто очень пьяный. Завтра будет лучше, — с этими словами он заснул, мгновенно отрубился и даже начал тихонько храпеть.
Я лежала и думала: «И это все? Вот это называется секс?» Разочарование было сильным. Я осмотрела себя. Никакой крови не было, но было что-то липкое и вонючее.
«Уф, это пахнет как… сырое яйцо». Мне страшно хотелось пойти помыться — тем более что после сидения в мусорном баке побывать в ванной так и не удалось, — но я боялась столкнуться с кем-нибудь в коридоре. «Они знают, они будут на меня смотреть. Но ведь я не сделала ничего плохого, я ничем никому не обязана. Я — взрослая, и кому какое дело?» Переборов себя, я подошла к двери, приоткрыла ее — кажется, все тихо, все спят. Тихонечко, на цыпочках пробралась в ванную и с наслаждением помылась.
— Ну, вот, теперь ты — женщина, — сказала я своему осунувшемуся отражению в зеркале. — Mission complete.
Меня разбудило солнце, светившее в незашторенное окно. Было совсем рано, часов семь, и Никита еще спал. Он лежал, раскинувшись на спине, одеяло сползло. Впервые в жизни я видела голого мужчину во плоти, а не по телевизору или на картинке. Зрелище было поучительным и упоительным одновременно.
О, сколько нам открытий чудных/ Готовит просвещенья дух.
Никита был красив и в одежде, но голый напоминал скульптуру Микеланджело «Давид» или, скорее фреску Сикстинской капеллы «Сотворение Адама» того же Микеланджело. Только у Никиты мышц было поменьше, а член, ровно так же, как у Адама, возлежавший на ноге, был побольше. И что удивительнее всего, он продолжал увеличиваться и наконец уже не лежал на ноге, а торчал вверх, гордо попирая закон земного тяготения. Я настолько обалдела от этой картины, что не заметила, как Никита проснулся и рассматривает меня, рассматривающую его член. Он опрокинул меня на спину, лег сверху и вошел. Опять все было сильно, резко, без слов и быстро. И быстро было лучшей частью происходящего, потому что мне было очень больно, намного больнее, чем ночью. И я снова боялась, что будет кровь — не из-за дивана (плевать на него!), а потому что мне не хотелось, чтобы Никита понял, что я — девственница. Это было бы совсем ненужным осложнением. Но крови, слава аллаху, не было, ни одной капельки.
Ни о каких презервативах речь не шла. И он кончил в меня, даже не спрашивая, принимаю ли я противозачаточные таблетки.
— Ты куда? — спросил Никита, когда я встала с дивана. Это были его первые слова за утро.
— В ванную.
— Да ладно тебе. Иди ко мне, — он потянул меня за руку, и я села рядом с ним. Он всматривался в меня.
— А ты совсем другая без краски и с такими волосами. Ты голову помыла, что ли?
— Ну, я вчера пошла принять душ, когда ты заснул.
— Ты даешь… но, знаешь, ты совсем по-другому выглядишь утром, — он продолжал меня рассматривать, все-таки он был фотографом.
— Что, так хуже?
— Не хуже. Но в том виде, как ты вчера была, — таких немного…
— А голая и без грима я как все женщины?
— Угу. Но все равно не как все. Дай-ка я тебя сфотографирую, — Никита вскочил и, даже не подумав одеться, начал привинчивать к фотоаппарату другой объектив.
