Фиолетовые сумерки проникли в магазин вместе с ветром, который дул все сильнее.
— Ты видишь эту желтую полоску? Вон там, между труб? — неожиданно спросил Дзено.
Ансельмо вздрогнул.
— Это послание. Если его вижу даже я, значит, оно очень сильное, — вслух размышлял учитель, потом процитировал: — «Желтый, чтобы осушить слезы».
Та самая полоска, которую он видел с Гретой и которая потом пропала. Она дотянулась до него из Рима. Ансельмо был уверен в этом, но он по-прежнему не видел ее.
— Это сообщение для меня, но я его не вижу, — грустно признался он.
— Я тоже не мог читать небо, когда рядом была она. Это невозможно.
Ансельмо почувствовал пустоту в животе.
— Потом, когда я остался один, дар вернулся.
Легкое мимолетное облегчение. Потом снова пустота. Страх узнать, ужас услышать ответ, который разрушит его надежды как карточный домик. Но Ансельмо набрался смелости и спросил:
— Что я должен сделать?
— Много чего, посланник. Первое — узнать ветер, второе — выбрать направление, третье — начать тренироваться.
— Не понимаю.
— Поймешь. Отец поможет тебе. Как он помог мне. Я потерял ее и нашел друга.
Друга?
Ему не нужен друг. Ему нужна Грета, он не хотел ее терять. Это бессмысленно. Ради чего? Она не умерла. А он не старик.
В мире есть и другие посланники, вот пусть они и бегают за судьбой. С него довольно.
Ему вдруг нестерпимо захотелось сесть на велосипед. Он вскочил на ноги и посмотрел на стоящие вдоль стен велосипеды:
— Можно мне взять один?
Он не стал дожидаться ответа. Схватил первый попавшийся и сел в седло. Грета бы сделала то же самое, подумал он. Удаляясь от магазина, Ансельмо услышал, как кто-то — не то Гвидо, не то Дзено — громко напутствовал его в спину:
— Иногда бывает так, что ищешь человека, а находишь дорогу.
Теперь надо было заняться делами. У него было много дел. Он столько времени потратил даром. Эмилиано быстро сбежал по лестнице, сел на мотоцикл и поехал вперед, не сводя глаз с дороги и мысленно перечисляя встречи, на которые он должен был успеть за вечер. Сначала Мао и Штанга: забрать их выручку за выходные. Потом поговорить с Малышом. Потом… Он остановился на светофоре у подножия холма и смотрел, как заскучавшие машины рванули с перекрестка. Становилось жарко, от асфальта медленно поднимался раскаленный пар, воздух вокруг его мотоцикла дрожал.
Неожиданно в этом знойном мерцании, наполненном выхлопными газами, Эмилиано заметил рыжий лоскут, мелькнувший в равнодушном потоке машин.
Девочка с золотой цепочкой. Принцесса, как назвал ее Мао.
Она была вместе с подругами и каким-то мужчиной, который вел машину. Их всех тут же унесла волна отравленного моря автомобилей, и осталась только эта рыжеволосая девочка. Она замерла в его глазах ровно на три секунды.
Красивая — раз. Гордая — два. Недоступная — три.
Когда они встретились в первый раз, она бросила в него камень и промахнулась. Тогда сбежала она. Во второй раз сбежал он. И оба раза он даже не посмотрел на нее. Но сделал это сегодня. По причинам, которые никто не смог бы назвать, а назвав, совершил бы ошибку.
Он посмотрел на нее — и увидел далекий пылающий континент. Рыжий и одинокий.
Она не случайно вернулась в этот район. Должна была быть какая-то причина. Эмилиано хотел знать какая.
— Подождешь нас здесь? — спросила Лючия, поворачиваясь к Чезаре.
— Да-да, с включенным двигателем, чтобы успеть сбежать, — пошутил брат, словно они собирались ограбить банк.
Лючия шутки не поняла, Эмма улыбнулась и вышла из машины, Грета последовала за ней без тени улыбки на лице. Ей не нравилось, что ее подруги оказались в этой части города. Они были здесь совсем чужими, и она чувствовала себя неловко. Лючия уже смотрела по сторонам с таким видом, будто только что приземлилась на неизвестную планету, и у Греты было четкое ощущение, что паинька сейчас обязательно произнесет нечто, что выведет ее из себя.
— А-бал-деть! А где тротуары? — минута в минуту спросила Лючия.
Почему в жизни все так предсказуемо?
— Они все у вас в центре, — резко ответила аборигенка Корвиале и вслед за Эммой исчезла за пластиковой занавеской прачечной.
— Добрый день. Могу я поговорить с хозяином?
Эмма сказала это, даже не взглянув на того, к кому был обращен ее вопрос. Словно это был единственно правильный способ начать расследование, вне зависимости от людей и обстоятельств. Ей очень быстро пришлось признать, что она ошибалась.
— Сдавать или забирать? — спросил сингалец, державший на руках крохотного младенца.
— Нет, вы не поняли, — начала Эмма, приложив руку к груди. — Нам не надо ничего стирать. Мы ищем… — Она вплотную подошла к стойке, за которой стоял мужчина, и продолжила заговорщическим шепотом: —…ищем одну вещь, которую мы недавно потеряли.
Сингалец, не моргая, смотрел на Эмму.
— Может, вы нашли ее… — попробовала она еще раз.
Мужчина продолжал смотреть на нее черными, как глубокий колодец, глазами.
— Вы поможете нам ее найти?
Стеклянный взгляд и никакой реакции.
— Все понятно, — заключила Эмма, раскрыв сумочку из цветастой ткани и вынув из нее банкноту в пятьдесят евро. Она положила деньги на стол и легонько подтолкнула их к сенегальцу, не сводя с него внимательных глаз.
— Мы ищем булавку…
Младенец начал плакать. Его темная кожа стала фиолетовой, а резкий голос разорвал тишину с невероятной для столь маленьких легких силой. Было понятно, что закончит он не скоро. Сингалец неуверенно покачал головой. Разместил сына поудобнее, положив одну руку ему под голову, другую вдоль спины, и стал укачивать его, напевая колыбельную на непонятном языке.
Эмма фыркнула и прошептала, повернувшись к подругам:
— Он не понимает ни слова.
— Что за булавка? — спросил мужской голос у нее за спиной.
— В форме ласточки. Знаете, такие черные птички… — принялась описывать Лючия, отчетливо и громко произнося каждое слово.
— Я знаю, как выглядят ласточки, — перебил ее сингалец.
— Вы видели эту булавку? — подбодрила его Эмма, придвигая банкноту ближе.
— Я ничего не видел.
Мужчина оторвал взгляд от денег. Ребенок перестал плакать.
Эмма смотрела на них, уперев руки в боки. Потом опустила голову и стала рассматривать геометрические узоры на плитке, словно искала среди линий и черточек способ заставить упрямца говорить. И тут она увидела тень, вытянувшуюся на полу. Кто-то входил в прачечную. Какой-то мужчина. Нет, парень. Мотоциклист.
Эмма вздрогнула, посмотрела на хозяина прачечной и заметила, что ему тоже страшно.
Эмилиано пересек маленькую комнату, переводя взгляд с банкноты на стойке на сингальца, с сингальца на Эмму:
— Дай ему еще пятьдесят.
Эмма не двигалась, окаменев от страха.
— Эмма? — осторожно позвала ее Лючия.
— Да-да, конечно.
Она снова открыла сумочку, потом кошелек, достала деньги и положила на стойку. Сингалец посмотрел на Эмилиано, словно спрашивая разрешения. Мотоциклист резко поднял голову, сощурив глаза в две узкие щелочки, в которых потерялись зрачки.
— Это булавка Малыша, — признался сингалец.
Эмма увидела, как резко дрогнул мускул на шее Эмилиано — там, где голая кожа оставалась незащищенной черной мотоциклетной броней. Голова тоже как-то нервно дернулась. Почти незаметно. Потом он взял себя в руки и посмотрел на сына сингальца:
— Какой милый малыш.
Эмилиано приласкал мальчика, и тот снова отчаянно зарыдал.
— Ш-ш-ш-ш, тихо, тихо. Будь умницей.
Эмилиано перевел взгляд с ребенка на сингальца и заговорил более низким голосом:
— Ш-ш-ш-ш, ну тихо, тихо. Ты тоже будь умницей. Будешь умницей?
Мужчина часто закивал головой, словно хотел сказать тысячу раз «да».
— Хорошо, — одобрил Эмилиано.
Потом резко повернулся, скрипнув сапогами. Едва коснулся взглядом Эммы, скользнул по веснушкам на ее скулах и чуть не потерял равновесие. Никто ничего не заметил. Эмилиано вышел из прачечной, не сказав больше ни слова.
— Ты куда? — за порогом его остановила Грета. — Что это значит? Кто такой Малыш?
Эмилиано резко одернул ее руку:
— Отстань, Грета.
— Отстану, если вернешь мне дневник.
Он ее даже не слушал.
— У нас уговор, — настаивала Грета.
— У нас с тобой?
Грета замерла.
— Я тебе пожимал руку?
— Нет.
— Значит, у нас с тобой нет никакого уговора.
Все правильно. Уговор был с Ансельмо, но Ансельмо здесь не было.
— Ты ведь говорил…
— Где твой ангел-хранитель? — резко перебил ее Эмилиано.
Грета сжала зубы и опустила глаза.
