В Мадриде, наоборот, мои издатели поселили меня в люксе, состоявшем из четырех небольших, обшитых темными панелями комнат. И прислали роскошный, громоздкий, душистый букет — огромные бутоны на толстых стеблях. Консьерж оделил меня тяжелыми вазами сероватого стекла, так и норовившими выскользнуть из рук, и я загрузила в них цветы и заставила этими вазами все полированные поверхности; ходила из комнаты в комнату, погребенная среди темно-коричневых панелей, несчастная, покинутая, осыпаемая пыльцой, будто человек, который пытается сбежать с собственных похорон. А в Берлине портье протянул мне ключ со словами: «Надеюсь, нервы у нас крепкие».
За неделю до назначенной даты мое здоровье было далеко от идеального. Перед глазами постоянно все плыло и переливалось, особенно слева, и почему-то мнилось, что там маячит ангел. Аппетит оскудел, в снах я странствовала по диковинным набережным и мостикам кораблей, плыла по вихревым течениям и бурным волнам приливов. С биографией, естественно, не ладилось, и сильнее обычного: разгребая заковыристую генеалогию своего персонажа, я перепутала тетю Виржини с той, что вышла замуж за мексиканца, и целый час, изнемогая от сосущего ощущения в желудке, была уверена, что неправильно выстроила хронологию, а значит, придется заново переписывать всю вторую главу. Накануне предстоящего выезда на восток я попросту забросила все свои потуги сделать что-либо полезное и легла на кровать, крепко зажмурившись. Я испытывала не то чтобы меланхолию, нет, скорее сознавала свою общую недостаточность, неэффективность. И даже тосковала по тем трем ранним романам и их бегло обрисованным персонажам. Вот бы и меня кто-то беллетризировал.
Путешествие обошлось без происшествий. Секретарь общества, мистер Симистер, встретил меня на вокзале. «Как я вас узнаю? — спросил он по телефону. — Вы похожи на свои фотографии на обложках книг?» Мол, в жизни авторы, как правило, выглядят иначе. И хихикнул, будто наслаждаясь собственным остроумием. Я выдержала паузу, короткую, но он всполошился: не прервалась ли связь? «Я похожа, — ответила я наконец. — Фото соответствуют, правда, я теперь старше, конечно, черты лица потоньше, волосы гораздо короче и другого цвета, и я редко улыбаюсь, как на снимках». «Понятно», — сказал он.
«Мистер Симистер, — спросила я, — а как я узнаю вас?»
Я узнала его по озабоченно нахмуренным бровям и экземпляру моего первого романа, «Полуденный грабитель», который он прижимал к сердцу. Пальто наглухо застегнуто: хотя стоял июнь, погода больше смахивала на зимнюю. Я почему-то ожидала, что он будет заикаться, как его пишущая машинка.
— Думаю, будет мокровато, ожидается, — сообщил он, провожая меня к своей машине. Мне потребовалось некоторое время, чтобы перевести в уме эту синтаксическую несуразицу. А он принялся двигать кресла, которые отозвались громким скрипом, потом бросил грязную вечернюю газету на собачью подстилку сзади и вяло махнул рукой над пассажирским сиденьем, как бы удаляя шерсть собаки магическим пассом.
— Ваше общество не собирается в дождливые дни? — уточнила я, ухватив наконец смысл его фразы.
— По-всякому, да, по-всякому, — ответил он, захлопывая дверцу и запирая меня внутри. Моя голова автоматически повернулась в ту сторону, откуда я прибыла. В те дни такое со мной случалось регулярно.
Мы проехали около мили в направлении городского центра. Пять тридцать, самый час пик. Мне запомнилась довольно широкая улица, обсаженная хилыми деревцами, и грузовики с бензовозами, с грохотом катящие к порту. На крупной развязке со светофором мистер Симистер выбрал пятый съезд и заверил меня:
— Уже близко.
— Отлично, — отозвалась я, чтобы сказать хоть что-нибудь.
— Не любите путешествовать? — с тревогой осведомился он.
— Нездоровится, — призналась я. — С прошлой недели.
— Очень жаль это слышать.
Его лицо и вправду излучало сочувствие; может, он боялся, что меня стошнит прямо на собачью подстилку.
Я отвернулась и стала рассматривать город. На этой широкой и прямой улице, с ее оживленным движением, не было никаких магазинов, только закрытые стальными ставнями витрины предприятий малого бизнеса. На верхних этажах, на уровне грязных окон, пестрели неоновые буквы: «ТАКСИ ТАКСИ ТАКСИ». Вот оно, свободное предпринимательство в своем первозданном виде: сборщики долгов, массажные салоны, лавки татуировщиков, «прачечные» по отмыванию денег, аренда захудалых помещений по бросовым ценам, горящие туры в Майами и Бангкок, дворы с натянутой поверх сеткой, где рычали бойцовые терьеры и где оперативно перекрашивали автомобили, прежде чем передать счастливому новому обладателю.
— Приехали, — объявил мистер Симистер. — Вас проводить?
— Не надо, — отказалась я. Огляделась по сторонам. У черта на куличках, рядом с шумной дорогой. И дождь, как и сулил мистер Симистер. — Половина седьмого?
— Шесть тридцать, — поправил он. — Отличное времечко, чтобы умыться и привести себя в порядок. Кстати, мы переименовались, зовемся теперь «Книжной группой». Что скажете? Народу все меньше, понимаете, люди умирают.
— Умирают? Не может быть!
— Увы. Стараемся привлекать молодых. Вы уверены, что вам не нужно помочь с этой сумкой?
Отель «Экклс-хаус» не слишком походил на фотографию из письма. Чуть в стороне от дороги он словно вырастал из автостоянки, из беспорядочного нагромождения автомобилей, припаркованных в два ряда у края тротуара. Когда-то отель явно обладал достоинством, но то, что я на снимке приняла за штукатурку, оказалось некоей новомодной субстанцией, приклеенной к фасаду: серовато-белая, бугристая, точно вскрытый мозг или кусок нуги, выплюнутый великаном.
Со ступенек крыльца я смотрела, как мистер Симистер выбирается на дорогу. Дождь полил сильнее. На противоположной стороне улицы высился ангар с вывеской «Ковры под размер комнаты. Остатки». Депрессивного вида парень, затянутый в водонепроницаемый комбинезон, запирал ангар на ночь. Я оглядела улицу. Интересно, а что запланировано в качестве угощения? Как правило, в такие вот вечера я находила оправдание — мол, жду телефонного звонка или слабый желудок, — чтобы и отклонить приглашение «слегка перекусить». Никогда не испытывала желания продлить срок общения с теми, кто меня приглашает. Нет, нервной особой меня не назовешь, необходимость выступить перед сотней людей не вызывает душевного трепета или растерянности, но общение в кулуарах утомляет изрядно, как и напускная веселость, все эти «разговоры о книжках» — хуже наказания нет.
Словом, я предпочла бы улизнуть; и если не получится уговорить отель выдать мне поднос с ужином, я пойду в город, отыщу какой-нибудь темный, полупустой ресторанчик в конце главной улицы, где подают пасту или филе камбалы, выпью полбутылки дурного вина, масляный эспрессо или стаканчик итальянского ликера. Но не сегодня. Придется вытерпеть все, что для меня приготовили. Ведь я не питаюсь коврами или «персональными услугами» и не стану отнимать кость у собаки наркодилера.
С прической, опавшей от сырости, я вошла внутрь, в застарелый аромат придорожной гостиницы. Сразу вспомнилась поездка в Лестер; но у этого места, «Экклс-хаус», была особая духота, собственная вонь. Я вдохнула — человеку ведь требуется дышать — запах десяти тысяч сигарет, амбре десяти тысяч пригорелых завтраков, ощутила на языке металлический привкус тысячи порезов во время бритья, заодно с отдающим конским каштаном дуновением ночных выбросов. Каждый запах, обитавший тут на протяжении десятка лет, гнездился в безвольно обвисших ситцевых занавесках и в алом ковре, который устилал уходящую вверх узкую лестницу.
Мой воображаемый ангел-хранитель промелькнул на краю поля зрения. Слабость, которую он принес, подступающая мигрень пронизали мое тело. Я вытянула руку и прижала ладонь к обоям на стене.
Никакой стойки портье в пределах видимости не наблюдалось. Кому нужен портье, кто в здравом уме рискнет остановиться здесь, путешествуя под своим именем? Раз уж на то пошло, я тоже выбрала чужое, не то, которое мне дали при рождении. Иногда я путалась в собственных фамилиях — той, что унаследовала после развода, той, на которую были зарегистрированы банковские счета, и той, под которой выпустила свои первые романы (эта последняя была фамилией одной из моих бабушек). Когда начинаешь играть в эту игру, ты должна быть уверена, что есть имя, которое стоит хранить: имя, на которое ты имеешь право, независимо ни от чего.
Откуда-то — из-за двери, за которой была еще дверь, — донесся мужской хохот. Потом дверь захлопнулась, хохот стих, его эхо словно превратилось в очередной запах в этом скопище ароматов. И тут чья-то рука потянулась к моей сумке. Я посмотрела вниз и увидела низенькую девушку — меньше двадцати явно: крохотная, скрюченная, она прижимала мою сумку к своему бедру.
