Ознакомительная версия.
– Ты, Степан, не обижайся на нас, – это уже Маруся. – Добра тебе желаем. Спасти тебя хотим. А то вчера опять отметился…
– Неужели? – остолбенел Степан.
– Вот, он и не помнит, Лид, ты смотри, а! Председателя же ты вчера едва не побил… За грудки схватил: ты почему это Ивана не помянул? И не стыдно?
– Что же будет, а? – глубоко вздохнул Степан.
– Не знаем мы. Но поскольку ты один у нас сосед, то мы и должны думать про тебя.
– Не оставим в беде, как того хочешь, – поддержала Марусю Лидка.
– Думайте. Жду. Ну, а стул зачем? Электричество сюда не подтянули случаем? – старик пошарил глазами вокруг стула, на котором сидел: он иногда и пошутить любил.
– Мы хотим для тебя песню спеть, – почти в самое ухо сказала Степану Маруся. – Повеселить тебя хотим.
– Посиди, как в клубе на концерте, – голос Лидки звенел над вторым ухом.
– Бабы! Отпустите! Не нужен мне ваш концерт, Зыкины! Последний раз. А?
– Лидка, затягивай!
И Лидка затянула: «А ў суботу Янка ехаў ля ракі… пад вярбой Алёна мыла ручнікі…»
А потом старухи затянули вместе: «Пакажы, Алёна, хлопцу земляку, дзе тут пераехаць на кані раку…»
Степан решил перепеть-перекричать Марусю с Лидкой и затянул, на сколько хватило духа, свою единственную и любимую песню: «Ты ж моя, ты ж моя пере-пелочка… Ты ж моя, ты ж моя-я-я-я-я!.»
Женщины сдались, но не до конца, концерт на этом не заканчивался, и Маруся предлагала своему единственному слушателю:
– Может, тебе сказку рассказать?
– Бабы, последний раз! – Степан скрестил руки на груди, в его глазах была мольба о помиловании. – Сегодня – и все, точка! Я сам себе слово дал. Я же умру… Умру я! Вам не жалко меня? А, бабы? Не жалко?
– Не дадим тебе умереть. Лидка, начинай танец!
– Бабы-ы-ы! – Степан встал со стула, топнул ногой, и его было далеко слышно. – Бабы-ы-ы!..
– Один ты у нас остался мужчина, сберечь тебя хотим, – Маруся посадила Степана опять на стул, погладила по голове, чмокнула в щеку. – Единственный… любимый наш.
Лидка также гладит Степана по голове:
– Милый… любимый… дорогой…
Маруся продолжает:
– Красивый… золотой… Ягодка наша болотная…
Наконец Степан дернулся на стуле, вскочил, замахал руками, словно отгонял пчел:
– Вон! Вон! Кыш от меня! Да что же это с вами, старые кошелки, делается? Вы нормальные или одурели?
Не обращая на Степана внимания, Маруся приказала:
– Гармонь, Лидка!
– Меха мыши сгрызли!
Тогда Маруся взглянула на Степана:
– А где твоя балалайка?
– Струны нет! – Степан совсем, кажется, вскипел.
– А мы и так спляшем, – Маруся тянет Степана танцевать, тот упрямится, отбивается, как только может.
На выручку спешит Лидка. Степан едва переступает ногами, женщины раскручивают его, словно юлу, «играют» губами, и на деревенской улице поднялась пыль.
– Маруся! Лидуся! Сжальтесь! Смилуйтесь! Вы люди или кто, такую вашу мать!.. – просится Степан, хватает ртом воздух, будто рыба, выброшенная на берег. – Хватит! Хватит! Упаду! Кто вы, я спрашиваю? Варвары вы!
– Мы – бабы! – смеется Маруся.
Концерт продолжается. Женщины также устали. Степан же вскоре распластался на земле, долго не мог отдышаться и говорить ничего не говорил – жидковат, не те годы: устал основательно.
– Ну, так пойдешь за вином? – скосив глаза на Лидку, повисла над Степаном Маруся.
Степан едва заметно покачал головой, и его хватило только на одно слово:
– Нет…
Когда женщины пошли по домам, Степан встал. Отряхнул пыль с порток, устало прислонился к столбу – и они вместе полетели на землю. Так и лежали некоторое время. Потом Степан зашевелился, погладил рукой столб, нежно, словно тот живой, сказал ему:
– Как это мы с тобой так, а? Или ты тоже решил потанцевать под бабскую музыку? Они закружат. Они умеют. – Он встал на ноги, слегка тряхнул головой: – Во, голова как не своя. И похмеляться не надо… Все плывет… все кружится. Вставай, вставай и ты, столб. – Поднял столб, укрепил. – Стой. Стой, братка. Так-то. Лицом на юг… к солнцу… теплее будет. Я сейчас… Подожди меня. Я быстренько…
Через какое-то время старик вернулся с охапкой веников.
– Тебе скажу, столб, по секрету скажу… Я детей своих вызвал. Всех детей… Виноват я перед ними, а может, и они передо мной… ведь как жена умерла – не едут… и носа не показывают. А зачем ехать? Что у меня возьмешь? Живность не держу, огород запустил. А веники новые, крепкие… Дубовые… Девять штук. На один день, на пятое число детей вызвал. Приедут когда, я каждому из них по венику – и пусть секут, секут меня что есть силы. Заслужил. Заслужил Степан. Пусть отпишут мне коллективную взбучку, может, и поумнею… хотя и поздно уже умнеть… поздно… – Степан кидает веники перед столбом. – Это Кольке… Ольке… Ваньке… Светке… Лариске… Сашке… Егорке… Клавке… Петьке…
В тот вечер Егор долго не мог уснуть, ворочался-крутился в постели, бубнил что-то себе под нос… Хотя почему – что-то? Ему не давал покоя все тот же процент, о котором услышал вчера по радио. За поддержкой старик обращался к жене:
– Маруся, слышь-ка… Откуда они взяли его, тот процент? Как вывели? Откуда выковыряли? Ты вот мне скажи, в школу ж ходила: откуда они, умники, знают, сколько людей «против» строительства химзавода, сколько – «за»? И в таком, значит, порядке дальше… Так у кого они все время спрашивают? Кто те люди? Покажите мне их! А кто же тогда я? Ты слушаешь меня, баба?
– Спи уже, грамотей!
Егор не унимался. Как можно спать, когда процент тот не дает, бередит душу, выворачивает ее наизнанку? Раньше жил как-то старик, пропускал мимо ушей эти проценты в той или иной сфере, а тут серьезно зацепило его. Вроде бы шел Егор спокойно себе по деревенской улице, а процент тот и появился откуда ни возьмись, словно из-под земли вырос, и смотрит тебе озорно, лихо так в глаза: что, не узнаешь? А это я, процент!..
– Никто в последнее время к нам в деревню не приезжал, кроме своих, – не мог успокоиться Егор. – Хитрое дело, однако… Или я, может, уже и не в зачет. Меня, может, как старую запчасть на мехдворе, откинули в сторону? Ты слышишь меня, молодица?
Жена строптиво заявила Егору:
– Ты дашь мне спать или нет?! Поздно уже!..
Егор, кашлянув, повернулся лицом к стене, сказал не то себе, не то жене:
– Хотя на выборы голосовать хожу. Числюсь, значит, еще в списках, есть на учете. Может, и усну… Когда ж не спится, холера… Хоть и постель мягкая… А все же, интересно, откуда они выцарапали тот процент?..
Это были последние слова, которые услышала в тот поздний вечер Маруся от своего Егора. Он наконец совсем успокоился: захрапел.
Утром, едва продрав глаза, старик, ни слова не сказав жене, потопал на подворье. Услышав его шаги, в хлевушке захрюкал кабанчик, промычала корова, а куры, как только Егор показался перед ними, разлетелись в разные стороны – были и нет: вчера старик скрутил одной голову, Марусе бульона захотелось, теперь будут долго его шарахаться, на шаг не подпустят.
Егор сел на лавку под окном, закурил. И опять – вот дался он ему! – вспомнил про тот процент.
– Иди завтракать! – позвала жена.
Ей, видите ли, завтрак на уме, когда тут решаются, можно сказать, глобальные проблемы. Как? Откуда? – вот что волнует Егора, а не куриная голень. Процент волнует. Решил поделиться ситуацией с соседом Петром, тот как раз начал сгребать листву в саду – через дырки в заборе его можно было хорошо разглядеть. Подошел. Поздоровались.
– Гребешь? – чтобы как-то начать разговор, спросил Егор.
– Как видишь, – спокойно ответил сосед.
– Ну, ну… А ты вот скажи мне: ты за химзавод или нет?
– Пусть будет… – Петро перестал грести листву, снял с лысой головы картуз. – Сухая листва, сгорит быстро. Ты уж прости, сосед, если немного тебя дымком обдам – ветер аккурат в твою сторону.
Егор махнул рукой:
– Сегодня ты меня обкуришь, завтра я тебя. Беды той. Ты вот лучше скажи мне, откуда там, в центре, знают, кто из нас, из народу, «против», кто «за», а кто, значит, «воздержался»? Я это насчет химзавода…
Петро опять надвинул на голову картуз, начал сгребать под грушей сухую, аж скрутившуюся кое-где в трубочку листву, а сам думал, как ответить Егору на его вопрос. И само как-то у него получилось, что он взял да соврал. Ну, пошутил, так точнее будет сказать.
– Как откуда? – притворно удивился Петро. – Мне, например, дней несколько назад из Минска позвонили. Не знаю, как кого, а меня побеспокоили. А как же! Разве я тебе не хвалился?
– Нет…
– Было. Ага. Сам профессор… Из Академии наук, видать. Если еще не выше чин будет. Голос такой вежливый, приятный. Так и так, говорит, как вы относитесь к тому, что мы будем строить в республике химзавод?.. Я говорю: нормально, стройте. А он мне: спасибо, так и запишем. Ваше мнение будет учтено.
Ознакомительная версия.
