Когда она выходит из воды, ее волосы, пропитанные йодом и солью, кажутся светлее. Песчинки, приставшие к коже, похожи на цветные крапинки. Она повязывает голову платком на пиратский манер, она ходит, а складки парео колышутся, под тканью вырисовываются ее длинные ноги.
Она возвращается на веранду, устраивается в шезлонге, расстегивает лифчик, и выглядывают на свет ее груди, голые, свободные. От бретелек на коже остались узкие незагорелые полоски. Я иду к ней.
Пять часов пополудни. Солнце теперь светит с другой стороны. Воздух наполнен ароматом нагретой земли и распустившихся цветов. За стеной пиний виднеется ажурная кайма волн, набегающих на берег. Оглушительно поют цикады. Тина вышла из комнаты на веранду и снова растянулась в шезлонге. Она голая, глаза у нее закрыты, лицо выражает спокойное наслаждение. Наспех нанесенный крем для загара оставил на коже следы, вроде маленьких белых запятых. Я вижу солнечный свет в ее глазах. И этот свет ослепляет меня, как счастье.
14 июня 1960 года
Весь день мы пили. Сначала была бутылка пунша. Потом «Джек Дениэлс» со льдом. Ледяное виски очень кстати в послеполуденную духоту. Оно освежает горло и обжигает желудок. Солнечное марево застилает горизонт, превращая его в мираж; все кругом дрожит и расплывается, а вам становится весело. Тина уселась ко мне на колени, ерошит мне волосы, приникает губами к моим губам.
Тина все время мажется кремом для загара. Ее пальцы скользят по коже, спускаются по загорелым ногам. Ей приятно быть голой, приятно намазываться этим жирным, маслянистым кремом. Я отстраняю ее руку, кладу свою. Она вздрагивает, откидывает голову назад.
Там, между ногами, у нее как у юной китаянки — словно округлый плод манго, разрезанный надвое, влажный внутри. На моей шее след ее зубов.
Она говорит:
— Ты не находишь, что Франко Интерленги очень красив?
— В слишком красивых мужчинах есть что-то подозрительное.
— Ты так думаешь?
— Да.
— Ну тогда, Джек, я тебя сдам в ФБР.
Мы пришли на пляж и уселись на песке. К рокоту прибоя примешивается негромкий шелест ветра. Огни на глади залива: это суда возвращаются в гавань, а еще — освещенные пристани ночных клубов. Ветер доносит обрывки музыки, молодые голоса и смех у воды. Тина растягивается на песке и требует:
— Скажи «я тебя люблю» на всех языках, какие знаешь.
— Я тебя люблю. I love you. Ti voglio bene. Те quiero.
Она повторяет:
— Я тебя люблю. I love you. Ti voglio bene. Те quiero.
Завтра возвращаемся в Рим.
18 июня 1960 года
Мы уже два дня в Риме. Странное получилось возвращение.
Вчера вечером были на приеме у княгини Р. Лет сорок назад она, вероятно, была красавицей. Тогда она вышла замуж за одного русского эмигранта, который не любил женщин. Говорят, она была одной из королев Капри, не пренебрегала опиумом и берлинскими актрисами. Потом, как видно, время остановилось. Мы находились в мавзолее Лунного Пьеро. Огромные залы, украшенные картинами Альмы Тадемы, консоли, на которых валяются книги Уильяма Одена и Жана Кокто, статуи Эдипа для какой-нибудь музыкальной драмы образца 1920 года. Все это тонуло в полумраке, пахнущем пылью и фиалковой эссенцией. Княгиня, тощая, как кузнечик, и накрашенная как персонаж театра кабуки, была в длинном кубистском платье, к которому она надевает марокканские украшения. С тюрбаном на голове и серебряным кольцом на пальце ноги, зажав в углу рта длинный мундштук с сигаретой, она разглядывала вас с видом роковой одалиски.
Гости княгини справляли шабаш, развалясь в мягких креслах. Громадная нордическая дама, в свое время, вероятно, открывавшая первый пляж нудистов на острове Искья, склонила беловолосую голову к венгерке, словно пришедшей из эпохи диктатора Хорти.
Двойник Нэнси Кьюнард пила мараскин вместе с существом непонятно какого пола. Престарелые футуристки вспоминали прошлое. Кругом расхаживали мужчины без возраста. Лысый господин мужественного вида с моноклем. Долговязый англичанин с выцветшими добрыми глазами, откликавшийся на обращение «леди Говард». Мерзкая старая рожа с гвоздикой в петлице, чем-то похожая на Клифтона Уэбба.
Вскоре я понял, как Тина попала на это сборище. Княгиня Р. пригласила молодых фотомоделей обоего пола. Здесь были красотка Пегги, смуглянка Пиа, душка Симона, красавчик Ренцо, Карл из Баварии, Антонио из предместья и многие другие. Странно, но факт: своим присутствием двадцатилетние юноши и девушки отвергали увядший модернизм гостей княгини, но не с позиций современности, а от лица далекого прошлого. Ибо они были живыми образами той цветущей красоты, какую мы видим на стенах мантуанских дворцов: Пегги походила на Покинутую Сандро Боттичелли, Симона — на Венеру Корреджо, а Ренцо — на одного из мрачных всадников, скачущих с копьем наперевес, с картин Паоло Учелло. Вечная юность, запечатленная на фресках и плафонах, вдруг явилась во плоти среди привидений, отдаленно напоминающих Стравинского, которые отбивали ритм кекуока, постукивая тростью Радиге.
Кругом шептали что-то про черных лебедей и про вечный круговорот жизни. Дети Маринетти смотрели на Двор Любви образца 1960 года. На пепельно-серых лицах сверкали глаза, костлявые руки разглаживали жесткий шелк платьев. Ветераны армии Кирико, раненные на Негритянском балу и награжденные на фронте Венской школы, обреченно застыли в креслах, пожирая глазами красавиц и красавцев: очевидно, у них начались кубистские галлюцинации, в которых сразу несколько Венер Корреджо, каждая с тремя носами, нагишом отплясывали чарльстон на радиаторе «изотты-фраскини».
Мы с Тиной поспешили убраться оттуда.
25 июня 1960 года
У Тины резко меняется настроение. Я замечаю это все чаще. Она может быть возбужденной, импульсивной, даже сумасбродной. Или, напротив, очень спокойной, почти сонливой, как будто опустошенной.
Тина простодушно рассказывает мне, что, когда она надевает босоножки, и особенно когда они украшены затейливо вырезанными полосками кожи, мужчины на улице оглядывают ее снизу доверху. Полуобнаженная стопа оказывает мощное эротическое воздействие.
Тина никогда не говорит о деньгах, и у нее вроде бы никогда не бывает денежных затруднений. Впрочем, для иностранцев жизнь в Риме настолько дешева, что о нужде не может быть и речи.
Во французских газетах печатают фотографии, сделанные в Алжире. На пляжах Мадраги и Сиди-Феррука полно народу. Жалюзи на окнах спущены, солнце палит вовсю — начало лета. Жгучая соль, раскаленный песок. Главное — не проговориться, что там идет война.
Когда-то я выпивал. Теперь эта привычка ко мне вернулась. Тина следует моему примеру.
Я только что перепечатал эти страницы моего тогдашнего дневника. И сейчас мне кажется, что они проникнуты какой-то удивительной безмятежностью. Двое постоянно встречаются, не задают друг другу лишних вопросов, проводят время в свое удовольствие на сцене города, не отрепетировав предварительно своих ролей. Так оно тогда и бывало. Кто-то, наверно, лучше меня сумеет рассказать о беззаботных шестидесятых, о том, как мужчина и женщина доставляли друг другу наслаждение, как они вместе появлялись в обществе, как любовались друг другом. Я смутно ощущаю в этих заметках что-то от кровосмешения или что-то детское: такое чувство, что Тина всегда была в моей жизни, как прохладная вода или листва деревьев.
И все же здесь затаилась змея. И позже она с шипением поднимет голову. Пока я еще ничего не подозреваю; нет никаких признаков того, что яд уже разлился по этим страницам. Но все же, когда я перечитывал, возникло впечатление, что некоторые аспекты освещены недостаточно. Кое-что кажется неправдоподобным, кое о чем вообще умалчивается. Тем не менее атмосфера передана верно — взять хоть сцену с Вадимом, о которой я совершенно забыл. Иногда во сне я возвращаюсь на виа Венето. И вижу их снова, всех, в колышущемся тумане сновидения. Это была великолепная эскапада…
Там были кинодеятели из Франции, прибывшие на работу в Рим, все время куда-то спешащие продюсеры с готовыми контрактами в руках — они выбрались из своих кабинетов на улице Боккадор или в квартале Сен-Фердинан, чтобы снимать фильмы совместно со студиями «Титанус» или «Чинеритц», они ловили на лету дуновение праздника. Братья Хаким… Рауль «Джет» Леви… Их костюмы от Cifonelli, их английские машины «санбим», их яхты, стоящие у причала в Сен-Тропе, их разговоры, обрывки которых доносились до меня на террасе кафе «Доуни»… Процесс Тодда-Ао и воскресные приемы в «Лазарефф»… Новая спортивная модель «остин-хили»… Хай-фай или икра? Жанна Моро или Франсуаза Арну? Ты был на празднике в палаццо Вольпи? Нет, я был на яхте у Раймона… У меня на дне рождения будет играть Дюк Эллингтон, нет, правда, честное слово… Не подписывай контракт с этим типом, он подлизывается, а потом неизвестно во что тебя втянет… Бардо, Бардо, что слышно о Бардо, dov’e Bibi, where is Вее-Вее?.. А Делон, что слышно о Делоне?
