Вот что значил теперь для него город, о котором — тут Иван Степанович живо вспомнил — несколько дней назад ночью он разговаривал с часовым у штаба фронта в Касне. Теперь Касня была далеко, а от штаба остались лишь одни развалины.
Не хотелось, чтобы в подобные развалины продолжали превращаться наши деревни, села, города.
Торжок нельзя было сдавать фашистам.
Они же сюда рьяно рвались. Командование группы армий «Центр», получив указание из Берлина, назначило дату захвата Торжка — 25 октября 1941 года. Враги, сосредоточив для этого крупные танковые и моторизированные соединения, предполагали войти в него с двух направлений: со стороны Ржева и Старицы, а также со стороны областного центра — города Калинина. Фашисты замахивались на Торжок прицельно. Важный транспортный узел — железные и шоссейные дороги в Москву, Ленинград, на юг, запад, северо-запад, север. Местоположение Торжка открывало стратегические преимущества в боевых операциях, поэтому фашисты придавали его оккупации значение не меньшее, чем Смоленску и Вязьме.
Торжок был для фашистов как бы маленьким ключом к большим воротам Москвы, завладев которым, уже не приходилось особо сомневаться в своей победе над столицей СССР.
Сорвать замыслы врага, опрокинуть наступление, обратить вспять — всё ложилось на усталые плечи генерала, чудом избежавшего позорной смерти. Он хотел найти в себе силы, которые, мнилось ему, уже иссякли за последнюю неделю. В тяжелые минуты, а теперь они случались часто, Иван Степанович вспоминал давнюю омскую историю, гражданскую войну в Сибири. Молодой Конев служил там красным комиссаром в бронепоезде «Грозный». Об этой железной крепости красноармейцев за Уралом ходили легенды.
Бронепоезд «Грозный» приблизился к Омску, откуда армия Колчака отступила, хотя в окрестностях города ещё оставались отдельные её части. Красноармейцам нужно было вытеснить их дальше — туда, в сторону Тихого океана.
И вдруг выяснилось, что белогвардейцы, уходя из Омска, взорвали большой железнодорожный мост через реку Иртыш. Всё! Путь для бронепоезда «Грозный» оказался закрытым. А на той стороне реки, куда по льду перешли красноармейцы, начались сильные бои, позарез потребовалась поддержка «Грозного».
Как проехать без моста с берега на берег? Не по воздуху же лететь платформам с пушками? Кому-то пришла мысль, на первый взгляд, нелепая — переправить бронированную махину, весом в тысячи тонн, по льду Иртыша.
Возможно ли такое? Опытные железнодорожники качали головами — нет, этого не сделать! Но, вопреки их мнению, наперекор насмешкам некоторых офицеров, комиссар Иван Конев с жаром агитировал добровольцев-железнодорожников и крестьян ближних деревень. Многие из них поверили Коневу, пошли за ним. За одни сутки (срок невероятный даже для современной техники!) по льду Иртыша уложили шпалы, рельсы, протащили «ручной тягой» паровоз, а следом — бронированные площадки.
Вскоре бронепоезд уже стоял под парами у депо станции Омск, как будто кто-то перенёс его сюда магической силой, а через сутки отправился на помощь красноармейцам.
«Значит, нет в мире препятствий, — думал генерал, мысленно пребывая в далёком Омске, — которые нельзя было бы преодолеть. Главное — не испугаться, какими бы страшными они не представлялись».
3
Когда машина выехала из села Красновидова, и штаб Западного фронта остался позади, Конев снова, уже в который раз, с болью в сердце ощутил неудачу наших войск под Вязьмой. Ему было горько за солдат, попавших в лапы фашистов, живыми от них мало кто вернётся. Знал он и об издевательствах, которые устраивали фрицы над пленными, нетрудно было представить, как обходились с его красноармейцами в концлагере.
Хотя из грозовых туч, сгустившихся над ним, так и не ударила обжигающая молния, Иван Степанович судил себя собственной совестью. И это было, пожалуй, суровее разбора комиссии Государственного Комитета Обороны. Он корил себя за малодушие, просчёты, тактические ошибки, хотя и не всегда обоснованно.
Если человек способен увидеть себя со стороны и оценить критически, значит, не всё в нём потеряно для исправления сердца и свершения добрых дел.
Сам же Иван Степанович практически не спал шесть суток. Он осунулся от нервного напряжения, кожа на лице приобрела серый оттенок. Белки у него покраснели, веки припухли, под ними легли синие впадины. И только взгляд ещё сохранял живой блеск, как бы говорил: «Я не сломался!».
Сев в вездеход, генерал закрыл глаза, клевал носом, и минут через пять крепко заснул, иногда на поворотах покачивал головой.
Николай Чуранов, остроносый, быстроглазый, ловкий, скорый на всякую шутку-прибаутку, служил личным водителем военного начальника. Генерал взял его специально из вологодского набора. Ивану Степановичу хотелось, чтобы парень своим землячеством напоминал иногда о Вологде, об уездном Никольске, о родном селе.
И Николай, чувствуя заинтересованность начальника, старался не ударить в грязь лицом. Если тот просил поведать какую-нибудь весёлую байку, охотно отзывался, благо знал их много, а порой с языка слетала и частушка:
Вологодские ребята
Захотели молока
И залезли под корову,
Оказалось — под быка!
Генерал расплывался в улыбке.
— Под быка! — дивился он. — Что-то ребята сплоховали? Не, не может быть, наши вологодские ребята всё же умеют отличить корову от быка.
— Так это ж частушка, Иван Степанович, — вставлял шофёр. — В ней иногда должно быть и не так, как в жизни, а наоборот.
— Наоборот — так наоборот, — неохотно соглашался Конев.
Теперь, видя усталость хозяина, Николай угрюмо молчал, да и скользкая заснеженная дорога забирала всё его внимание. Неожиданно метель кончилась. Когда проехали километра два без снега, Чуранов увидел, что на колее и по обочинам белели пятна, непохожие на снег.
Это его беспокоило.
Он не выдержал:
— Товарищ генерал, кажется, какие-то бумаги валяются?
Иван Степанович очнулся от сна, непонимающе взглянул на Чуранова, тот повторил вопрос.
— Остановись, — приказал начальник.
Шофер затормозил. Вышел из кабины, поднял несколько листков.
— Тьфу, мать их за ногу, — смачно сплюнул Чуранов, — листовки фашистские.
И подал одну генералу.
Иван Степанович пробежал глазами текст.
«От Торжка до Волочка не оставлю ни клочка!» — крупным шрифтом было набрано на листке, а внизу красовался призыв: «Солдаты и офицеры Красной армии! Переходите на сторону Германии». И две подписи: «Гитлер, Гудериан».
— На пару агитируют! — съязвил Конев. — Проклятые черти! Придёт час, от них самих не останется ни клочка. Вот увидишь, Николай!
— А такое будет, товарищ генерал? — вырвалось у Чуранова.
— Сомневаешься? — повысил голос Конев.
— Никак нет, товарищ генерал — поспешил водитель. — Я верю в победу!
— Так-то надёжней! — поддержал Конев.
Он бросил листовку на дорогу.
— Если не верить в победу, так и воевать незачем, — добавил генерал. — Так и будет, что от них не останется и клочка, ещё как будет!
Тем временем, пока Конев спешил к месту своего нового назначения, с обязательным заездом в Москву, танковые батальоны и дивизии того самого Гудериана, командующего 2-й танковой армией вермахта, от чьего имени разбрасывали листовки, продолжали идти в направлении на Москву. Это были самые жестокие бронированные подразделения фашистов. Находясь в крайнем раздражении от того, что «блицкриг» в России срывался, Гудериан отдавал приказы, неслыханные прежде ни в одной мировой войне.
Только некоторые из приказов генерала Гудериана:
1. Пленных не брать, всех расстреливать.
2. Все населенные пункты сжигать.
3. У военных и мирных жителей беспощадно отбирать тёплую одежду.
4. Разрушать и уничтожать памятники культуры.
Жуткий кровавый след тянулся за подразделениями 2-й танковой армии врага от западных границ СССР до центральных областей России.
Крайнее варварство явилось «визитной карточкой» Гейнца Гудериана, одного из любимцев Гитлера, который знал, что его поклонник действовал исключительно «по принципам фюрера». Он сам установил позже «суд чести», куда в качестве «судьи» включил и Гудериана. В том суде для изгнания негодяев из армии применяли изощрённые формы убийства своих же немцев — вешали на рояльных струнах или крюком под челюсть, как скот на бойне.
Именно Гейнц Гудериан заменил привычное отдание воинской чести среди солдат и офицеров, которое существовало в Германии сотни лет, на нацистское приветствие с выбрасыванием руки: «Хайль Гитлер!».
Теперь, среди наступающей зимы, этот ярый захватчик и нацистский политик призывал русских солдат сдаваться без боя в плен, обещая каждому блага земные.
