Интересно, что с ней сделала ее мама? Отдала в Армию спасения? Это не в ее стиле. И выбрасывать их в черном пакете в мусорный контейнер она бы тоже не стала. Эта мысль была для меня невыносима.
Однажды я пошла в букинистический магазин и спросила там о нескольких книгах, с которыми Пия не любила расставаться надолго. Помню, среди них были «Пена дней» Бориса Виана, «Джейн Эйр» в старом кожаном переплете, доставшаяся ей по наследству. Еще у нее были полки, плотно заставленные потрепанными томиками научной фантастики и популярными детективами для девчонок.
«Эти детективы придают мне уверенности в завтрашнем дне, — говорила Пия. — Ты все знаешь наперед. Те, что с колючим взглядом и в ярких одеждах, непременно окажутся преступниками. В обычной жизни я часто сталкиваюсь с людьми, у которых колючий взгляд и пестрая одежда, и никогда не знаешь, чего от них ждать. Вот тогда-то самое время почитать парочку старых добрых детективчиков».
Но в букинистическом не было ни научной фантастики, ни девчачьих детективов. Когда я о них спросила, продавец даже фыркнул. «Пена дней» была, но это оказалась не ее книга.
Потом у меня съехала крыша на почве календаря. Я вспомнила множество дней, связанных с Пией. Ее день рождения, парочка именин, предполагаемый день ее экзамена. Весь календарь был разукрашен памятными датами.
Опомнись, Линнея! Ей это больше не надо.
Мне часто снились сны. Раньше мне снился дракон, которому я пыталась помочь взлететь над верхушками деревьев. Я старалась изо всех сил, но обычно дракон запутывался в сетях или падал, как только мне удавалось немного приподнять его над землей. В то лето мне много раз снилось, что дракон вырвался на свободу и улетел, а я почему-то искала его в странных местах — в шкатулке с украшениями и кухонных шкафчиках. Иногда мне снилось, что он летает где-то надо мной, но я не могла достать его и после этого всегда просыпалась.
Я сидела в гардеробной комнате и разговаривала со своей стеной, иногда по нескольку часов в день. Или, призвав на помощь ежедневник, рылась в памяти, выискивая мельчайшие подробности, вспоминая наши разговоры и события того года, связанные с Пией.
— Бабушка, помнишь, как мы однажды весной пришли к тебе с Пией?
Глупый вопрос. Разумеется, бабушка знала о том, что случилось с Пией и почему я живу у нее.
— О чем вы тогда говорили? Ну, когда ты ей гадала.
Бабушка не из тех, кто будет морочить голову и говорить: «Дорогуша, да я уже ничего не помню!» Она надолго задумалась.
— Пия особо ничего не рассказывала, — сказала она наконец. — Она сделала что-то или просто чего-то хотела и страшно этого боялась. А может, она боялась самой себя. Она не хотела держать это в тайне, но и говорить об этом в открытую не могла. Что именно она имела в виду, она мне не сказала.
— Мне тоже, — ответила я таким голосом, как будто мне наплевать.
— Это ее решение. Смириться с этим нелегко. Не думаю, что ты могла что-то сделать.
— Только не надо вот этого! — крикнула я и, вылетев из комнаты, понеслась в гардеробную. Прошло много времени, прежде чем мы снова об этом заговорили.
Пии не нужна была жизнь. И я ей тоже была не нужна. Мне казалось, что меня жестоко предали, я чувствовала себя такой одинокой.
ОСЕНЬ
Теперь этот шкафчик мой
Что было, то было. Я собирала свои воспоминания с таким же трепетом, с каким археолог раскапывает старинные черепки, и раскладывала их по стеклянным ящичкам. Наверно, они покрылись пылью и от света могут попортиться. Я заметила, что когда начинаешь делиться с кем-то впечатлениями — например, о поездке или о хорошем фильме, — то немного погодя помнишь уже только свой рассказ, а не то, как все было на самом деле. Так обстояли дела и с Пией. Я помнила только собственные воспоминания, а не ее саму.
Не сказать, чтоб я была бессердечной особой. Синий спортивный костюм, мелькавший в суматохе спортивного дня, чья-то взлохмаченная светловолосая голова в школьной столовке могут вывести меня из строя на целый день. И я не езжу больше на поезде, никогда!
Начался новый учебный год, я внимательно просмотрела списки учеников. Сердце сжалось, когда я увидела, что фамилии Нурдгрен и Олофссон в ее классе теперь идут подряд, а Пии Нурдин между ними больше нет. Ее не хватало. И смириться с этим я не могла.
А где же ее дневник? Где ее медицинская карта, которая раньше хранилась у школьной медсестры?.. Я представила себе папку, на которой стояла большая красная печать: ДЕЛО ЗАКРЫТО. Теперь не важно, какая у нее была группа крови. Да и прививки от полиомиелита больше никакого значения не имеют. Не говоря уже о курсовой работе по философии, которая покрывалась плесенью где-то в углу. Впрочем, ее наверняка давно уже выкинули.
Я никогда не узнаю Пииной тайны, разве что по невероятной случайности. Всякий раз, когда я думаю о том, что произошло с ней той весной, кого она тогда повстречала, была ли она… ох, я просто-напросто накрываю эти мысли тяжелой крышкой и завинчиваю на все болты. Пия предпочла умереть, нежели рассказать об этом кому-то, — значит, ничего рыться в этих делах.
Слышала, ее отец до срока вышел на пенсию и начал спиваться. Пиину мать я иногда вижу в городе. Я пристально смотрю на нее, пока ей не становится не по себе и она не оглядывается. Брат, насколько я знаю, никогда в нашем городе не бывает.
Иногда кто-нибудь в школе вспоминает ее. В их голосах звучит либо жажда сенсации, либо снисходительность: да, она была милая, но совершенно чокнутая. Говорят, она… Нет, я стараюсь этого не слышать. И ухожу подальше от них. Скорее, даже убегаю.
А вот с Бетте и Анной Софией после этого что-то произошло. Они больше никогда ко мне не цепляются. Не то чтобы они пытались со мной подружиться, но, похоже, решили оставить меня в покое.
Маркус и Сара расстались. Несколько раз он со мной заговаривал, причем с интересом. А я вдруг поняла, что никаких чувств к нему больше не испытываю.
Зато когда я однажды увидела, как Хенрик смеется с какой-то симпатичной выпускницей, у меня кольнуло в сердце от ревности! В последнее время я часто вижу их вместе.
Через несколько лет про Пию забудут все за редким исключением. С этим сложно смириться, но я уже поняла, такова жизнь, что поделаешь. И сейчас мне придется целиком погрузиться в эту чертову жизнь.
Как-то раз я осталась в школе после уроков и пнула ногой дверь шкафчика, принадлежавшего Пии. Теперь им пользовался кто-то другой. Я все била и била его ногами.
Я знала, что и сама я такая же неприкаянная. Что я оставлю после себя? Скоро кто-то другой займет мой шкафчик, уберет оттуда мои учебники и дневник.
— Конечно же, кто-то займет твой шкафчик. Но смысл в том, что сейчас он принадлежит тебе, — сказала бабушка.
Мы грелись на солнышке, сидя у нее на крылечке, и перебирали крупную запотевшую чернику, которую только что насобирали.
— Какая сладкая! — сказала я. — Пия любила чернику.
— А сейчас чернику ешь ты, — ответила бабушка.
Она не добавила: «И скажи спасибо!» — но я вдруг почувствовала такую радость и благодарность. И пусть Пия мне не завидует.
Я заставлю этих подонков заговорить! (англ.)
Официант, а ну-ка еще по одной для юных леди (англ.).
Рождественский гном — шведский Дед Мороз, именно он приносит подарки детям на Рождество. (Здесь и далее примеч. переводчика.)
Торпарем в Скандинавии называли безземельного крестьянина, арендующего землю.
Граучо Маркс (1890–1977) — американский актер-комик.
Кажуны — субэтническая группа в населении современных США.
Фраза из шведского псалма.
Соответствует празднику Ивана Купалы в России.
По традиции крестообразный майский шест, увитый листвой и цветами, устанавливают в местах празднования дня летнего солнцестояния.
Шведская песня, которую традиционно исполняют во время празднования дня летнего солнцестояния. Сопровождается танцем.
