К окончанию школы Лена знала о живописи достаточно, чтобы на равных беседовать с опытными искусствоведами. И все ее жизненные планы связаны были с тихой музейной работой. Любовное общение с картинами – это и представлялось ей главным счастьем. А люди… К людям она относилась хорошо. Доброжелательно, но без жадности. Пообщаться, создать какие-то отношения, ждать развития сюжета, пытаться понять – это было не для нее. Ей это казалось пустой тратой времени, которое можно было использовать с толком: рассмотреть очередную деталь, прочитать комментарии, подумать.
Ей для счастья общения вполне хватало дорогих мамы и папы, а также, конечно, заводной и бодрой ее Манюры. Лена просто хотела, чтоб они были здоровы и жили долго-долго и счастливо. И она рядом с ними.
Конечно, она мечтала о настоящей любви. О том, что выйдет замуж, родит детей, естественно, двоих. Будущий ее муж в девичьих грезах походил на папу: внимательный, добрый, заботливый, интересный собеседник. Она и не сомневалась, что все так и будет. Главное – подрасти, выучиться, а потом в свой положенный срок появится жених. И потечет спокойная размеренная жизнь, как в ее родительском доме.
Все надломилось с отъездом Манечки. Да, та очень часто и подробно писала, даже нередко звонила, что в те времена не особо было заведено и не вошло в маниакальную привычку, как у нынешних невротизированных владельцев мобильников. Да, младшая сестричка была, слава Богу, здорова, счастлива, благополучна. Но из повседневной жизни своих родных она исчезла насовсем. Образовалась пустота, ничем не восполняемая.
Вот тут-то и пришли к Леночке мысли о друге сердечном, о замужестве, собственной семье. Девушка она выросла видная: стройная, ясноглазая, одухотворенная, что во всех чертах проступало явно и несомненно. Молодые люди к ней тянулись. Она придирчиво выбирала. Гуляла, вела долгие разговоры – все искала своего суженого. Под стать папе. И, казалось, нашла. Все соответствовало: и внешность, и профессия (он как раз тогда учился на последнем курсе ее же, искусствоведческого отделения), и общие интересы, и склад характера.
Ее родители обрадовались. Может быть, боялись они в глубине души, что Маня подыщет в конце концов Леночке жениха-иностранца, уедет тогда дочечка в дальние края, останутся они одни-одинешеньки. Естественно, они радостно приветствовали именно такой выбор дочки.
Родители жениха Славы, в свою очередь, приветствовали невесту сына с явным энтузиазмом. Они были из простых – отец работал мастером в цехе огромного завода, мать там же – бухгалтером. Сын потянулся к искусству, они не отговаривали, но тревожились: полез к чужим, как бы не обжечься. В родителях невесты они видели необходимую профессиональную поддержку для своего талантливого и целеустремленного парня, а сама невеста казалась по всем меркам просто образцовой. Ну, может быть, чуть-чуть слишком юной. Может, хорошо бы, чтобы не студенткой, а молодым специалистом уже была. Но не бывает же все-все идеально. Ничего. Выучится – вон какая старательная и серьезная. Точь-в-точь их Славик.
Зажили молодые в родительском доме Лены, что само собой разумелось: предки жениха с его младшим братом ютились в двух небольших комнатах окраинной коммуналки, тогда как у невесты с жилплощадью наблюдался даже перебор: просторная трехкомнатная в центре на троих. По тем временам – фантастические по роскоши условия.
Лена выходила замуж всерьез и навсегда. Забеременела сразу. Пока длилась беременность, сопровождаемая упорным посещением лекций, досрочными зачетами и экзаменами, все, как ни удивительно, казалось прекрасным, правильным, единственно возможным. Наконец родился их прелестный цветочек, Маргаритка. Хлопот у Лены не прибавилось: молодой семье ринулось помогать старшее поколение. Внучка шла нарасхват: каждой паре дедов-бабок хотелось внести свой вклад в воспитание и взращивание очаровательного младенца. Рита оказалась на диво легким ребенком: здоровье хоть куда, ела по часам, в промежутках старательно спала, ночами не вопила. С молоком у молодой мамы возникли проблемы: слишком урабатывалась в своем университете. Но и это – к лучшему. Можно было не волноваться о кормлениях и целиком посвятить себя занятиям и радостям супружеской жизни.
Вполне возможно, что от хорошей надежной жизни все последующее и началось. Постепенно, потихоньку-полегоньку у молодой жены стали, как ей тогда казалось, открываться глаза на несоответствие мужа ее прежним представлениям о нем и – в целом – на тяготящее несоответствие их супружества ее четким и ясным представлениям о том, как все обязано проистекать на самом деле.
А на самом деле ожидалось следующее.
Муж должен был вечерами встречать ее у метро с букетиком цветов. Каких, зависело от сезона. Ландыши, сирень, ромашки, васильки, гвоздики, пионы, гладиолусы, тюльпаны, астры, розы – природа щедра на прекрасное. И пусть не охапку цветов, но один цветочек – в знак любви, внимания и восхищения – обязан был вручить ей. Ведь до свадьбы так и было! Почему что-то непременно меняется к худшему?
Этот цветочек создавал бы настрой.
А так никакого настроя не получалось.
Потом… Совместный ужин.
Ну, можно было бы к ужину, который она обычно очень мило сервировала, зажигала свечки в старинном подсвечнике, выходить не в домашней футболке и тапках, а хотя бы в приличной рубашке, брюках и чистых ботинках? Почему-то папа всегда так делал, не пререкаясь, не мучаясь, не обижаясь. Собственно, его и просить не приходилось о таком. Иного Лена и не помнила. Славик воспринять такие церемонии не был готов категорически. Нет, конечно, если гости, праздники и все такое подобное – это да. А так? Он же дома! А дома – что? Отдыхают! Расслабляются!
Ладно. Едем дальше. Ох, едем в края сугубо личные…
Ночи любви. Вот это и было… самое не то.
Лена четко представляла себе до свадьбы, как все это станет происходить у них. Сначала душ (или ванна), ароматная пена, легкие запахи туалетной воды.
Вот они оказываются в постели. Льется тихая музыка. Ее охватывает волнение. Супруг долгими ласками разжигает в ней огонь страсти. Она тоже ласкает его. Притяженье любви… Оно становится неодолимым… Вот они уже сливаются в сладостном объятии. Задыхаются от безграничного счастья и неземного блаженства.
Пустые мечты.
Не было, не было и не было! Ничего подобного!
Она-то в ванную бежала. Но дорогого мужа Славика заставить перед сном встать под душ оказалось делом попросту непосильным. Лена поначалу даже не догадывалась, насколько все запущено. По утрам он мылся, чистил зубы, причесывался. Но вечером…
– Я же утром мылся! – восклицал в полном недоумении муж, когда она ласково просила его освежиться перед сном.
Ей удалось пару раз заставить его проделать вечерние водные процедуры. Но после этого супруг сделался таким обиженным, что о ласках и речи идти не могло.
Ласки… Долгие, нежные, томные, страстные…
Над этим оставалось только разочарованно смеяться. Мечты романтичной дурочки. Хотя… Маня описывала свой опыт… И все у сестры было именно так, как и представлялось Леночке. Но вот не вышло у нее ничего подобного.
Все было просто, как… Даже и не скажешь, насколько просто.
Так в деревне, куда их отправили на картошку осенью после первого курса, происходило у местных девок с их университетскими мальчиками. Лена однажды случайно услышала-увидела сцену любовного свидания, укрывшись в сарае от дождя.
Днем принялся моросить дождик. Девочки, Ленины однокурсницы, копошились на поле, а ее знобило, хотя холодно пока не было, просто подступал грипп, из-за которого ее потом отвезли домой, в Москву, лечиться.
В огромном сарае стояли машины, назначение которых было неведомо городской девочке. То ли тракторы, то ли комбайны. Еще там громоздились огромные рулоны сена – никогда прежде не видела Лена, чтобы сено так убирали. Пахла сухая трава по-старому, как в стогах, хоть и была свернута на иностранный манер. Девушка протиснулась между этими душистыми рулонами и немножко угрелась. Ей даже казалось, что вздремнула. Очнулась от чьего-то шумного дыхания. Глянула – крупная деревенская девица обнимала высокого и худого парня из их параллельной группы. Тот выглядел довольно жалко. Видно, растерялся, уступил чужому напору, а сам и не знал, что дальше делать со всей этой внезапной светлой радостью.
– Ну, что ж ты? – спрашивала девушка у городского кавалера, глядя на него, как Иван-дурак на Жар-птицу, – с обожанием и неверием, что удалось-таки заполучить это редкостное чудо в свои руки. – Будешь? Давать тебе? Или как?
При этом она так шумно шарила по его рабочей одежде, что Лене стало страшно за своего коллегу. Она в тот раз впервые услышала слово «давать» в контексте неплатонической любви и ужаснулась предположению о его значении. И еще ей очень хотелось остаться незамеченной. И вот она сидела в сене, и деваться ей было некуда.
