И мэр конвульсивно захохотал, отчего затряслись его телеса непомерных размеров.
Затем напыщенно произнес:
— Меня избрали для того, чтобы изменить положение дел в городе. Перемены — вот мое кредо.
— Это лозунг всех политиков, — возразил я. — В каждой избирательной кампании они затягивают один и тот же назойливый припев, твердят, что перемены — это их важнейшее обязательство, которые они якобы хотят осуществить. А мир на самом деле меняется очень быстро. Но разве люди стали счастливее? Мехорада-дель-Кампо — поселок улучшенного типа. Так помогите сделать его лучше. За счет углубления, а не изменений, конечно, это не так популярно, зато, уверяю вас, намного эффективнее. Современное общество стремительно развивается, и в погоне за деньгами, новизной и последним писком моды, за немедленным удовлетворением потребностей оно трещит по швам. Тогда как последовательность и самоотверженность — намного важнее. А еще — память. И все это символизирует собор Фернандо. Вы могли бы стать первым гарантом этого собора.
Городской голова встал, зацепив брюхом стол.
— Так! — пропыхтел он. — Я вас долго слушал. Я понял ваши требования, но и вы поймите: у меня в подчинении целый район, и на первом месте — общественная польза. Рассчитываю на ваше понимание, господин Алиага, будьте благоразумны. И надеюсь, молодой человек, вы ему это втолкуете. До свидания!
— Общественная польза?! — возмутился я.
— Прошу вас. Вы же не хотите, чтобы вас выставили отсюда силой…
Он указал нам на выход, прежде чем опустился в кожаное кресло малинового цвета. Больше нечего было добавить. И все же, вытащив из-за спины дубинку, Фернандо медленно подошел к столу и наклонился к уху чиновника.
— Видите ли, — прошептал Фернандо, — меня оберегает не только Дева Пилар…
— Что же еще? — пропищал мэр, и его одутловатое лицо позеленело.
— Мое безумие.
В Вудстоке, что расположен на востоке штата Нью-Йорк, в 1968 году при загадочных обстоятельствах сгорел огромный зеркальный дом Кларенса Шмидта, в котором покрытые фольгой деревья окружали сотни старых окон: надо ли подозревать в этом враждебно настроенных соседей? Украшение нескольких гектаров земли — сад-словарь из жестяных табличек с оригинальными надписями от руки — в имении Арманда Шультесса в швейцарском Тессине, сожгли наследники после смерти творца, устыдившись такого наследства. Подобная судьба была уготована статуям, созданным Г. Смитом в Матчинг-Грин, деревушке графства Эссекс. Мэрия города Ньюарк, штат Нью-Джерси, сумела разрушить арку Кеа Тавана в 1988 году, несмотря на мощные протесты ее защитников. Недавно муниципалитет Детройта сделал нечто подобное с проектом «Хайдельберг» Тайри Гайтона. Никому не ведомо, сколько живописных мест и строений так и не нашли защиты от невежественных властей или семей наследников, оказавшихся в затруднительном положении.
Я повторял последнюю фразу: «Никому не ведомо, сколько живописных мест и строений так и не нашли защиты от невежественных властей». В энциклопедии «Мир фантазий в архитектуре» — моей библии — часто упоминаются неизвестные места, значит, надо вывести собор в Мехорада, я в этом убежден, из состояния «инкогнито», что, разумеется, противоречит идее моего Фернандо.
С книгой под мышкой я отправился на встречу с Надей и ее друзьями: близнецами Мартой и Марией, Алисией и австралийцем Каделем, который обосновался в Мадриде два года назад. Мы договорились встретиться перед входом в Метрополь, что расположен в начале улицы Гран Виа — местным Бродвеем с пост-нью-йоркским ритмом, кричащим освещением клубов, вереницей кино и театров, кафе быстрого питания, банками, не умолкающими клаксонами автомобилей… Мы бродили в этом вечернем буйстве огней и звуков, разговаривая то на испанском, то на английском и даже на французском — с Марией. Оказывается, Мария учила французский язык в Аркашоне, а теперь преподает его взрослым людям в системе непрерывного образования. «Мир похож на устрицу», — поется в песне «Фрэнки едет в Голливуд». Мне казалось, будто я нахожусь в раковине этой трепещущей устрицы, в соленой ванне студенческих лет на Мальте, в Америке или в любом другом месте, в веселой обстановке Эразма со вкусом вечной юности. Впрочем, выставленные напоказ кольца прекрасной Алисии не символизировали ни помолвку, ни супружеские узы — всего того, чем гордится тридцатилетняя женщина, — это был лишь материал для брекетов.
И все-таки между мной и моими сверстниками из Мадрида чувствовалось различие: многие из них охотно живут с родителями, а если и покидают родное гнездо, родители помогают им оплачивать аренду жилья. Виной тому очень низкая зарплата и непомерно высокая плата за аренду жилья в нашем глобальном обществе, которое больше не вознаграждает человеческий труд, отдавая предпочтение ренте, и сдерживает, таким образом, желание производить, созидать. В том возрасте, когда у меня за плечами уже был первый профессиональный опыт, Алисия только готовилась к конкурсу на должность криминолога, надеясь на некоторую стабильность в исправительном государственном учреждении, а все остальные зарабатывали меньше тысячи евро в месяц. И все же я им кое в чем завидовал: они умеют обманывать ущемление в денежных средствах своей беззаботностью, добротным оптимизмом, находя возможность развлекаться и путешествовать по низким ценам, тратить деньги в сети магазинов «Зара» и в барах. Мы были одинаково проницательными, но они еще умели посмеяться над всем происходящим. Траур подавил во мне эту способность.
Шум, гам подтолкнули нас двигаться дальше, вплоть до торгового центра «Эль Кортэ Инглес». Все пешеходы были черного цвета, как в цветном кино. Улица Пресьядос напоминала дезорганизованный муравейник. Конголезец и пакистанец разложили там свои товары (видео- и аудиодиски, часы, футболки), волынщик очаровывал голубую музу, которая жонглировала хрустальными шарами, а еще там стояли гитарист и накрытый газетной бумагой человек-статуя; девушки фотографировались на гигантском вентиляционным люке, чтобы воздушный поток поднимал им юбку, как у Мерилин Монро…
Еще дальше и еще позже — модная улица Хуэрта, переполненная полуночниками или «гато» — ночными кошками, скорее пьяными, чем серыми. В каждом втором баре, то есть на каждом шагу, нам вручали рекламные листки с призывом «при покупке одного мохито, второй — бесплатно». Подходящий случай уговорить, завлечь. Толпа бушевала в кафе, потом вываливалась оттуда и продолжала горланить на тротуаре, словно в Африке под баобабами. «Мир фантазий» — название интригующей энциклопедии, которую я таскал с собой под мышкой, — очень подходит к бурлящей здесь жизни! Все это напоминало возбужденную устрицу, где бары сверкают словно жемчужины.
Один из нас наконец-то «разошелся не на шутку». Стал хлопать в ладоши, задираться и прочее. Наши девушки вчетвером заказали модный напиток «Тинто де верано»: смесь красного вина и самогонки Касера с лимонадом — что шокировало симпатичного Каделя, как всякого добропорядочного австралийца. На его взгляд, эта смесь не уступает «Калимочо» — смесь дешевого вина и кока-колы, после которой приходят в ярость подростки со стадным чувством. Сидя на ступеньках площадей или возле памятников, они вливают ее в себя литрами и упиваются бездельем, как Фернандо работой и как я — голубым небом.
— Надя сказала, что ты хотел со мной поговорить о Мехорада! — воскликнула Марта, перекрикивая гремевшую в баре музыку.
Марта работала журналисткой в крупной ежедневной газете «Эль Мундо». По крайней мере, так она говорила своим приятелям. На самом деле Марта была помощницей одного из заместителей главного редактора, а с главным у нее был роман. Блестяще окончив школу журналистики и защитив диссертацию на тему коммуникаций, она не сумела найти ничего лучше. К счастью, Марта была столь же красива, как и умна, умела искусно поддержать разговор и не лезла за словом в карман. Она готовила главному редактору кофе, добиваясь иногда для себя некоторых привилегий… В этом не было цинизма, только прагматизм. Возможно, она мне поможет спасти собор.
Я описал моего шутливого гнома, наделенного силой титана, и его лазурный замок. Пока речь не зашла о соборе, я с трудом находил подходящие слова. Самое большее, что удавалось, так это ходить вокруг да около, как Уильям Гольденг в романе «Неф» или герой средневекового бестселлера «Опоры земли» Кена Фолитта, которого Марта обожала. Но роман здесь ни при чем. Да и что представляет собой роман против монументального произведения искусства, ну разве что какой-то шлакоблок этого хохочущего мира, который потешается над тщеславием писателя. Собор не поддавался описанию. Сила веры, проявление воли, энергия любви, энтузиазм ребенка, что потешается над старостью, — вот все, что я мог сформулировать. И об этом я вдохновенно рассказывал Марте и всем остальным. И они меня поняли и приняли мою сторону. Мы были ровесниками и принадлежали тому поколению, которое лишено коллективной утопии, но от этого у него не стало меньше потребности в надежде. Хотя вряд ли наше поколение признает актуальность романтизма.
