— Так сказать… — Эд постукивает по клавиатуре — будто печатает рецензию, которую должен был написать месяц назад.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты отлично знаешь, что.
— Ну, давай, скажи это вслух, — говорит она. — Эд, ты к этому так относишься… Просто невероятно.
— Так все же очевидно, — восклицает он. — Ты и сама много лет так считала.
— А может, все не так, — отвечает Сара: она сама писательница и верит в перемены, тайны, откровения.
Последний раз они были в Оксфорде десять лет назад, когда Эд читал лекции в Уонтаджском центре — в Оксфордском центре борьбы за мир на Ближнем Востоке. Генри пригласил их на ужин и все приготовил с жирными сливками. Детей тошнило, Эд, пытаясь поддержать беседу, аж позеленел, а Роза, мать Эда и Генри, выпила рюмочку ликера и заснула. Вот таким манером. После этого они встречались с Генри в Вашингтоне, и тогда настал его черед болеть — он с похоронным видом сидел за их столом, вместе с вопящими подростками. Еще он писал им письма. «Стены отливают золотом, — писал он, — а под вечер камень словно светится — так поблескивает последний луч солнца, отражаясь в реке, и так пронзительно последнее теплое дыхание дня, стены так хрупки, витражи в Корпусе Кристи[59] — как угли, что, догорая, переливаются голубыми огоньками». А Сара от имени всей семьи писала в ответ: «Бен в летнем лагере, а Эд, кажется, успевает подать заявку на грант». Переписку поддерживали они двое — никто кроме них в семье писем не писал. Это было странное сочетание. Лирические, хотя порой и путаные потоки, лившиеся из-под пера авторучки Генри, и краткие новости, записанные шариковой ручкой Сары. Эд от писем Генри закатывал глаза, дети, когда их слушали, стонали, но Сара некоторые сохранила. По правде говоря, они ей нравились. На семинарах ее отучили писать таким стилем, но в глубине души он ей нравился. Однажды, когда она ехала в Джорджтаун забирать Эда, Сара остановилась посмотреть, как играет последний луч света на стенах. Впрочем, было еще слишком светло.
— Я не готов к ужину на четыре часа кряду, — говорит ей Эд.
— Так он начинается в восемь?
— Я же тебе сказал, не знаю.
— А я сказала, позвони и спроси, — говорит Сара.
— Я хочу вздремнуть.
Эд снимает брюки, и тут раздается стук в дверь.
— Это твоя мама, — говорит Сара.
— Догадываюсь, — отвечает Эд и снова надевает брюки.
Роза возникает в дверях в непроницаемо-черных плотно прилегающих очках — ей недавно оперировали катаракту.
— Где Генри? — спрашивает она. Голос у нее на удивление сильный для восьмидесяти шести лет.
— Мы с ним ужинаем, — говорит Эд.
— Ты же собирался привезти его в гостиницу.
— У него сегодня много дел. Последние приготовления.
— И почему это мы приехали к последним приготовлениям? — вздыхает Роза.
— Я и так пропускаю неделю занятий, — говорит Эд. — Мам, мы же это обсуждали, помнишь? — А одна ты лететь отказывалась.
— Я бы полетела, — сообщает Роза.
— Раньше ты говорила другое.
— Полетела бы, если бы знала, что буду видеться с Генри. Что смогу побыть с ним.
Эд смотрит на нее.
— Мы это обсуждали, и ты говорила совершенно другое.
— Но думала я именно так, — отвечает Роза. — Что ж это такое — встретиться с родственниками за три дня до свадьбы! А где невеста?
— Мы с ней увидимся за ужином, — говорит Сара.
Роза снимает темные очки, с треском складывает дужки.
— И что это будет за ужин? Нас еще даже не представили. Разве так делают? Свадьбу устраивают, чтобы побыть с родными. Чтобы встретиться с местной общиной. У вас была чудесная свадьба, — говорит она Саре и смотрит на нее так мечтательно, что Саре кажется, будто она снова весит пятьдесят пять килограммов. — Были все, кроме Фельдманов, Рихтеров, Натали — да покоится она с миром — и Яршеверов.
Оркестр был дивный, и танцевали так долго, что Солу, отцу Сары, пришлось доплатить еще за два часа. Сара с Эдом — его рука на ее талии — плыла по залу в пышном газовом платье. Она была такая тоненькая, да и Эд тоже, им было по двадцать два года — Эд старше ее всего на три месяца.
— Кроме них были все, — продолжает Роза, — и до сих пор не забыли. А эту свадьбу кто вспомнит?
— Он пригласил двести пятьдесят человек, — говорит Сара.
— А кого из них мы знаем? — бурчит Роза. — Кого? Никого.
— Я хочу вздремнуть, — говорит Эд.
Роза уходит к себе в комнату, Эд с Сарой ложатся, и тут звонит телефон. Эд понимает, что у него раскалывается голова.
— Алло! — снимает трубку Сара.
— Алло, это Роза. Напомни, как ее имя?
— Сьюзен Макфирсон.
— Это я знаю. Как пишется?
Сара произносит по буквам.
— Фамилия не еврейская, — говорит Роза.
— Мам, она не еврейка, — подает голос Эд. Он слышит голос Розы из трубки.
— Скажи Эду, — говорит Роза Саре по телефону, — что многие мужчины и женщины притворяются теми, кем не являются.
— По-моему, никто не притворяется, — подает голос Сара.
— Чудненько, — говорит Роза. — Помнишь, я рассказывала тебе про чету Уинстонов в круизе вокруг Аляски. На концерте Шопена я встретила пару по фамилии Уинстон. Посмотрела я на пожилого джентльмена. Уинстон? Ни в коем случае. Типичный Вайнштейн. «Вы откуда?» — «Из Тенафлая, штат Нью-Джерси» — «А до того где жили?» И он признается, что вообще-то он из Вены, только в этом. В антракте я обращаюсь к нему на своем хорошем Hochdeutsch[60]. Мы с детства прекрасно говорили по-немецки. Мы с ним и с миссис Уинстон начинаем по-дружески болтать. Начинается второе отделение, и пианист, совсем молоденький мальчик, барабанит Шопена — у меня от его игры голова стала раскалываться, потому что он не чувствовал музыку, совершенно ее не понимал. Так вот, я наклоняюсь к этому пожилому господину, который называет себя Уинстоном, и шепчу ему на идише: «Вос вейст а хазер фун лукшен?» Что свинья понимает в яичной лапше? А он кивает. Вайнштейн! Так вот я вывела на чистую воду его и его Hochdeutsch. Он отлично понимал идиш.
Эд выхватывает у Сары трубку.
— Мам, Сьюзен Макфирсон не знает идиша.
— И ты не знаешь, — напоминает ему Роза. — Я вот тебе расскажу…
— Она не притворяется, — говорит Эд.
— А я не только о ней думаю, — говорит Роза. — Есть еще и Генри.
— Как по-твоему, что она имела в виду? — спрашивает Эд, повесив трубку. — Что Генри притворяется?
Сара смотрит в потолок. Они лежат в кровати.
— Наверное, что он притворяется англичанином.
— Так он уже давно им притворяется, — говорит Эд. — По-моему, она удивляется, что после стольких лет он завел себе женщину.
— После скольких лет? Ты даже не представляешь себе, как он жил. Ты же практически не читал его писем.
— В письмах он ни о чем толком не рассказывал.
— Рассказывал! — возражает Сара. — Пусть он и писал про реки и мосты…
— А еще про ветер в ивах и распродажу антикварных книг в Файфилд-Мэнор. Думаю, это будет брак-дружба.
— Нет, не согласна, — говорит Сара. — Они поедут в Стратфорд, будут кататься на плоскодонке…
— Ага, так и вижу Генри в плоскодонке.
Генри сидит в своем кабинете в «Лоре Эшли» и звонит в «Анвин»[61] насчет шампанского. Для свадьбы он все закупал по-европейски, в маленьких специализированных магазинах по всему городу, и если бы мог, отказался бы от кейтеринга — это, по его мнению, стилистика супермаркетов. Например, булочки он заказал в «Викторианской булочной миссис Томсон», где сам всегда покупает хлеб. Ездит туда каждый день — просто потому что там хлеб самый лучший. У миссис Т. каменная печь с чугунной дверцей, на которой выбита надпись «Бендик энд Петерсон, 1932», а под ней сноп пшеницы. Сколько раз он просил разрешения посмотреть, как миссис Т. открывает дверцу и подцепляет на лопату буханки! Торт украшает мастер своего дела. Генри сам сделал эскиз. В шесть ярусов, цвета слоновой кости, с гроздьями сирени, сверху безе и сливочный крем. По краям ажурные оборки — словно засахаренное старинное кружево. Он так и не сказал Сьюзен, во сколько это обошлось.
— Свадебный торт бывает раз в жизни, — сказал он.
— Я не любительница сладкого, — сказала она, — но, видимо, какой-то gâteau[62] подать надо.
Он был в шоке — поразило его не то, что Сьюзен не любит сладкого, а что их торт будут есть. Эта мысль ему в голову не приходила.
— Ну что ж, — говорит сотрудник «Анвин». — Не беспокойтесь. Это шампанское в магазине имеется, мы доставим бутылки на тележках.
— С заднего хода? — спрашивает Генри.
— С заднего, сэр.
Закончив разговор, он запирает свой кабинет, идет к своей помощнице Мэри.
— Где платье Сьюзен? — спрашивает он.
— Она вчера его забрала, — отвечает Мэри.
