Я сел на край ванны и стал ждать, пока она наполнится. У меня не было плана, как освободить мою мать из тюрьмы. Эту проблему я решил оставить до завтра.
В комнате моей матери раздался вполне определенный звук. Я бросился туда. Ставни были широко распахнуты и качались. Я подбежал к окну и выглянул наружу. Ничего.
Я прикинул, за сколько времени добрался до комнаты. Было ли его достаточно, чтобы выпрыгнуть из окна и скрыться за домом? Возможно, но с большой натяжкой.
Я кинулся в нашу комнату, а потом на балкон – там был лучший обзор.
По-прежнему ничего.
Возможно, все это время окно было открыто. В горах странная акустика. Мои нервы взвинчены, так что мне могло показаться.
Но все же я не сомневался, что в доме кто-то был.
Я услышал, как открылась входная дверь, и побежал вниз.
Пришла Габриэль.
Она обняла меня:
– Слава богу!
– Где ты была?
– Я пыталась достать еду, вино и все такое, чтобы порадовать тебя, когда ты вернешься.
– Но тебя очень долго не было.
Она взглянула на часы.
– Полтора часа. Может, два. Я не могла найти ни одного проклятого магазина, который был бы открыт днем в воскресенье, поэтому доехала до Бильбао и взяла все на работе. У меня есть хлеб, несколько видов сыра, красное вино. Оливки. Тонны еды. Где наша машина?.
Вероятно, у меня был ошеломленный вид.
– Извини, – сказала она. – Я должна была ждать дома. Но я не знала, когда ты вернешься.
– Но почему ты не позвонила и не навестила меня в тюрьме?
– Я пыталась. Мне было ужасно трудно выяснить у властей, где ты находишься. Я вообще не представляла, с чего начинать поиски. Сначала я даже не знала, что ты арестован. Понимаешь, такое объяснение не сразу приходит в голову, если не можешь кого-то найти. Они утверждали, что ты не указал меня как члена своей семьи, это правда? Они не хотели иметь со мной дела. Мне приходилось узнавать все через Олаю, когда мне наконец удалось с ней связаться.
Это звучало вполне правдоподобно.
– Почему ты вписал имя Олаи, а не мое? – спросила Габи.
– Я не вписал. Вернее, все было не так. Я не знаю. Когда мне сказали, что мою мать тоже арестовали, я решил, что безопаснее назвать того, кого не заберут. Что-нибудь известно о маме?
– Мне было обидно, вот и все, – объяснила Габи. – И странно.
– Просто я подумал, что в такой момент я должен поступить практично, даже если это выглядит дико.
Олая сдержала слово и в понедельник постаралась связаться с властями по моему делу.
С утра я пытался заняться работой, на случай, если остальную часть дня придется преследовать чиновников, защищать дом от вторжения, навещать мать в камере смертников или участвовать в другой забавной игре, которую придумают веселые испанцы.
Мы договорились с Олаей провести утро в домике охранника на парковке.
Любой подтвердит, что самые большие проблемы всегда связаны с парковкой. Завод могут взорвать террористы, столовой может грозить нашествие тараканов, но сотрудников будет интересовать только одно – почему какой-то посетитель оставил машину на их парковочном месте или откуда такая жуткая несправедливость, что приходится парковаться на десять ярдов дальше от офиса, чем коллега из бухгалтерии, который, как известно из достоверных источников, значительно меньше получает и проработал здесь только шесть месяцев.
На фабрике явно происходило что-то странное: казалось, что на парковке в два раза больше машин, чем сотрудников в штате, и мы с Олаей решили с этим разобраться.
С нами в помещении находились два охранника и еще Хуан Крусие, коллега Олаи. Олая отвечала за безопасность, а он занимался уничтожением насекомых и ремонтом зданий, но в случае необходимости они могли заменить друг друга.
В тот день мы работали в полном составе; мы устроились в домике дежурного охранника, чтобы Олая могла обзвонить все возможные инстанции, пытаясь вызволить мою мать.
– Вы решите, что я странно разговариваю, – предупредила она меня. – Но по телефону нужно следить за своими словами.
– Почему?
– Испанцы их прослушивают.
– Ерунда, – усмехнулся я.
– Правда. Испанцы часто подслушивают телефонные разговоры, – сообщила Олая. – Надеются получить информацию об ЭТА. Ваш тоже наверняка на прослушке.
– Очень сомневаюсь. – Я рассмеялся.
– Мать-ирландка. Отец-баск. Судимость, – сказала она. Произнесла как мантру.
Это походило на шутку.
Хуан тоже почему-то стал смеяться надо мной. Я не совсем понимал почему.
– Я думал, в этой стране запрещено прослушивать телефоны, – сказал я, чтобы поддержать разговор.
– Записи нельзя использовать как улику, – объяснила Олая.
Когда на парковке появлялась машина, я шел поговорить с водителем и проверить, работает ли он на предприятии. Охранники с упрямым видом следовали за мной, но при этом смотрели куда-то вдаль.
В промежутках я разбирался со своими бумагами, а охранники разговаривали между собой на баскском. Похоже, они обсуждали суперпровод, который мы прокладывали. Суперпровод может функционировать, только если держать его в холоде, поэтому его помещают в обшивку с охлаждающим составом, который закачивают и распределяют по всей длине с помощью насосных станций. Мой баскский не слишком хорош, но я был удивлен, выяснив, что они очень много знают о технической стороне дела. В Англии охранник редко обсуждает что-то более сложное, чем результат лотереи или размер чьей-нибудь груди. Возможно, дело в культурологических различиях; баскские охранники больше, чем их британские коллеги, интересуются миром, который их окружает. Однако все это казалось довольно странным.
– Я нашла вашу мать! – воскликнула Олая. – Вернее, почти нашла. Она в одной из двух тюрем, обе находятся примерно в двухстах километрах отсюда.
– Что?
– Это такая тактика, – объяснила Олая. – Они делают вид, что совершили ошибку из-за путаницы с бумагами, и заявляют, что не уверены, куда ее поместили. Подождите два дня – и они вам скажут. Это государственная тактика угнетения. Или некомпетентность. Они считают, что вы поверите в их нерасторопность и лень. Если что, все можно объяснить именно так, но это тактика угнетения.
– Странно. Моя мать просто чудаковатая старуха. При чем тут тактика угнетения…
– Она ирландка! – почти вскрикнула Олая. – Так мадридские власти обращаются и с нами!
Охранники даже не пытались скрыть усмешку. Думаю, они получали удовольствие от того, что Олая почти вышла из себя, и знали, что за этим последует.
– Вы англичанин, – продолжала Олая. – И не имеете понятия, как мы живем. На рассвете солдаты вышибают двери и врываются в наши дома. Многие годы нам даже не позволяли говорить на родном языке. Можете представить? Вам не разрешают общаться на вашем дурацком английском в вашем родном городе? Вы можете вообразить такое?
– Мне очень жаль, – сказал я. Думаю, я извинялся за Франко.
– С вами случилась небольшая неприятность. Вашу чертову мать арестовали и упекли за решетку, а вы считаете, что это конец света.
– Я понимаю и очень сожалею, – произнес я. Какое-то время Олая смотрела в окно, скрестив руки на груди. Потом сказала:
– Я вам все равно помогу.
– Спасибо.
– Потому что мадридское правительство безумно и мой долг – помочь вам противостоять им.
– Спасибо, – повторил я.
– Мне нужно больше времени, чтобы заниматься вашим делом, – сказала она.
Так мы и решили. Я отпустил ее на несколько часов. Это казалось справедливым, если учесть, что для освобождения моей матери она сделала гораздо больше, чем я.
Я глянул в окно – кое-что привлекло мое внимание. Дорогая на вид машина приближалась к парковке, направляясь к выезду с нее, а не к въезду.
С пассажирского сиденья вылез мужчина. Он подошел к багажнику и достал короткий кусок трубы от строительных лесов.
В этот момент раздался выстрел. Выстрел из ружья. Мы все четверо подняли головы. Прозвучал второй выстрел.
– Где, черт возьми, стреляют?
Мы с Олаей бросились к окну, но из него ничего не было видно. Я выбежал на улицу. Ничего.
Я остановился на парковке и подождал минуту или немного больше. Все было тихо.
Машина тоже исчезла.
Когда я вернулся в домик дежурного, Олаи там уже не было.
Может, я и не распечатываю письма, но когда официальный представитель приходит в мой дом и требует, чтобы я поставил свою подпись, мне, как ни странно, становится интересно.
Я получил официальное извещение о том, что должен около двадцати двух тысяч евро, или пятнадцать тысяч фунтов стерлингов.
Я повертел в руках листок. Я никак не мог уловить смысл. В тот день я решил провести сиесту дома и подумать, что можно сделать для моей матери, но приехав, обнаружил у себя на пороге официального представителя. Не было похоже, что он ждал меня долго, так что если бы я немного опоздал, то вряд ли получил бы извещение в тот день.
