Она умолкла и над столом повисла минутная тишина.
— Ну что ж, — нарушая ее, заговорил, наконец, поэт. — Я думаю, этим стихотворением Надя сказала замечательный новогодний тост, за который мы просто обязаны сейчас выпить. К тому же, — он посмотрел на свои наручные часы, — всего через пять минут и в самом деле наступит год, в котором все будет иначе…
Громзон сорвался с места и, подхватывая на ходу свои вечно спадающие с носа очки, бросился включать телевизор. На экране появилось крупное лицо Президента и в квартиру упали тяжелые, как ядра, слова его новогоднего обращения.
Мы встали.
Я сорвал фольгу с головки шампанского и ослабил проволочную петлю, потихоньку давая выйти пробке из горлышка. У нас в квартире до сих пор не забелено на потолке пятно, оставшееся после того, как отец однажды открыл второпях бутылку красного игристого. По правде сказать, сам он не пил ничего другого, кроме водки и пива, на вино у него была аллергия, вызывавшая появление красных пятен на лице даже всего после нескольких глотков, особенно красного, но тогда тоже был Новый год, к нам нагрянули какие-то родственники, и отец сходил перед самым вечером и купил в ближайшем магазине бутылку этого игристого (нормальное шампанское было, само собой, к тому часу уже раскуплено).
Наверное, появись из бутылки джин, он не произвел бы такого переполоха, как вырвавшееся на волю игристое. Струя была такой силы, что в бутылке не осталось ни капли — всё ударило в потолок, а уже от него — россыпью мелких, отрикошетивших брызг — на плечи и головы собравшихся.
Так что опыт того, как не надо открывать шампанское, у меня был, и, дождавшись, когда грянули куранты, я с легким хлопушечным выстрелом выпустил пробку из заточения и плеснул шампанское в подставленные бокалы. Вторую бутылку открыл на другом конце стола Чеканов, и с последними ударами курантов мы сдвинули бокалы за наступающий Новый год…
Дальнейшая часть ночи потекла гораздо веселее, хотя она оказалась также и гораздо шумнее, и сумбурнее. Мы много пили, горланили хором песенки крокодила Гены (они — оказались единственными, слова которых знали все присутствующие за столом), потом Громзон врубил музыку, мы устроили дискотеку и я поочередно танцевал со всеми девчонками, с горечью осознавая, как сильно мне не хватает сейчас рядом со мной моей Кати.
В состоянии нахлынувшей грусти я забрел на всеми оставленную кухню и увидел там курившую под открытой форточкой Надю.
— Ты куришь? — удивился я.
— Да, — смутилась она, — уже второй месяц. Сама не знаю, как пристрастилась.
— Иванова на тебя нет, — пожурил я, вспомнив своего друга, вечно корившего меня за раннюю привычку к курению.
— Почему нет? — загадочно встряхнула она темными кудрями. — Я же говорила, что он прислал мне на днях письмо… Ну — это, со стихами Золотцева…
— Хорошие стихи, — поддакнул я и неожиданно для самого себя процитировал: — «Давайте встретимся в новой судьбе, совсем не ясной, совсем не известной…» И что он тебе еще пишет?
— Ой, да там не письмо, а философская диссертация! — закатила она глаза. — Хотя… Я запомнила одну его мысль о том, что прошлое — это кладбище наших чувств, и как бы ни дороги нам были погребенные, а человек все-таки должен жить не среди могил. Как для умерших людей, пишет он, важны не столько цветы и надгробия, сколько панихиды и молитвы о спасении их душ, так и для пережитых нами чувств и отношений важно не перебирание деталей прошедшего и не копание в воспоминаниях, напоминающее постоянное блуждание среди кладбищенских могил, а наоборот — скорейшее расставание с былым, то есть — отпускание его от себя, что является созвучным прощению душ умерших, так необходимому для их посмертного бытия…
— Да-а, он пишет очень умные вещи, — согласился я. — Только лучше бы он говорил их не из Сибири, а живя здесь, рядом. Потому что написанное на бумаге и живой голос — это, как говорят в Одессе, две большие разницы.
— Мне тоже хочется его увидеть, — задумчиво проговорила Надя. — Не знаю, почему…
— Вы были бы классной парой, — дал я своё объяснение, но она только хмыкнула на это и, потушив в каком-то грязном блюдце сигарету, пошла в комнату, откуда все громче и громче доносились голоса наших веселящихся товарищей…
Глава одиннадцатая
«ЗДЕСЬ ТЫ НУЖЕН БОЛЬШЕ»
Следующие три с лишним месяца прошли без каких-либо запоминающихся событий. Сессию я сдал без особенных хлопот — чувствуя за собой некую вину, Барбатун перед своим переходом на вечернее отделение и правда обошел всех преподавателей и изобразил им из меня настоящего героя, так что зачеты мне проставили автоматом и на экзаменах особенно не придирались.
С самим Жекой мы в наступившем году так и не виделись. После сессии он отпраздновал свою свадьбу, на которую я, естественно, не ходил, и перешел на вечернее отделение.
Лишенные Катиной улыбки, потянулись нудные, как страницы учебника органической химии, дни. С утра я уезжал в институт, отсиживал там, мучаясь, необходимые лекции и семинары, затем возвращался домой, сидел какое-то время над книгами и конспектами, в конце концов не выдерживал, одевался и шел бродить по городу.
Пару раз, получив стипендию, я заезжал на Профсоюзную улицу к ребятам в общежитие и прилично там надирался.
Жизнь становилась всё серее и унылее, и тут мне позвонила Надя.
— …Помоги мне, — попросила она, и я услышал, что она плачет. — Я совсем одна. Отец в прошлом году ушел от нас к другой женщине, а маму сегодня утром увезли в реанимацию.
— Что с ней?
— Не знаю… Она тут последнее время гербалайф принимала, по пятнадцать капсул за раз, может быть, от этого.
— Ну, блин…
— Вчера ей стало плохо, я хотела вызвать скорую, но она мне не дала, говорит, само пройдет… Ну, а сегодня утром… Я ее зову, а она лежит, как мертвая, — и в трубке послышалось тихое поскуливание и шмыганье носом.
— Ладно, — сказал я, — ты там давай не раскисай, я сейчас приеду и мы что-нибудь придумаем.
Я захлопнул открытый было учебник по матанализу и встал из-за стола. Быстро оделся и, выйдя из квартиры, сбежал по лестнице. В подъезде при моем появлении шарахнулись друг от друга две тени. Я узнал Аньку и Радека.
— Привет! — крикнул я. — Чего вы тут мерзнете? Шли бы в квартиру. Батя на работе, мать спит…
— С милым и в подъезде рай, — отшутилась Анька.
«Надо же так судьбе переплестись! — подумал я, пожав на ходу руку Радеку и выбегая на улицу. — В сентябре он еще готов был со мной подраться из-за Катьки, а в ноябре уже провожал мою родную сестру… И где только успели снюхаться?..»
Стараясь не влезть ногой в поблескивающие повсюду весенние лужи, я добежал до метро и минут через тридцать уже звонил в дверь Надиной квартиры.
— Ты? — спросила она и, открыв дверь, пропустила меня внутрь. — Проходи. Я сейчас чай поставлю.
Мы прошли на кухню и она поставила на плиту чайник.
— Садись…
Я огляделся вокруг и, выдвинув из-под стола голубой табурет, сел на него, а Надя присела на краешек небольшого диванчика.
— Ну вот, — произнесла она почти что одними губами.
— Как мать? — спросил я.
— Всё так же, — ответила она. — В реанимации.
— А что говорят врачи?
— Ничего конкретного. Говорят, мы делаем всё возможное.
— Ясно…
— Скажи, как мне быть? Может, надо какому-нибудь святому свечку поставить?
— Да я в этом мало разбираюсь.
— У меня больше нет никого из близких…
Я на минуту задумался, и вдруг меня словно бы осенило.
— Слушай, может, нам вызвать в Москву Иванова? Чего ему торчать в этой Сибири. Он сейчас здесь нужнее.
— Владимир? — словно бы чего-то испугавшись, переспросила Надя.
— Ну да! — уже уверенно подтвердил я. — У меня постоянно — то институт, то другие дела, а он бы эти дни побыл рядом с тобой, помог во всём. Он и в церковных делах разбирается как никто другой!
— Ну, если ты думаешь…
— Да чего тут думать! Я сейчас пойду и дам ему телеграмму.
Я сходил в коридор и достал из кармана куртки блокнот с адресами.
— Та-ак… — начал я листать странички, отыскивая Вовкин адрес. — Вот! Я же помню, что записывал. Читинская область, Тунгиро-Олёкминский район… Ты посиди пока, а я схожу на телеграф.
Я торопливо оделся и вышел.
— Я сейчас…
Пройдя полквартала, я зашел на телеграф и, испортив на черновики два бланка, составил-таки показавшийся мне подходящим текст. «У НАДИ БЕДА ЗПТ СРОЧНО ПРИЕЗЖАЙ ТЫ ЗДЕСЬ НУЖНЕЕ», — написал я. И поставил внизу своё имя.
Отправив телеграмму, я возвратился к Наде и мы позвонили в больницу. Там пока всё было без изменений.
