Вышедший в тамбур Ярослав вдруг вцепился в мой свитер, мальчик от неожиданности проглотил леденец, который еще сосать и сосать, женщина взволнованно два раза пнула потертым носком кроссовки по железной двери.
— Конечно желаю, только давайте сначала выйдем из электрички.
— Ха-ха! Значит так заговорил!
— Мам, а дяди плохие?
— Плохие.
— А какой из них хуже?
Я крепко сжал запястья хрипящего Ярослава так, чтобы он разжал свои рыболовные крючки, но сил моих не хватило (завтра же начну заниматься с гантелями), и мой свитер продолжал безобразно растягиваться в разные стороны. Динамик над моей головой прошипел, что электропоезд совершил остановку на станции «Пионерская», двери электрички раздвинулись, я отпустил запястья Ярослава, переместил вес тела на правую ногу, оттолкнулся, резко переместил вес на левую и отправил моего нового товарища в не совсем полезный для его здоровья нокаут.
Под указательные пальцы, направленные из окон электрички мне в висок, я вместе с двумя садоводами свернул к деревне Михайловке.
— А вы зря тогда не взяли семена у Авдотьи Романовны, я взял, и знаете, такие сладкие помидоры и большие — вот такие!
— Да ничего, у меня самого вот такие и тоже сладкие.
— Нет, у вас не такие, эти намного больше и поспевают гораздо…
— Да где гораздо-то?! У вас поспели, а у меня давно уже были!
Садоводы повернули направо, я налево.
Девочка лет двенадцати закинула ногу, чтобы забраться на большой громоздкий велосипед «Урал». Тощие, спичкообразные ноги, розовые трусы на вырост, возможен ежемесячный ужас в глазах, но вряд ли.
Девочка очень строго на меня посмотрела и сказала:
— Чего уставился?!
Я сказал:
— Извините.
* * *
Леня Коромыслов рубил дрова.
— Здорово!
— Здорово!
— Как дела?
— Ничего, а у тебя как?
— И у меня ничего.
Можно взять паузу, а можно спросить чего-нибудь, например, про дрова:
— Что, дрова рубишь?
— Рублю. Надо. А то уже…
— Я тут тебе чемоданчик привез от Георгия Григорьевича.
Леня бросил топор в полено, взял чемоданчик и ушел в дом. Старая всклоченная сука выползла из скособоченной конуры, я вспомнил далекое школьное слово «параллелепипед», сука коротко тявкнула, упала на правый бок, подставляя солнцу вытянувшиеся и почерневшие от бесконечного кормления сосцы.
— Витек, это, давай пообедаем, тут Любка наготовила, м?
Неохота.
— Спасибо, я как раз перед отъездом плотно поел, да и идти надо.
— Да ладно, брось, еще время есть, пошли!
Ничего нет утомительнее отечественного гостеприимства. А вот и жена Люба с легким приветом от П. П. Рубенса.
— Пойдем, Вить, посидим немного.
Охота.
Я подавил робкое желание вымыть руки — рук никто не мыл, наверно, потому, что липкие пальцы лучше удерживают столовые приборы. Люба поставила передо мной огромную тарелку дымящегося жирного-прежирного супа, положила рядом три толстых куска черного хлеба, две очищенные луковицы и широко улыбнулась. Я тоже благодарно растянул губы. Леня Коромыслов торжественно поставил на середину стола бутыль самогона и тоже мне широко улыбнулся. Я скорчил рожу, пытаясь изобразить восторг.
— Мне немного, я…
— Да всем немного, чего тут.
— Хорош, хорош!
— Любка и то больше пьет.
Какая вонючая! Суп-то какой противный!
— Ну как?
— Отличная, крепкая — хорошо!
— А как супец?
— Замечательный — наваристый!
Конечно, тут же еще по одной.
— Луком, луком закусывай!
Пошел ты!
— Спасибо, я лук как-то не очень.
Леня Коромыслов после четвертой стопки рассказал три анекдота на тему возвращения мужа из командировки. В первом анекдоте любовник спрятался под кроватью, во втором — в шкафу, в третьем — на балконе. Леня смеялся раз от разу все громче, а опытная жена Люба веселилась гораздо умереннее.
— Спасибо, мне пора.
— Куда пора? Давай еще!
— Нет, не могу — опаздываю.
— Тогда на посошок!
Посошок был отвратительнее всего предыдущего, и я уже собрался компенсировать его затяжным поцелуем масляных губ жены Любы, но Леня стал рассказывать четвертый анекдот про возвращение мужа из командировки, и мне подумалось, что рисковать не стоит.
До прибытия электрички оставалось пятнадцать минут, я спокойно успел завернуть в лесопосадку и, глубоко сунув два пальца в рот, бурно расстаться с обильным угощением семьи Коромысловых. Потом я пожевал березовые листики, высасывая из них хлорофилл, и по утоптанной тропинке выбрался на платформу, где никогда не унывающие подростки играли в интересную игру «кто кого быстрее столкнет под поезд», гражданин со скорбящим лицом высматривал в чужих губах тлеющие папиросы, а садоводы обсуждали виды на урожай.
* * *
Я сидел в легкой дремоте и считал стуки колес. На сто двадцать четвертом стуке у меня появилось желание посмотреть налево: женщина в очках с толстыми линзами вяжет носок, старичок внимательно следит за мельканием спиц, компания играет в карты, шумно выигрывая и шумно проигрывая, безучастная овцеокая девушка, мужчина с очень массивным обручальным кольцом, читающий газету «Вечерний Магадан», мальчик, мотающий ногами, его бабушка с конфеткой наготове, еще мужчина, еще женщина, плохо видно. Ну так и что ж?
— А я на этот месяц купила проездной.
— Да что вы говорите?!
— Да, очень удобно. Конечно, для тех, кто ездит непостоянно, это экономически не выгодно, а кто постоянно — очень даже выгодно.
— А если потеряете?
— Ну что вы, как можно! Ой! Кажется, подъезжаем!
Все дружно занервничали, задвигались и, плотно забив проход между сидениями, засеменили к тамбуру. Я втиснулся за овцеокой девушкой. Свежая «химка» лезла мне в глаза и нос — неплохо бы ее побрить наголо, а заодно и раздеть соответственно, хотя… Электричка затормозила, я слегка врезался в овцеокую, и мне показалось, что ее ягодицы дрябловаты — надо бы спортом заняться, побегать, попрыгать, поприседать, а вот духи резковаты. Проклятье! Как больно-то ящиком в ногу врезали!
— Нечаянно!
— Что же вы такой резкий — в огороде гусениц много развелось?
— Нечаянно!
Значит, колорадский жук довел до нервного истощения.
Я выпрыгнул из вагона вслед за овцеокой и пошел за ней. Мы зашли в здание вокзала, купили две открытки, засмотрелись на бравых, немного выпимших офицеров средств ПВО, дали мелочь нищенке, ненадолго зашли в туалет и, вытирая носовым платочком руки, вышли к сгрудившимся троллейбусам.
— Привет! Ты как здесь? А я смотрю, ты не ты, а потом вижу, что ты. Как живешь-то, все нормально?
— Я не знаю… То есть я что-то не помню, так лицо вроде бы знакомое, а…
— Нам какой троллейбус?
— Шестой.
— Как шестой? Но ничего, я тебя провожу — ты же знаешь, что это мне почти по пути.
Как бы мою овцеокую от перенапряжения не хватил апоплексический удар.
— Но мне кажется, вы все-таки обознались.
— Ну, это вряд ли! Тебя ведь как зовут?
— Вероника. Елистратова Вероника.
— Все правильно — Вероника Елистратова. Не помнишь, что ли, как все время у меня алгебру списывала?
— Я никогда ничего ни у кого не списывала.
— Хорошо-хорошо — это я у тебя списывал.
Водитель шестого троллейбуса устало сказал, что поедет только до центрального рынка. Я вопросительно взглянул на Веронику, она утвердительно кивнула, и ее локоток уперся в мою вежливую ладошку.
— А я Виктор.
Зачем мне все это?
— Так ты просто со мной знакомился?
— Ну что ты — совсем не просто.
— Но я не знакомлюсь на улице.
— А я, думаешь, знакомлюсь.
— Но все же как-то это все не так.
Я пожал плечами и замолчал, на центральном рынке мы вышли, и я проводил Веронику до дома, около которого Вероника сказала мне «до свидания» и назвала номер квартиры — тридцать девять, общей площадью сорок пять, полезной двадцать семь, с маленькой кухней, но большой ванной комнатой и вот-вот поставят телефон.
Я присел на скамейку и удивленно поговорил с собой: какого черта?! что дальше?! впрочем… ни к чему не… и т. д.
* * *
Дома я умылся, поел и лег на диван посмотреть какие-нибудь умеренно эротические дневные сны.
Мой дверной звонок безостановочно выдавал хриплую трель, быстро приближаясь к шепоту.
Голубоглазый мальчуган с удовольствием давил хоккейной клюшкой в нежную кнопочку моего звонка.
— Уже зима наступила?
Нет, мне папа сегодня клюшку купил, потому что мама сказала, что он жалкий придурок, мерзкий ублюдок и вонючий козел, который обманывает детей и не приносит к Новому Году обещанные подарки.
— Хорошая клюшка.
— А где Сережа?
