Через два дня она должна была прийти ко мне в офис, и я ждал ее, даже разрезал пополам сигарету.
Однако ее не было. Прошло довольно много времени, прежде чем появилась другая девушка — кажется, начальница Анны — с документами. Положив их передо мной на стол, она сказала:
— Вы, верно, уже знаете, что случилось с Анной?
Я был озадачен, наверно, как любой на моем месте, и покачал головой. Девушка подвинула стул и уселась напротив меня со словами:
— Мы все в шоке. Она умерла. Ее нашли мертвой в четверг утром.
— Но мы вместе обедали.
— Я знаю. Она сказала, где будет, если вдруг в ней возникнет срочная необходимость.
— Несчастный случай?
— Нет. Самоубийство.
Выяснилось, что она взяла большой автомобиль, принадлежавший подразделению, заполнила бак до отказа бензином, потом припарковалась напротив гаража, словно ожидая срочный приказ. В этом не было ничего подозрительного, им ведь приходилось работать в самое разное время — в конце концов, они на регулярной службе. Однако после обеда, когда механики ушли домой и сторож-араб запер помещение, она взяла ключи у ночного сторожа, а его самого отослала домой. Потом завела автомобиль внутрь, в ангар, где их моют, — они закрываются почти герметически. И даже не видно, что там есть машина. Сначала она заперла гараж изнутри, потом выключила весь свет и завела мотор большого автомобиля. А утром ее нашли мертвой — на шоферском месте, она отравилась выхлопными газами.
— Записки она не оставила. А теперь мне предстоит неприятная задача — сообщить о происшедшем ее матери в Гемпшир.
— Но почему? — с досадой воскликнул я. Это было нелепо, но я заметил, что многие ведут себя нелепо в подобных случаях, — словно им нанесли смертельную обиду. — Она казалась такой спокойной и счастливой.
Начальница Анны смерила меня долгим взглядом. — Она ведь вам ничего не сказала, верно? Когда Анна пришла за виски, то получила известие о том, что ее муж пропал без вести. Он служил на морском тральщике. Она положила письмо в сумку и пошла к вам. Никто ничего не заметил. Думаю, причину надо искать в этом. А вы как думаете? Что я мог сказать? У меня не было слов. Появиться и исчезнуть с такой ошеломляющей быстротой… Я чувствовал себя совершенно опустошенным, ведь она лишила меня не только своего непосредственного присутствия, но и, возможно, свиданий, которые ждали нас в будущем. Она словно перевернула стол, за которым я работал. Даже если моим коллегам и показалось, что я более задумчив и погружен в себя, чем обычно, они не выдали этого ни единым словом. Я был совершенно ошеломлен. А ведь впереди — целый рабочий день. К счастью, работы оказалось много; меня дергали за рукав чуть ли не каждые полминуты, и я хотя бы этим мог объяснить свою невнимательность. У меня не было сомнений, что ее образ скоро поблекнет, ведь я почти ничего о ней не знал; а она, вопреки всему этому, с поразительной ясностью являлась мне в воспоминаниях. Я воспринимал ее, словно статую, стоящую в нише и ни с чем не соотносящуюся, вне времени и пространства, но это нисколько не умаляло ее значимости. Анна Фарнол! Многие месяцы это ничем не примечательное имя звучало у меня в ушах, пока она не исчезла со сцены, с театра военных действий, из тогдашнего времени.
* * *
Война! Принц был занят не только экономическими проблемами собственной страны, но и теми, что угрожали разрушить европейскую структуру. Поначалу казавшаяся мне откровенной профанацией, зряшной потерей времени, «служба» принца в Красном Кресте обернулась бесценным источником информации, это было своего рода окно в новую нацистскую Европу; более того, центральный офис находился в Женеве, а традиционно нейтральные швейцарцы оставались свободными. По крайней мере, номинально немцы не отрекались от своей подписи под конвенцией, и служащие Красного Креста все еще имели квази-дипломатический статус во всем мире. Меня удивило, когда однажды утром принц объявил, что намерен посетить Францию, как только «все немного утрясется». И неожиданно мой собственный мир, потерянный мир дружбы и юношеского счастья, который я поместил в дальний уголочек памяти, вернулся ко мне въяве — в виде письма в алом ящике. Оно было от Констанс. Письмо от Констанс! Я едва верил своим глазам, когда смотрел на знакомый почерк, ведь, если честно, я никак не ожидал увидеть его снова. В одну секунду вся исчезнувшая реальность воскресла вновь; меня затопили воспоминания. Это была лишь короткая записка, «пробная» записка, как она назвала ее, чтобы проверить, нельзя ли отыскать меня через принца. Ей было известно о его связях с Красным Крестом, к тому же пока еще действовала почтовая связь через Турцию. Однако в записке Констанс содержалось нечто еще более важное — Сэм получил назначение на Ближний Восток и скоро должен быть там — если уже не приехал. Я соскочил со стула, как будто Сэм был тут, рядом. Сэм! Фантастическая новость, тем более что ему наверняка известно, где меня искать. Номер телефона принца можно было найти в любом справочнике.
«Передай ему, что я считаю его дерьмом, так как он не написал мне настоящего письма. Он, видите ли, терпеть не может писать, подобно всем вам. Последней была открытка с толстухой из Вортинга на одной стороне, а на другой такие строчки:
Погода тут весьма ласкает тело,
И мне армейское по сердцу дело.
Вот я доберусь до него. Тогда докажу, что Хилари был прав, обозвав брак военным искусством. Ах, Сэм, грязная свинья, прикрывать свою лень якобы требованиями военной цензуры!»
Письмо я носил с собой как талисман, безгранично радуясь неожиданному напоминанию о прошлом; от моего одиночества не осталось и следа, вот так, а уж тронут я был чуть не до слез, потому что обо мне она тоже писала с любовью. «Ты сидишь там один в тишине, как нарождающаяся луна, сочиняешь свои стихи из изысканных умолчаний, ну, пожалуйста, пожалуйста, напиши!» Я сделал лучше, послал через Красный Крест остроумный телекс с несколькими библейскими цитатами, вернее с ссылками на них, восходящими к короткому письмецу. Внешне это должно было производить впечатление личного письма о делах Красного Креста, зашифрованного цитатами из Библии. Однако важнее всего была искра контакта, и, точно, через неделю или две на моем столе лежала куча писем для Сэма, пришедших по полудипломатическим каналам. Оставалось только дождаться самого Сэма, и когда он явился, я с радостью узнал, что он с недавнего времени — в наших местах. Действительно, юный загорелый офицер, который однажды днем приветствовал меня, появившись в дверях миссии Красного Креста, был в полном обмундировании «крысы пустыни» — защитного цвета рубашка, ботинки почти до икр и все прочее. Отрекомендовался он «капитаном Стэндишем из подразделения "Блюбелл гёрлз"».[54] Мы обнялись, прильнув друг к другу будто кусочки рахат-лукума, и слезы стояли у нас в глазах, так глубоко мы прочувствовали судьбоносность нашего свидания.
— До чего же здорово видеть, как ты сидишь тут, ни капельки не изменившийся, наш мрачный старина Обри с вечной записной книжкой и хитрым видом. Это возрождает мою веру в природу, если не в армию, которая доставила меня сюда в целости и сохранности. А все для чего? Чтобы мы встретились. Давай поспорим из-за какой-нибудь чепухи, а? Ты и твои старые Дзен-Коены. — Так он произносил слово «коан».[55] — Единственный «коан», которому я научился в британской армии — заливай не стесняйся.
— Ну вот! — вскричал я. — Чуть не забыл.
Я открыл сейф и достал пачку писем Констанс, которую торжественно положил перед ним на столе.
— Боже мой, — взволнованно произнес он, и мне показалось, что он слегка спал с лица. Сэм был в нерешительности — возможно, потому что не писал ей. Он стоял неподвижно и смотрел на стопку писем, не накидываясь на них, как это сделал бы я на его месте.
Вместо этого он неловко взял стопку и, продолжая говорить, похлопал ею по костяшкам на левой руке. Наверно, ему хотелось прочитать письма, оставшись в одиночестве? Ну, конечно же! И я перестал об этом думать.
— Я не появлялся прежде, потому что хотел дождаться настоящего отпуска, и теперь у меня целая неделя. Кроме того, мне пришлось побывать в Греции со сборным отрядом из остатков подразделений, и представь, откуда я сейчас — никогда не догадаешься. Из Фермопил! Действительно, очень теплые ворота.[56] Поработал взрывником у новозеландцев, и обратно сюда. И вот я к твоим услугам. Или ты возьмешь меня под свое крыло, или я пойду на хрен?
Условия во дворце легко решали эту дилемму, ибо я занимал приличные апартаменты с двумя раздельными спальнями, соединявшимися дверью; одну из них я с готовностью предоставил моему гостю, который радостно пел и свистел под душем, выбирал блох из белья, настоящих античных блох, не преминул заметить он, и попросил одолжить цивильное платье, чтобы отправить свою одежду в стирку. К вечеру ей полагалось быть не только выстиранной, но и выглаженной. Вот в такой роскоши я жил. Это дурно для творчества, сказал Сэм, для писателя хуже ничего и быть не может, чем жизнь в тепле и холе.
