Только у Марины дернулись губы в загадочной усмешке, и она взглянула на Корнеева. Никита с ужасом посмотрел на стол, на угощение, и ни есть, ни пить не стал. Впрочем, он всегда глядел на еду с ужасом. Но Слава-шептун, который оказался рядом с Никитой, сразу же начал что-то ему шептать на ухо величественное и лихое. Не то про смерть, не то про бессмертие. Лицо Никиты, лишенное возраста, вытянулось, в ответ он закричал, а потом поцеловал шептуна – но как-то сверхабстрактно и отчужденно, точно целовал камень. Но крикнул тонко и истерично, даже по-бабьи. Облик его и вид были довольно страшной и ассиметричной конфигурации. Глаза же светились странным тупоумием, как будто он видел этот мир в первый раз и так и застыл в изумлении. К тому же глаза эти, бледные, совсем водянистые, как у жабы, ставшей вдруг человеком, по нашим понятиям казались даже потусторонними. Пальцы же его были весьма тонкие и длинные.
– Захохочи, Никита! – вдруг уже третий раз обратился к нему диковатый старичок.
И Никита наконец захохотал. И на такой смех все разом повернули головы. Хохотал Никита неестественно, и непонятно было, хохотал он или плакал – настолько неопределенны были эти звуки. Но водянистые глаза его при этом были неподвижны и лишены всякого доступного выражения.
Семен, как главный администратор при Марине, к тому же наводящий ужас, прикрикнул на диковатого старичка:
– Уймись, родной! Не трогай непонятного человека!
– Правильно, Сема, правильно! – завизжали вдруг на другом конце стола. – Не трогай! А то сам непонятным станешь!
Диковатого старичка напугало это последнее восклицание, и он полез под стол, боясь стать непонятным.
Но веселие продолжалось.
Роман сразу выпил подряд четыре рюмки и отпал, почувствовав ласку к своему бытию. Корнеев, разгадав его суть, тихо взвизгнул, подошел и погладил Нарцисса в гробу по головке. Чем хуже было Роману, тем нежнее он чувствовал себя и ласковей. Коля не переставал выть. С перерывами, и тоже хлестал водку.
«Кто бы мог среди них быть моим сыночком? – раздумывал Павел. – Не иначе как этот старичок под столом».
Семен, труп, вдруг ожил, и мрак сошел с него, никуда далеко не уходя. Труп стал рассказывать анекдоты.
Но Марина, царствуя надо всем, над этой безумной жизнью, глаз не сводила с Никиты, несмотря на то, что временами отключалась на свое.
– Жить, жить надо долго! – кричал на своем конце преподаватель древней истории.
Вдруг встал с места с рюмкой водки, словно хотел произнести тост, художник, друг Самохеева.
Но вместо этого провыл, и довольно надрывно, стихи:
…Но снова был я опозорен,
Бежали бесы от меня,
Сам Сатана с протяжным стоном
Сказал: «Мне жутко за тебя»…
И вот тут-то Никита вдруг преобразился или, скорее, что-то внутреннее, запрятанное вышло у него наружу. Он прервал поток стихов и грозно на весь подвал заголосил:
– Бежать надо им, бежать!… На нас тучи из крови нашли, и черти среди нас в ужасе… Не пьют душу, а носятся, как полоумные… Машины все погибли – зачем они?.. Пространство взяли, а время – нет… Плясать, плясать надо!
Он встал, не такой уж огромный, но лохматый, вдруг похожий на седого старика, табуретка рухнула, и он стал приплясывать, вертясь на одном месте, подняв одну руку вверх. Но при этом продолжал голосить:
– А жизнь для этих короткая стала… Ой, короткая! Не успевают созреть, раздуться – и раз… помирать пора!.. Я ушел, я ушел, я ушел! Ужо не приду назад… Ку-ка-ре-ку!! Ку-ка-ре-ку!!!
Потом понесся поток каких-то диких формул, на слух математических. Стал рисовать руками в воздухе геометрические фигуры и бормотать во время этого – причем звуки были то нечленораздельные, то, может быть, из какого-то уж совершенно загробного языка. Глаза при этом у Никиты вылупились, со лба лил пот, и длинные пальцы дрожали.
Все замерли, глядя на него, даже Коля перестал выть. Диковатый старичок вылез из-под стола.
– Хочу домой, хочу домой, но не туда! – заорал, вдруг остановившись, Никита.
Шептун подполз к нему и только тихо сказал: «Прости меня, Никита!»
Но Никита сел куда-то и неподвижно уставился в одну точку, точнее, в пространство перед собой, и только грозил в пустоту пальцем. И потом вымороченно, но спокойно добавил:
– Тело у тех меняется… И у нас тоже тела страшнеют… Страшнеют тела.
И потом заорал вдруг: «Где я?!»
Семен в трансе подбежал и велел вывести Никиту на воздух, в утро. Но никто не пошевелился.
– На луне плохо тогда стало, – горестно возразил Никита.
Семен слегка отпрянул.
Никита вдруг рассердился, глаза его помутнели, и он выпалил опять:
– Мы им покажем!! Да-да!.. Я к Повелителю уйду, чтоб не горевать здесь от вас… Уйду… Уйду.
И потом вдруг успокоился, поднял табурет, сел и внезапно выпил рюмку.
Коля завыл, но уже не своим голосом. Марина внезапно встала и отозвала Корнеева и Далинина в сторону.
– Ну, надеюсь, вы все поняли, – сухо сказала она. – Этот тоже попал в дыру, как и вы, Павел. Но не вернулся. Он из будущего, из очень далекого будущего. Хуже того, вероятно, он еще и безумец. Безумец – пришедший к нам оттуда, из грядущих времен.
…Возвращались втроем на все той же машине, которую Марине иногда одалживала ее родная сестра. Паша еще с утра плохо себя чувствовал, и Марина обещала его подбросить.
– Отчего же он спятил-то? – мрачно спросил Корнеев.
Москва мигала дальними огоньками.
– Видно, хорошие времена нас, человечество, ожидают под конец, – усмехнулась Марина. – Я знаю его историю. Когда он попал к нам, сюда, в наше время, его приняли за обычного душевнобольного. Его лечили, но ничего не поняли и быстро отказались. Врач был идиот. Но Никита потом попал в крепкие, тайные руки, неофициальные, конечно. Его исследовали, и я по своим каналам совсем недавно все уточнила. Хотя и сама догадывалась…
– И как же убедились, что он из будущего?
– Долгая история. Во-первых, язык, с которым он заявился к нам. Такого языка еще никогда не было, хотя какие-то корни есть. Во-вторых, одежонка, и кое-какие вещицы. Ну и исследование психики… Хорош он, одним словом, вылупился…
– Какой кошмар. Вот несчастный!
– Такое ощущение, что наоборот: он и сбежал к нам от очень большого горя.
– И что потом?
– Тяжело ему было и легко. Назвали его Никитой. Ни отчества, ни фамилии, ни отца родного, ни матери… Где-то прятали… Но он попривык, стал говорить по-нашему…
– И какая же картина будущего?
– Трудно отделить, где он якобы бредит, а где действительно черты этого будущего, – вздохнула Марина. – Но кое-что любопытное найдено. Но это не моя сфера интересов, как вы понимаете, мальчики… Надеюсь, вы постигнете…
Павлуша во время этого разговора подавленно молчал.
– Но я хочу найти себя в будущем, а не психопатов там, – отпарировал Корнеев. – И надеюсь, в лице Никиты я не увидел свою судьбу.
– О, ну что вы, Егорушка… Но ведь бывает гораздо хуже, чем этот случай… Лучше бы вы сейчас, в данной жизни подумали о себе, пока не поздно… Впрочем… ну да ладно, – прервала себя Марина.
Клим Черепов вылез из канавы. Отряхнулся и пошел вперед. Было уже раннее утро.
В его окружении Клима иногда называли просто «череп». И даже в потоке истерики читали ему стихи:
Ты – череп, пляшущий на троне
Под обезумевшей луной…
Но в сущности Черепов был одинок. И это несмотря на свои тридцать с лишним лет. Да и трон тоже не виделся. Но он неутомимо шел по пути, которому, казалось, не было конца. Вокруг – поле-полюшко, шоссейная дорога с редкими машинами, и пространство бесконечно, втягивает в себя, и до Москвы пешком не добредешь…
Но железнодорожная станция при подмосковном городке не так уж и далеко. Бесконечность сама по себе, а городок и пивная там – тоже сами по себе.
Лицо Черепова выражало полное отсутствие всякого беспокойства и тревоги. Он был уверен, что мир этот рано или поздно рухнет, его не будет, поэтому отчаиваться не в чем. Не будет, так и не будет. И без Вселенной можно обойтись.
Шел он не спеша и наконец достиг полужеланного городка. Сразу отыскал странно-пустую не то пивную, не то столовую, почти какую-то деревенскую, взял три пива и присел у столика с мухами, но у окошка. Летнее солнце светило, но не очень. Черепов хмуро поглядел на него, потом на баб, полных скрытой жизни, и бредущих по улице гусей, и кур в стороне. Удовлетворенно зевнул, но тут заметил кота, тупо глядящего на него с подоконника.
Как только Черепов взглянул на него, кот сам пошел и прыгнул на стул рядом.
«Вот он прав, – подумал Черепов. – Он не рвется незнамо куда, как эти все московские, метафизические, мистики, эзотерики, а просто ждет, что с ним будет. И никаких истерик, никаких вопросов».
Черепов и сам себя считал таким «ожидающим», потому и почесал кота за ухом. Подошла кухарка и сказала, что кота нельзя чесать, он волнуется после этого. Черепов не удивился, это качество давно исчезло в нем, но он посмотрел на кухарку так, что она ушла. А кот замер на стуле.
