Топал Саат, гремел разгрузкой, думал.
Он хотя телом и крепок, а головой болезен был. Потому думал. Думы все от головного недуга, вроде как газы в животе. Пучат и пучат. Иной раз аж глаза навыкат и пар из ушей. Ладно бы через рот не выпукивать, а то беда.
Чудно как! Возьми Итиль-город:
не протолкнуться! Дома впритык друг к дружке ставят. Дышать нужно по очереди, на всех озону не напасёшься. А тут пустошь.
Который день идём – ни единого хутора не попалось. Лес да поле, степь да овраг.
Порой зверь бежит, а то птица летает. И нету духа хазарского, человечьего. Пойди пойми, куда она нам, такая территория, хучь и купная, а пустая вся. Долго ли коротко ли, а добралась рать несметная до скальных гнёзд чечмецких, что на самом краю мира хазарского. И пошла воевать!
Досталось беды чечмекам в отместку за злодеяния! Домишки у них из глины с соломой, как у мелких пташек гнёзда. Хазарское войско камнями да стрелами гнёзда в пыль постирало. Вступили герои на скалы, костёр развели да покидали в него чечмецких детей за руки за ноги. Попомни, вражье семя, пожары итильские! Поели мяса, вина попили, победу веселием отметили да легли спать. А чечмеки вылезли из скальных расщелин, каменными ножами дозорных порезали и пошли сонным хазарам головы отколупывать. Наутро кровь по колено. Снова пошли войной, замирять скалы, из расщелин чечмеков выкуривать, те визжат, кусаются. Стрелы летят, копья трещат, трупы горами. На каждый локоть скалы пустой по десяти мёртвых хазар кладут, горы чечмецкие завоёвывают.
А ночью чечмеки опять ползут с ножами.
Откуда только берутся? Словно в камне живут!
Так и бились, две весны прошло.
Полрати положили, а замирили чечмеков.
Купность хазарскую отстояли. Самого злого чечмека поставили главным, за то он каганский перстень поцеловал.
И отправились в путь обратный. С вестями вдовам и сиротам хазарским. А кто живой, тот порой не весь возвращался: на руку ль, на ногу ль, малость укороченный. Как жить да семью кормить каличным? Тоскливо да боязно, но нешто каган не вспоможествует бойцам государственным?..
А Саат и жив остался, и цел. Только камнем голову повредил, когда друг-товарищ из полка пращного промахнулся и в своего попал. Да ведь голова его и так не шибко хорошая была. Подумаешь, ещё немного подпортилась! Они и раньше были, вредные мысли. Жили в голове, как глисты в жопе.
А тут прямо стали расти, кочевряжиться.
До непотребства порой.
Бредёт Саат по Хазарии, и свербит у него между ушей.
И за ради какой залупы конской мы пёрлись в эти чечмецкие ебеня? Сдались нам
в сраку их нищие скалы, когда у нас своей земли пустой, жирной, хлебистой – как у Бога пряников? Выйди за Итиль, прошагай версту по тракту, и вот тебе, сплошь безлюдье по стране Хазарии! Плуг поднять, коня объездить, бабу выебать – некому, не хватает племени мужицкого. А пришли и легли костями в чужих камнях. Кровью полили, мясом удобрили. То ли черти нас на погибель водят, то ли светлый Боже к престолу вселенскому ведёт?! Скажи, мать-трава ковыльная, что будет с моей Хазарией через тысячу вёсен?..
В половине седьмого утра в полупустой, почти без мебели, однокомнатной квартире-клетушке на седьмом этаже панельного дома по улице Дыбенко, что в Весёлом посёлке, – так зовётся этот спальный район северной Пальмиры, северной Венеции, Северных Афин, Вавилона и Итиля, – с окнами на такой же точно панельный дом с выцветшими и облупившимися, а когда-то небесно-голубыми, как кабриолет из фильма «Достучаться до небес», стенами, в половине седьмого утра, когда только вороны каркают громко, а люди особенно, по-утреннему озабочены и хмуры, внезапно заиграла музыка. Комплект из шести колонок, аудиосистема с сабвуфером и полным сёрраундом взвыла, заскрипела, распорола тишину утра, как перочинный нож квартирного вора вспарывает зассаный старушечий матрас в поисках фамильных драгоценностей и отложенных с пенсии гробовых денег, изверглась лавой голосов, могучим хором:
Вставай, проклятьем заклеймённый,
Весь мир голодных и рабов!
Кипит наш разум возмущённый
И в смертный бой вести готов![34]
В углу квартиры, у самой северной, холодной стены, спавший как какой-нибудь парижский клошар на брошенных прямо на пол, покрытый вздувшимся от времени и неевклидовой геометрии построек времён развитого социализма линолеуме, одеялах, человек закопошился, заворочался и вдруг вскочил.
Вскочил и тут же скособочился, прихватил одной рукой ноющую поясницу, другой стал тереть расплывшееся ото сна, невнятное чертами, физиогномически неубедительное лицо. Раскоряченный, двинулся разновекторными шажками из единственной комнаты через мини-прихожую, всю занятую двумя парами обуви, в ванную комнату, где встал перед мутным зеркалом и относительно распрямился.
И вот он, Максимус Семипятницкий, ведущий специалист по импорту, микрочип в системном блоке экономической глобализации, безответственный квартиросъемщик, заёмщик по кредитному договору № 17593876/ЛД-8367, а также по кредитному договору № 84989874-XXVI, равно как и по кредитному договору № GHM02057585485433498, впрочем, по последнему уже определённый как злостный неплательщик. Он же вкладчик по договору банковского вклада № б/н, на котором сиротливая тысяча рублей, в безнадёжном ожидании перечисления роялти из Португалии, авторского гонорара из журнала «Евразийская литература» и премии имени Дениса Давыдова, перманентно начинающий и вечно молодой писатель, о чьей молодости, к великому сожалению, не известно его собственным костям и суставам, равно как и изношенным внутренним органам, начиная с печени, et cetera[35]. «Айна ме, – подумал Семипятницкий. – Айна ме тулм былат шейкел растан. Каран ду халим човичи дуон сахыз паталакон гыды, чеватаро мукхам хын дез лаол, кемам ду кан терекат. Фаран кулгуз ету, фаран бумолчи кхотамор. Серкел. Бувахи постуранжи пайтели, вонгаа ду каран серкел».
Повернув синюю ручку смесителя, Семипятницкий набрал в сложенные лодочкой ладони воды и, фыркая, как конь, умыл плоское лицо. Холодная вода смыла остатки сна, и Семипятницкий в мгновение ока забыл язык, на котором только что думал.
– Чёрт те что! – вслух выругался Семипятницкий.
Абракадабра ещё сидела в голове набором звуков, но смысл её ускользнул. Максимус помнил только или знал откуда-то, что «серкел» значит «белый дом». О каком доме вспомнил он поутру, почему дом тот был именно белым, и какое вообще отношение ко всему этому имеет Максимус Семипятницкий, ведущий специалист, и далее по тексту, смотрите выше, осталось загадкой.
Луна прибывала. В дни убывающей Луны волоски на лице Максимуса росли медленно, неохотно. Можно было бриться через день. Но Луна прибывала, и щетина за ночь проросла и корябала умывающие лицо ладони. В другое утро из лености можно было всё равно не бриться, соскоблить только длинный волос, растущий из папилломы на левой щеке, и оставить подчёркнутую небритость, на манер Брюса Уиллиса. В корпорации «Холод Плюс» к внешнему виду сотрудников отдела импорта относились не то чтобы лояльно, скорее безразлично. Но сегодня Максимус должен был встречать гостей из Голландии, и полагалось выглядеть аккуратным.
Максимус повернул красную ручку смесителя, добавил горячей воды, нанёс на лицо пену из баллончика и стал снимать растительность вместе с пеной пластмассовым одноразовым станком. После бритья он старательно почистил зубы, переключил смеситель на душ, стянул с себя трусы, которые кинул тут же в тазик под раковиной, и забрался в ванну, задернув целлофановую занавеску, чтобы брызги не попадали на пол.
В комнате продолжал греметь краснознамённый хор, поставленный будильником на утро, к звукам песни добавился аккомпанемент соседей, ожесточённо стучавших по трубам батарей центрального отопления. Приняв душ и обмотавшись полотенцем, Максимус вернулся в комнату и выключил музыку. Весь дом уже проснулся.
Максимус встал пораньше, чтобы успеть забрать голландцев и приехать с ними вовремя, к началу рабочего дня. Вчера ему сообщили, что гостей целых трое, они остановились в отеле «Коринтия – Невский Палас». Максимус сразу запротестовал: трое пассажиров могут уместиться в его автомобиле, но куда девать их вещи? В багажник поместится только один чемодан. Однако выбора не было, больше голландцев забирать некому, значит, придётся выкручиваться на месте.
Одевшись, Максимус вскипятил электрический чайник, наболтал себе кофе с сахаром в металлическую кружку с крышкой, проверил содержимое портфеля, запихнул в него кружку. Наконец, влез в ботинки и, поставив квартиру на сигнализацию, вышел и запер обе двери.
Лифт пришёл быстро. Максимус спустился, вышел из подъезда. Свежий воздух бодрил, настроение было лёгким, даже праздничным. Так иногда действует начало дня: кажется, что всё прошлое осталось там, за тёмным Стиксом ночи, в миллионе световых лет отсюда, через галактику сна. Пришёл новый день, и всё в нём будет по-новому. То, что не получалось, – обязательно получится, то, что печалило, – больше не встретится на пути, напротив, то, чего долго ждал, доберётся уже до тебя на скоростном электропоезде из губернии счастья и ввалится в твою жизнь с охапкой красных цветов и зелёных денег.
