— Еще одного судебного процесса я не выдержу, — говорю я.
— Почему ты хочешь сдать квартиру?
— Мне нужны деньги. Мне нужно заниматься. Учиться. Набирать мастерство. Я снял себе жилье с роялем за пятьсот крон в месяц. А за эту могу получить полторы тысячи. Но моя квартира, наверное, слишком мала и бедна для тебя? Ты со своими деньгами легко можешь купить себе пентхаус в любой части города.
— Вовсе нет. Папа воспитывал меня в строгости. Конечно, когда-нибудь в будущем я, наверное, получу наследство, но до того времени должна справляться сама, хотя на карманные расходы я получаю много. Эта квартира подходит нам с Кристианом во всех отношениях. Нам нужно жилье в центре. Как ты знаешь, он учится на юридическом, а я изучаю медицину. — Она оглядывается по сторонам. Внимательно осматривает большую гостиную, маленькую кухню, заглядывает в ванную, которую, к счастью, я только что вымыл.
— Замечательно. Нам не нужна слишком большая квартира. — Ребекка хихикает. — Есть рояль. Значит, мне не придется ездить к маме и папе, чтобы заниматься. Я не хочу расставаться с музыкой.
Она смотрит на меня в упор:
— А где будешь жить ты сам?
Я не могу встретиться с ней глазами.
— Анина мать сдает комнату с разрешением пользоваться роялем.
Реакция Ребекки следует незамедлительно:
— Анин дом? Анина мать? Да ты просто больной, Аксель!
— Так кажется только на первый взгляд. Между тем, это логично.
— Логично жить в доме, где дочь уморила себя голодом, а ее папаша застрелился из дробовика?
— В моем случае с этим можно справиться.
— Хочешь вернуться в места, где прошло твое детство? Поэтому?
— Может быть, отчасти и поэтому. И я буду жить ближе к Сельме Люнге. Она назначила дату моего дебюта. Ровно через девять месяцев.
Ребекка делает большие глаза.
— В этом вся Сельма. Очевидная метафора. Значит, к тому времени у вас как будто родится общий ребенок или некий плод?
Я улыбаюсь над ее иронией. И киваю:
— Да, это будет день первый.
— Но плоды бывают весьма уязвимы, Аксель. Опомнись, пока не поздно. Неужели ты действительно этого хочешь?
— Разумеется.
Она задумывается. Качает головой.
— Ладно. С этим я ничего не могу поделать. Словом, квартира мне подходит. Что может быть лучше Соргенфригата? Я всегда любила эту часть города. И отсюда мне будет легче контролировать Кристиана.
— А его нужно контролировать?
— Мы счастливы, Аксель. И собираемся сыграть свадьбу на третий день после Рождества.
— Поздравляю.
— Спасибо.
— Я рад, что вы счастливы. Для тебя счастье так много значит!
— Ты надо мной смеешься?
— И не думаю, — убежденно отвечаю я. Мне и в самом деле нравится мысль, что в моей квартире будут жить Ребекка и Кристиан. Извращенная радость собственника. Комплекс сына арендатора, который я унаследовал от отца. Мне больше не придется по субботам торговать нотами в музыкальном магазине. У меня будет еще больше времени на занятия. И я сохраню связь с Ребеккой. Мне не хочется, чтобы она исчезла из моей жизни.
— Подпишем договор? — спрашивает она.
— Ты считаешь, что нам нужен официальный договор?
— Обязательно, — серьезно отвечает Ребекка. — Кристиан — будущий юрист. А если ты умрешь? Или сойдешь с ума?
— Значит, он составит договор и придет ко мне?
— Нет. Я не хочу, чтобы вы встречались. Еще рано.
— Почему?
— Кристиан очень ревнив.
— Он знает про нас? — с испугом спрашиваю я.
Ребекка с каменным лицом смотрит на меня.
— Нет. А что тут можно знать? К тому же он считает тебя гомосексуалистом. Мне пришлось убедить его в этом, когда он узнал, что ты гостил у меня на даче.
Мы сидим на безобразном диване, который Сюннестведт завещал мне в придачу к квартире и роялю. Нас разделяет грусть, думаю я. Грустно, что мы не обо всем можем говорить друг с другом. О том, что случилось в последние годы. О нашей жизни. О том, что она первая влюбилась в меня. Первая меня поцеловала. Что я тогда не ответил на ее чувство. Но она все-таки приоткрыла мне свою дверь. Мы не можем говорить об этом. Нет. Об этом — никогда, думаю я.
— Как себя чувствует дача? — спрашиваю я наконец.
Ребекка грустно улыбается.
— Дача все выдержит. Она прекрасно себя чувствует. Но после того, что случилось, нам пришлось кое-что там изменить. Избавиться от всего, что напоминало бы о тяжелом. Яхта, например. Она больше уже не будет называться «Микеланджели».
— Правда?
— Да. Ведь я не буду пианисткой. По-настоящему. Знаешь, как она теперь называется?
— Попробую угадать.
— Да, угадай! — Ребекка полна ребяческого энтузиазма.
Я не могу удержаться.
— «Альберт Швейцер»! — говорю я.
Ребекка со страхом смотрит на меня — вздернутый носик, крохотные веснушки.
— Аксель! Как ты мог это угадать?
— Человек должен кое-что понимать в своих лучших друзьях.
Ребекка довольна и быстро целует меня в губы.
— Значит, ты будешь изучать медицину и в свободное время играть на рояле? — спрашиваю я, когда с практической частью уже покончено — договор составлен и подписан. Она стоит в дверях и собирается уходить.
— Да. Мне этого хочется. — Она улыбается. — К тому же неплохо избавиться от надзора мамы и папы.
И то верно, думаю я. Но Ребекка сказочно богата. Она могла бы выбрать квартиру и получше. Миллионеров не понять. Они скупы. Ведут точный счет деньгам. Ребекка тоже ведет счет. Даже когда она с кем-то занимается любовью, она все равно ведет счет, с грустью думаю я.
И неожиданно обнимаю ее. Я не хочу, не могу, не должен с ней ссориться. Она всегда поддерживала меня. И я тоже старался, как мог, поддержать ее.
— Хороший ты парень, Аксель, — говорит она.
— А что мне сказать про тебя? — смущенно спрашиваю я.
— Скажи что-нибудь очень хорошее. Чтобы я каждый день могла вспоминать твои слова.
— Тебе это необходимо?
— Это всем необходимо.
— Тогда я скажу, что люблю тебя. Что я восхищаюсь тобой, что буду тосковать по тебе. И, наверное, нуждаться в тебе.
— Хватит, больше ни слова, — просит она.
Прощание с квартирой Сюннестведта
Я укладываю свои вещи на Соргенфригата. Четыре картонных коробки. Негусто. Пластинки и часть книг остаются Ребекке и Кристиану. Собрание пластинок Брура Скууга все равно больше моего. Оно содержит и те пластинки, которые есть у меня, и еще три тысячи других. Так что в основном мои вещи состоят из нот, одежды, туалетных принадлежностей, полотенец, халата и нескольких самых любимых книг.
У меня такое чувство, будто я целую неделю занимался уборкой квартиры. Во всяком случае, в это время я не подходил к роялю. Да я и не мог играть с такими распухшими пальцами. К счастью, до следующего занятия у Сельмы Люнге осталась еще неделя. Как только я окажусь в доме на Эльвефарет, все наладится, думаю я.
Ровно в половине пятого в дверь раздается звонок. Ребекка Фрост, как всегда, точна. Она предложила перевезти меня в Рёа. Мне бы хотелось избежать ее критического взгляда на все мои действия. Но, с другой стороны, я тронут участием Ребекки в моей жизни на всех ее уровнях.
На ней рабочая одежда: потертые джинсы и куртка, в которой она, наверное, чистила лодку перед каждой Пасхой последние двадцать лет. На ней даже смешная кепочка.
— На службу явилась, — говорит она и шутливо отдает честь.
— Берегись, — улыбаюсь я. — С каждым разом ты становишься все красивее.
— Не трудись, Казанова. Ведь ты знаешь, что я занята. — Она разочарованно смотрит на картонные коробки. — И это все?
— Пластинки я оставляю тебе, если ты не имеешь ничего против. У Аниного папаши собрание пластинок, которое может соперничать с собранием пластинок Норвежского радио.
Она критически оглядывает комнату, неуверенная, что я все убрал как следует.
— Не сомневайся, пол я вымыл, пройдись и проверь, — говорю я.
Она придирчиво осматривает каждый уголок. Даже проводит пальцем по подоконникам.
— Гм-м, — Ребекка явно поражена. — Кто тебе тут все вымыл?
— Я сам все вымыл.
Она с уважением глядит на меня:
— Я всегда знала, что ты чистоплотный, но чтобы до такой степени! Мужчинам это не свойственно.
— К этому меня приучила мама. Вот и все.
Ребекка заглядывает даже в ванную. В унитаз.
— Тебе будет легко в жизни, — говорит она с улыбкой.
— Да, если от меня потребуется только это.
Мы сидим в машине, в американском джипе, каких в то время в Норвегии еще почти не было.
— Это машина папиной фирмы, — смеется Ребекка.
— Подумать только! — У меня наготове пачка сигарет, чтобы поразить ее.
