Проходили месяцы, и недовольство возрастало, и в один прекрасный день делегация из трех человек, сформулировав свои жалобы, явилась к директору, который в течение пятнадцати минут внимательно их слушал. «Ну вот что, — сказал он, когда они закончили, — ошибки эти нам, конечно, надо исправлять. Не вешайте нос, ребята!» Но прежде чем делегация покинула его кабинет ни с чем, он прикрыл дверь и прошептал: «Это же Плотник, черт побери, чего вы от меня хотите? Не могу же я уволить Плотника, неужели не ясно? Вы понимаете, что все тогда обо мне будут говорить?»
Но директор все равно решил побеседовать с Аскилем.
— Я знаю, ты способный человек, — сказал он однажды по окончании рабочего дня, — но некоторые считают себя такими умными, что думают, им и голова не нужна.
Лишь полчаса спустя в пивной Аскиль смог излить свое недовольство сослуживцу Ингольфу Фискеру: «Жалкие людишки, жалкие мысли, деревенщина тупоголовая…» Ингольф с пониманием кивал, ведь это он познакомил Аскиля и с джазом, и с кубизмом.
Когда он возвращался домой, пошел снег — в Берген пришла поздняя осень, и Аскилю вспомнилось то чувство, которое давным-давно в молодости возникло в его душе, когда Торстен выпроводил его из кабинета и он бродил по улицам с дипломом и обручальным кольцом во внутреннем кармане сюртука: чувство прощания со старым и манящие на горизонте перспективы. Когда-то, находясь в Швеции, он чуть было не уехал в Гётеборг, чтобы начать все сначала, а в юности всякий раз, когда судно выходило из гавани и все вокруг застилали брызги пены, в его душе рождалось такое же чувство.
Когда Аскиль месяц спустя прочитал в «Бергенских вестях» объявление о приеме на работу на верфь в Осло, у него не возникло даже минутного колебания. Он схватил телефонную трубку и уже на следующий день во время обеденного перерыва постучал в дверь кабинета директора и решительно заявил: «Я устроился на работу в Осло. Может быть, там мой талант оценят по заслугам». Директор выразил сожаление, что Аскилю приходится уезжать, но вместе с тем заверил его, что верфь в любой удобный для него момент может освободить его от занимаемой должности. «В таком случае, — заявил Аскиль, — я хочу, чтобы мои обязательства перестали действовать с сегодняшнего дня».
После окончания рабочего дня Аскиль уселся на закрепленное за ним место в ближайшей пивной и попытался уговорить Ингольфа Фискера отправиться вместе с ним в Осло. «Зарплата там выше, — сообщил он, — они предоставляют жилье, будем жить как графы и бароны!» Но Ингольфу ничего этого было не надо, и поэтому Аскиль, допив свое пиво, отправился домой сообщить семейству о новых планах на будущее.
— В Осло? — воскликнула Бьорк. — В чем дело? Тебя что, уволили? — Когда-то перед войной слова Аскиля показались бы ей дивной мелодией. В то время главным для нее было уехать подальше от белой патрицианской виллы на Калфарвейен. Теперь ей жилось очень даже неплохо в квартире на Скансене — с мужем, который либо был на работе, либо торчал на черной лестнице, так что она могла направить всю свою любовь на своего малыша, позволяя Ранди заниматься хозяйством.
— Что за глупые шутки? — закричала она, после чего вмешалась мама Ранди, заявив:
— Такие вопросы сначала обсуждают с женой. Это что, благодарность за все то, что мы для тебя сделали? Это что, благодарность за то, что мы спим в комнате для гостей? Пресвятая Дева Мария! Вот она, сыновья благодарность!
— Как всегда! — орал Аскиль. — Вы всегда объединяетесь против меня! Чертовы бабы! — И пока они ругались на кухне, в гостиной замер от страха малыш Круглая Башка — он боялся, а вдруг, когда уедет вернувшийся домой дядя, Нильс снова начнет его поколачивать?
Лишь один папа Нильс вовсе не был расположен вступать в пререкания в тот вечер. Спустя некоторое время он прокрался к своему сыну на черную лестницу, долго смотрел на кубистическую фигуру, которая, казалось, сейчас упадет с холста, после чего похлопал Аскиля по плечу.
Аскиль вопросительно взглянул на отца, не в состоянии в первый момент понять, чего старик хочет, но вдруг просветлел и вытащил из внутреннего кармана смятую репродукцию, на сей раз «Купальщиц с игрушечной лодкой», и спросил, не может ли Нильс сказать, что это ему напоминает. Нильс долго смотрел на картину, которая напоминала Аскилю шхуну «Катарина» в утреннем тумане. «Это похоже на игрушечную лодку», — ответил он и направился назад в свое кресло-качалку.
Прошло немного времени — и в квартире начали громоздиться коробки, упаковывалась одежда, и кухонная утварь переходила к новым владельцам.
Когда Бьорк за день до отъезда отправилась в дом на Шивебаккен, чтобы попрощаться с родителями, оказалось, что папаша Торстен, закатив глаза, окончательно потерял связь с окружающим миром. Она села на край кровати, взяла его за руку и вспомнила свою очень длинную и прекрасную юность на белой патрицианской вилле на Калфарвейен: множество слуг, мечтания под березами, нежный меланхолический аромат доктора. Мама Эллен напоила ее чаем, бормоча «Боже мой, Осло», и они уехали: Аскиль, устремив упрямый взгляд в будущее, а Бьорк, обратив взгляд в сторону машущей на прощание семьи. Последнее, что она видела, пока родственники не скрылись за домами и деревьями, была хрупкая фигурка Круглой Башки, который печально смотрел прямо перед собой. Потом она обернулась и взглянула на мужа — тот беспокойно постукивал палкой о пол. Он ласково погладил ее по щеке и сказал: «Это нам давным-давно надо было сделать, Бьорк, черт возьми, давным-давно!»
— Да не такие уж они и большие, — говорит Стинне. Но она на самом деле не очень-то внимательно разглядывает те фотографии, которые я забрал из дома дедушки и бабушки на Тунёвай, чтобы доказать ей свою правоту.
Я поехал туда сегодня во второй половине дня. После того как навестил бабушку. Во всех комнатах по-прежнему полно мебели — Йеспер и Стинне отвезли к бабушке в дом престарелых лишь кое-какие мелочи. Я сразу же подошел к большому шкафу в спальне и затаив дыхание начал перебирать его содержимое. Интуиция не подвела меня: я нашел те старые письма, которые дедушка писал, сидя в Рамлёсе. «После моей смерти прошу сжечь», — написано на конверте. Но бабушка так и не сожгла их, да, наверное, она даже и подумать не могла, что я так бесцеремонно буду копаться в их вещах. Кроме писем я нашел «дерьмовину», кое-какие принадлежности для занятий живописью, которые взял себе, и еще мне попались детские фотографии отца. Уши у него не просто хорошо развиты. Они огромны. Я пытаюсь убедить Стинне в том, что их размер не соответствует размерам головы, но сейчас ее больше интересует, как себя чувствует бабушка.
— Ну, — спрашивает она. — И что ты скажешь?
— А не лучше ли отправить ее в больницу? — предлагаю я.
Бабушка произвела на меня сильнейшее впечатление. Когда я вошел, она лежала на спине в кровати. Длинный шланг, закрепленный маленьким зеленым зажимом под носом, подавал кислород. Закрытые глаза. Пепельно-серая кожа. Воздух в помещении казался спертым, и ощущался слабый запах мочи. Я решил, что она спит, и тихо-тихо, на цыпочках, подошел к кровати, чтобы взять ее за руку.
— Значит, все-таки приехал, — прошептала она, не открывая глаз. — Я уже было начала бояться, что ты так и не вернешься домой.
Последний раз я видел ее несколько лет назад, и мне следовало быть более подготовленным. Мне ведь довелось видеть Ранди, которой перевалило за сто лет, но то, что старость сделала с Бьорк, потрясло меня: густая сетка морщин, выступающие кости, трясущиеся губы.
— Зачем ты снова вернулась к этому? — вырвалось у меня. Я имел в виду ее истории. Вообще-то я хотел расспросить ее о них в ближайшие недели, но так уж получилось, что это стало моим первым вопросом, и голос мой звучал одновременно и укоризненно, и с удивительным облегчением.
— Открой шкаф, — сказала она в ответ.
Я растерянно оглянулся. В комнате было несколько шкафов, я подошел к самому большому, открыл дверцу, и они вывалились на пол. Всего их было 30–40 штук — пустые консервные банки, вроде тех, в которых продаются сардины. На них были наклеены различные фотографии благословенного бабушкиного города, сделанные с высоты птичьего полета, и на всех была надпись «Свежий воздух из Бергена». На обратной стороне были приклеены норвежские марки, а адрес надписан характерным почерком Круглой Башки.
Стинне рассказывала мне, что Круглая Башка присылает в среднем по банке в неделю. Он, вероятно, думает, что может тем самым рассмешить бабушку, но она относится к консервным банкам с величайшей серьезностью.
— Дай-ка сюда, — шепчет она.
Я догадался, что ей хочется глотнуть свежего воздуха. В каждой банке проделаны три маленьких дырочки. Очевидно, именно здесь и следовало вдыхать, и я убрал кислородный шланг, приподнял ее голову одной рукой и поднес консервную банку другой рукой, так, чтобы она смогла сделать глубокий вдох носом. Вдохнув свежий воздух, бабушка снова упала на подушки, на лице у нее появилось мечтательное выражение, и тут проявился волшебный эффект консервной банки: внезапно бабушка села в постели.
