— Улок не улок, а затолок на коробок…
Аша уронила голову на руки. Она не плакала, сидела молча. Губернатор тоже боялся нарушить молчание. Перед ним стояла нетронутая чашка темного отвара — местный чай с кипреем и еще какими-то бодрящими травами, тварями…
— Ты-то что же думал?— спросила ашина бабка, поднимая на него кроткие глаза.— Ну, она дура молодая, понятно. А ты что ж?
— Я думал жениться на ней,— сказал губернатор. Ему странно было отчитываться перед туземкой, но он понимал, что от этой туземки зависит теперь все.
— Так ведь ты спросил бы хотя, какого она роду. Разве у вас не спрашивают, какого роду? У вас разве бывает так, чтобы не пойми на ком, не спросясь, жениться?
— Редко,— признал губернатор.
— Ну так что ж ты? Ведь ей никак с тобой нельзя, неужто не слышал?
— Откуда ему слышать, бабушка?— проговорила Аша.— Где про это написано?
— Ну а ты куда смотрела?
— На него смотрела,— сказала Аша.
Бабушка была ничем как будто не опасна — чутье на опасных людей губернатору не изменяло никогда; самым страшным в ней было именно это сознание своего бессилия, полная беспомощность. Аша шла сюда за решением своей участи, но здесь ничего не могли решить.
— Или ты не видишь, как все стало?— спросила ее бабушка.
— А что? Вроде все хорошо…
— Да что ж хорошего? В этом году ничто не родит. И яблонька не так родит. Дресва вон среди ровного дня шумит. Трава-то — видишь, какая? Разве в прошлом такая была? У Марфы корова целыми днями воет, у Акулины скворец слова забыл…
Аша снова опустила голову.
— Нельзя вам тут. А уйдешь ты за горы — и тоже не знаю. Тут что у нас, что в загорье — разницы нет, всяко коломок на боловок…
— Я уйду,— сказала Аша.— Мы отдохнем два дня и уйдем.
— Куда вы уйдете? Ищут вас везде, он же говорит,— бабушка кивнула на губернатора.— И по телевизиру я видала.
— Не найдут,— сказал губернатор.— Я к ЖД пойду. Они спрячут.
— Никуда они тебя не спрячут,— махнула рукой бабушка.— Главное, от земли ты куда спрячешься?
— Авось земля не встанет,— ответила Аша. Бабушка покачала головой.
— Я вечером старух соберу,— сказала она.— Сделать мы тебе ничего не можем, это ты, Аша, знаешь, у нас на своих сроду рука не поднялась. А и помочь, Аша, не могу, это уж как обловок на поплавок, как колоб на желоб…
— Да ведь ребенок это!— крикнула Аша.— Это ведь ребенок, что он всем вам сделает?!
— Он-то ничего не сделает,— сказала бабушка.— А про то, что ребенок… Ты знаешь хоть, какой он ребенок?
— Был бы не такой — я бы чуяла.
— Что ты чуешь сейчас? Ты мать, откуда тебе чуять? А я знаю. Ребенок тот будет не простой. У ребенка того зубы будут от рождения, волоса от рождения, и первым делом, как родится, он мать убьет и отца убьет. А потом всех убьет, и начало начнется.
— Как он убьет отца?— не поверил губернатор.— Не может ребенок отца убить…
— Этот все сможет,— испуганно сказала бабушка.— Этот как родится, тут уж делать нечего. Знала бы я — сказала бы ей когда еще. Да ведь кто знает? Сторож знает, а сторож за всем не уследит. И не знаю я, где сторож и какой он из себя. Приезжал вроде один, говорил, что ты придешь. Говорил, чтоб донесла ему. А больше не приезжал.
— Донесешь?— спросила Аша с вызовом.
— Ты знаешь, что не донесу. Да и он знал, он для порядку сказал. А может, и не сторож. Сказано же про сторожа: никому не ведомо. Ему иногда самому не ведомо.
— А спрячешь, если опять придет?
— Спрятать спрячу, а помогать не буду. И оставаться нельзя тебе. Сама подумай, что будет, если в Дегунине земля встанет. Где хочешь можно, хоть и там бы не надо… Но если у нас встанет, Аша, если у нас-то, что ж это будет, Аша!
Она в первый раз обняла внучку и прижала к себе ее голову.
— Ох, что ж за напасть напала, что ж за припасть припала… Как быть, как быть…
— Ничего,— сказала Аша тихо.— Я отдохну и уйду. А своих ты вечером все-таки собери.
— Соберу. Но ты не жди, не согласятся.
— Знаю, что не согласятся. Хоть повидаю их всех.
— Ладно,— сказала бабушка.— Спать идите с дороги. Вечером разбужу.
Вспоминая потом дегунинских старух, губернатор сам не очень понимал, что за странное чувство владело им в тот вечер. Он не боялся их, нет. В них не было ничего грозного. Это они его боялись.
За годы работы с коренным населением он успел понять о нем многое, но никогда не отдавал себе отчета в истинной мере его беспомощности. Оно в самом деле ничего не могло, когда дело касалось будущего. Жизнь коренного населения протекала в бесконечно тянущемся настоящем. На все вопросы о завтрашнем дне ответ был один — «Как Бог даст»; и Даждь-бог давал завтрашний день, а Жаждь-бог отбирал вчерашний, и не было случая, чтобы завтра не наступило; так что же о нем и беспокоиться? Перед будущим, вторгающимся в сегодняшний день, коренное население испытывало панический ужас. Аша несла в себе угрозу, угроза росла с каждым днем, остановить ее не было сил, убивать коренное население не умело — оно только жалось да отступало, сбивалось в жалкую кучку… И старухи, волчицы Дегунина, жрицы тайной полузабытой веры, были не сумрачные рослые весталки, а маленькие, кругленькие, с писклявыми голосами бабки, улыбавшиеся робко и заискивающе. И говорили они в точности как Стрешин и Рякин, дополняя и перебивая друг друга:
— И будет тот человек белый, волос его черный, глаз его карий.
— Глаз карий, волос мягкий.
— Уже с зубами родится.
— С зубами, с зубами. Зубищи — во!
— Смущение сделает.
— Вас убьет, а нам смущение сделает.
— Вот как родится, так сразу и убьет.
— Ладно,— прервала Аша.— Сама все знаю. А если уйду?
— Никак нельзя тебе уходить,— запищали бабки.
— Ты уйдешь, а он что ж?
— Он же все равно родится!
— Родится и смущение сделает.
— Волос будет черный, а глаз карий. Беспременно.
— Уже и так времена последние.
— Печка не печет, яблонька не блонит.
— Ай, страшно.
— Ай, страшно, страшно.
И так жалобно они пищали, так невыносимо причитали, что губернатор не смог больше этого слушать. Он хоть и скитался уже месяц, но не утратил еще начальственных интонаций и в доме у ашиной бабки чувствовал себя как хозяин.
— Будет!— прикрикнул он решительно.— Вы другое объясните. Чем вам ребенок опасен? Что такое будет, когда он родится?
Странная тишина была ему ответом. Туземки переглядывались и пожимали плечами.
— Этого мы знать не можем, губернатор.
— Не можем, гублинатор.
— Прости, блинатор.
— Это такое знание, что не дадено.
— Нельзя, и все. Если знать, то это другое. А это не знается.
— Это не знается и не говорится.
— Ладно,— не выдержал он. Его бесили эти крики, словно вокруг них с Ашей водили хоровод, и эта детская тупая беспомощность, сильнее которой, однако, ничего нельзя было придумать: это болото хоть кого засосало бы.— Мы завтра уйдем.
— Кто ж вас пустит?
— Ищут вас, ищут вас!
— Об этом не беспокойтесь,— сказал Бороздин.— В Дегунине сейчас хазары, так?
— Южные стоят,— запели свое бабки,— южные, южные…
— По дворам стоят…
— Нас не забижают, нет, не забижают…
— Обходительные такие.
— И те тоже обходительные. Все обходительные.
— Эти обходительные, а те обстоятельные. Те ходят, а те стоят.
— Где штаб у них?— спросил Бороздин.
— У Гали в избе, у Гали!
— По третьей улице пятый дом.
— Ну, пойду я,— сказал он решительно. Он уже куда угодно готов был идти, лишь бы не видеть эту толпу ласковых старух, чью отдельную от всего мира кроткую жизнь должен был разрушить его ребенок. В конце концов, Дегунино было сейчас под ЖДами. А именно к ЖДам он все это время и шел. Пока губернатор шел в штаб по пыльной, жаркой, пустой улице, вдоль дегунинских заборов, увитых плетьми вьюнкаберезки и бешеного огурца, вдоль вишневых садов и аккуратных огородов, ему все казалось, что эти сады и огороды смотрят на него с опаской, как на бешеную собаку, опасную, но обреченную. Он явился сюда нарушить дегунинский уют, и теперь от него надо было избавиться как можно скорее. Ему нечего было здесь делать. Его было здесь не надо. Он принес смущение. Хорошо, он уйдет. Может быть, его и Ашу смогут использовать ЖД. Может быть, их куда-то переправят.
Около большой, приземистой и просторной избы — пятого дома по третьей улице — он остановился. Часовой окликнул его.
— Я в штаб,— сказал Бороздин.
— По какому делу?
— Я русский губернатор,— сказал губернатор.— Я хочу сделать заявление о переходе на вашу сторону.
— И теперь,— закончил губернатор,— я от всей души надеюсь, что когда-нибудь смогу быть полезен… как представитель власти, имеющий опыт управленческой работы…
