Солдаты в ожидании схватки напряглись, изготовили падки, наклонились вперед, как перед стартом. Автоматы были заброшены за спину. Железные шлемы, короткие палицы, наклоненные, напружиненные тела делали их похожими на древних воинов. В этом степном стоянии Коробейникову чудилась странная фреска, настенная роспись, рисунок на древнем сосуде, из времен Чингисхана, Александра Македонского, персидского царя Дария, проводивших по пустыням табуны и стада, боевые колесницы и армии.
- Давай, Квитко, дуй в свою «волшебную флейту»!…
Капитан стал рыться в нагрудном кармане. Извлек замызганный блокнот. Раскрыл. Схватил рукоятку горна. Приставил оцинкованную жесть к пересохшим губам, так что усики фривольно задрались вверх. Заглядывая в блокнот круглыми испуганными глазами, стал выдувать из трубы гортанные, металлические звуки, которые, как железные завитки, вырывались и неслись навстречу стаду. Звук был дикий, гортанный, гулко скрежещущий, навевающий оторопь и тоску, как, должно быть, навевала ее иерихонская труба в руках ангела, пролетавшего над обреченным городом. Обрезки железа достигали стада, вонзались остриями в овечьи шубы, в лошадиные бока, в лица наездников, причиняя боль, но не останавливали, а заставляли бежать быстрее.
Коробейников, завороженный диким, пропущенным сквозь железо косноязычием, подумал мимолетно, что участвует в языческом ритуале, в заклании жертвенных стад под вопли и песнопения жреца. Операция, к которой его готовили, есть мистерия во славу загадочного азиатского бога, взирающего с вершины горы прищуренными монголоидными глазками. Мысль была мимолетной и канула. Стадо ударило в заслон всей заостренной силой.
Солдаты оказались в клокочущей гуще, по пояс в рыхлом войлоке. Крутились, взмахивали палками, наносили удары в овечьи глаза, носы, плоские костяные лбы. Отпихивались ногами. Овцы отскакивали, вставали на дыбы, ошалело падали на грудь солдатам острыми секущими копытами. Старались вырваться из-под ударов. Но сзади напирали другие, слепо давили, теснили солдат. Пастухи визжали, скалили зубы, свистели бичами, превращая стадо в свирепый таран. И над всеми адскими хрипами, матерщиной, лошадиным ржанием истошно взывала металлическая труба, предвещая конец света.
Коробейников видел, как баран, наклонив тупые витки рогов, пер на сержанта. Лаптий выкрикивал несусветную ругань, лупил дубиной, которая отскакивала от рогов, погружалась в пыльный войлок, плющила в кровь мокрый бараний нос. Зверь, шалея от боли, встал на дыбы. Сержант схватил его за передние ноги, сжал кулаки, и они стояли в рост, упершись друг в друга лбами. Качались, давили, как в поединке - зверовидный человек и человекоподобный зверь. Лаптий свалил барана на сторону, копытами вверх, и того понесли на головах бегущие обезумевшие овцы.
Солдат Студеникин схватился с собакой. Огромный косматый кобель блестел клыками, рвал рубаху, тянулся к солдатскому горлу. Студеникин засовывал ему в пасть дубину, заталкивал в хрипящий зев, пытался там провернуть. Были похожи их близкие ненавидящие глаза, мокрые высунутые языки. У обоих по-звериному вздулись загривки.
Вокруг каждого из солдат возникали водовороты. Избиваемые овцы создавали рулеты, заматывали в них солдат, заворачивали в рыхлый войлок, душили. Солдаты вырывались из-под жарких живых кулей, вскакивали овцам на спины. Бежали, балансируя, по хребтам, сверху наносили удары.
Пастухи врезались в середину стада, хлестали бичами, пытаясь дотянуться до солдат. Крутились в седлах, вертели плоские лица, на которых тонкими серпами висели усы. Бич ременным хвостом захлестнулся вокруг дубины, наездник дернул, вырвал палицу из рук ошалелого пограничника.
Толстобокая овца пробегала мимо «бэтээра», и из нее била блестевшая на солнце струя. Другая, выпучив окровавленный глаз, промчалась, и из нее хлестал жидкий помет. Овцы вскакивали друг на друга, кусались, бежали на задних лапах, уперевшись о спины других. Казалось, они совокупляются под ударами дубин, распаленные болью и похотью.
Жуткое побоище кружило голову, лишало рассудка. Коробейников чувствовал, как его затягивает воронка страдающей плоти, хотелось ворваться в стадо, бить, крушить, вырывая из животных больные звериные, хрипы. Был готов соскочить с «бэтээра», кинуться в схватку. Мимо на потной лошади с луновидным коричнево-липким лицом проскакал пастух. Что-то выкрикивал, лупил в лошадиный бок остроносым чувяком, вдетым в медное стремя. Махнул бичом. Жгучий удар рванул Коробейникову плечо, заставил очнуться. Всадник проскакал. Было видно, как блестят на лошадиных копытах подковы.
Солдаты отступали, будто их увлекала лавина. Их уволакивало, сминало, уносило вместе со стадом.
- Капитан, приказ личному составу!… Огонь на поражение!… По овцам и лошадям!… В людей не стрелять!… Огонь!… - Трофимов, свирепый, с длинным злым ртом, набрякшей шеей, тянулся с «бэтээра» вслед пробегавшему стаду. Раздувал ноздри, вдыхал звериную вонь, ядовитую пыль. - Слышишь, капитан, огонь!…
- Был приказ - не применять оружия? - ошалело спросил Квитко. - Каждый день инструктаж - не применять оружие, не поддаваться на провокации…
- Бери матюгальник, приказывай!… Огонь на поражение!…
Начальник заставы медлил, переводил круглые испуганные глаза с полковника на жестяную трубу и дальше, на клокочущее стадо.
- Дай сюда!… - Трофимов схватил трубу, прижал к злым губам и яростно, выдувая из трубы прозрачное пламя, закричал: - Личному составу!… Пресечь нарушение государственной границы!… Огонь на поражение!… Стрелять по овцам и лошадям!… В пастухов не стрелять!… Огонь!…
Было видно, что солдаты услышали приказ. Поворачивались на металлический голос, сносимые вязким месивом. Трофимов посылал в их гущу дребезжащие жестяные слова:
- Пресечь нарушение государственной границы!… По лошадям и овцам - огонь!…
Коробейников увидел, как Лаптий, толкаемый со всех сторон овцами, вертко и гибко вытянул из-за спины автомат. По пояс в кудлатом вареве, наклонил ствол, ударил очередью в близкие спины и головы. Стучащий звук автомата переходил в тугие, хлюпающие толчки пуль, ударявшие в овечьи тела. Сержант разворачивал корпус, ведя грохочущим стволом. Вокруг взлетали ошметки шерсти, черные брызги. Туши валились веером, освобождая пространство, но их место заполняли другие. В упор, дырявя черепа и пыльные шубы, пробивая хребты и ребра, бил автомат, выстригая вокруг пустоту. Баран, свирепо наклонив башку, наставив рога, скакнул, подогнув передние ноги, и в могучее горячее тулово, в кудлатый живот, в сырой возбужденный пах резанула очередь, выпарывая фиолетовые и красные пузыри.
Солдаты, стоя в разных местах сбесившегося стада, стреляли, отбрасывая очередями животных. Овцы, рассеченные огнем, кидались в стороны, увлекали за собой ломти стада, бежали в степь, а их настигали собаки, ревущим лаем гнали обратно к дороге, под огонь автоматов.
Косматый кобель кинулся к Студеникину. Раскрыл жаркий зев, вывалил красный язык, оскалил блистающие белые зубы. Засовывая ствол в хрипящую пасть, ударил Студеникин, вырывая из затылка собаки шмотки мяса. Черная дыра попускала пули навылет. Кобель кашлял, грыз железо, ломал о ствол клыки.
Пастухи визжали, носились вокруг, подымали на дыбы испуганных лошадей. Били плетьми, рвались сквозь толщу овец к стрелявшим солдатам. Наездник в рваном халате, пригибаясь к лошадиной башке, мчался вдоль стада, истошно визжа. Солдат двинул со лба мешавшую каску, повел стволом, вылавливая всадника. Послал короткую очередь. Лошадь споткнулась, сверкнула подковами. Рухнула, перевертываясь через голову, ломая шею, сбрасывая визжащего седока. Пастух отлетел далеко. Раненая лошадь с перебитыми позвонками сотрясалась в конвульсиях. Второй наездник промчался мимо лежащего пастуха. Как циркач, с седла, протянул ему руку. Тот взлетел, поместился у него за спиной, и вдвоем они мчались прочь от стада, мимо «бэтээра». Коробейников видел их одинаковые, коричневые, как ржаные ковриги, лица, драные халаты, пестрые пояса.
- Механик!… Заводи!… - безумно крикнул Трофимов, глядя вслед улетавшим наездникам. - Догони их, сук!… Вперед!…
Машина рванула, хищно и грозно. Пошла стелиться степью, упруго вписываясь в ухабы и рытвины, настигая всадников.
- Башку продырявлю!… - Трофимов орал, как безумный. На его губах выступила пена. В зубах свистел ветер. «Бэтээр» настигал скакуна. Уйгуры затравленно озирались. Были видны их ненавидящие глаза. Лошадь шарахалась, металась в стороны. «Бэтээр» повторял ее дуги и вензеля, гнал, травил. Трофимов выхватил пистолет, стрелял в воздух:
- Убью!… Косоглазые суки!…
Промчались место, где сгрудились солдаты первого, прорванного, заслона. Уйгуры проскакали сквозь их редкий строй, перемахнули контрольно-следовую полосу. Наметом пошли вверх, по горной дороге, в Китай, тем же путем, откуда спустились. «Бэтээр» остановился. Трофимов тяжело дышал, гасил в себе вспышку безумия. Квитко испуганно смотрел на полковника, прижимая к груди ненужную жестяную трубу.
