Идем уже по Оксфорд стрит.
Мимо — даблдэккер с рекламой супернадутого бюстгальтера всего за 9.99 фунтов.
Шломо промолчал, но глазеет на рекламы магазинов — и, видать, уже окончательно оправился — потому что начинает опять брюзжать:
— Нет, ты взгляни! — говорит. — Я не понимаю, почему ты не смотришь на витрины! Взгляни на этих пятерых девочек-мальчиков на рекламе, которые все одинаково зазывно глядят на фотографа и не понятно кто кого какого пола соблазняет! Ты взгляни на это одинаковое развратное выражение лиц и у всех девушек и у юношей на рекламных постерах! У них же у всех, несмотря на несходство, как будто одно лицо! Европа гибнет! Вот она вавилонская блудница, вот ее лицо — на рекламах, проступает через все облики! Это же инкубы и суккубы на рекламах!
Я говорю:
— Шломо — вот тебе иллюстрация вреда образования. Нормальный человек, не обременённый образованием, как ты, пройдет мимо и просто и не взглянет даже на эти рекламные плакаты, как на безвкусицу.
— Нет, ты не отводи от этого позора глаза! — говорит Шломо. — Где же ваша хвалёная христианская цивилизация?!
Я говорю:
— А где ты видел здесь на Оксфорд стрит христианскую цивилизацию?
— Ну как же?! — разоряется Шломо. — Как же?! — оглядываясь куда бы пальцем ткнуть — и не находит. — В прошлый приезд я зашел в Сэлфриджес купить костюм — и увидел очередь примерно из пятидесяти дам в хиджабах к кассе Louis Vuitton, а в воскресенье на Оксфорд стрит население выглядело примерно как на улице Тегерана. Я вообще не удивлюсь, если европейскую цивилизацию завоюет скоро мусульманский мир — вы их впускаете сюда, их семьи размножаются в десять раз быстрее, и очень скоро вытеснят из Европы всех европейцев!
Я говорю:
— Шломо, мне все-таки кажется, что проблема существования «цивилизаций», как ты говоришь — это не проблема скорости размножения. Я допускаю, если христианская цивилизация действительно перестанет быть христианской, то Господь действительно может попустить чудовищные последствия. Знаешь, что меня удивляет: всего тридцать лет назад в Восточной Европе, в странах, оккупированных и колонизированных коммунистическим режимом, священники и простые христиане готовы были умереть за то, чтобы в школах в классах на стенах были кресты. И умирали таки за это! Всего тридцать лет назад в Польше местные гэбэшники зверски убили священника, который, в частности, в публичных проповедях протестовал против запрета крестов в школах! А теперь по всей Европе люди готовы отказаться от крестов в школах и публичных местах просто из безмозглого дешевого трусливого мещанского или корыстного конформизма! Просто из-за порочной бесовской модной общеевропейской концепции «толерантности ко злу», толерантности к дьяволу! Просто из-за дьявольской концепции, что зло и добро равны в правах! «Ах, дорогой антихрист, вам не нравятся наши кресты? Кресты вас раздражают? Только не волнуйтесь, пожалуйста, мы сейчас все кресты тогда снимем! Мы же современные люди, мы европейцы, мы за толерантность, мы за равенство всех в правах, мы уважаем каждого, особенно тех, кто вкладывает деньги в нашу экономику, мы уважаем ваши права и вкусы, дорогой антихрист, мы уважаем, и приветствуем вас, как приветствуем каждого богатого клиента! Добро пожаловать, дорогой антихрист!» Нет, добро и зло не равны в правах! Добро это добро, а зло это зло, и надо называть вещи своими именами. Как странно: ведь именно христианство дало европейской цивилизации все либеральные права, которые мы все так ценим: права человека, глубочайшее уважение к каждой человеческой личности, как к творению Божию, права женщин, права детей, свободу выбора, социальную заботу о бедных, неимущих, больных, калеках, и даже ту же самую «терпимость» к людям других взглядов — это же всё базируется на Евангелии и на лучших христианских мыслителях, это всё цивилизационные дары христианства, которых не было и нет ни в одной другой культуре мира. А теперь эти все дары не только извращаются дошедшей до критической точки развития европейской цивилизацией, но и с неблагодарностью обращаются против христианства. «Толерантность» становится индифферентностью ко злу и компромиссностью со злом, неразличением, где добро, а где зло, неспособностью отстаивать свои взгляды, да и, собственно, отсутствием этих взглядов, жвачным тупым физиологичным зоологическим существованием, духовной аморфностью, а то и вовсе прямой духовной диффузией со злом. Если из-за дошедшей до безобразной пародии европейской идеи «толерантности» ко всему, включая зло, грань между добром и злом у европейцев окончательно сотрется — не исключаю, что Господь действительно попустит тогда гибель европейской цивилизации. Если европейская цивилизация, христианская по своим корням и до недавних пор христианская по номиналу и по своей сути, со всеми скидками на несовершенство падшего мира и внешней истории — так вот если христианская европейская цивилизация перестанет быть христианской, и окончательно превратится в сообщество, где самым большим грехом считается поесть макарон на ночь — и грех этот легко замолить, сбегав утром в спортзал, — то скорее всего она тогда вскоре и вовсе действительно перестанет существовать. Но это не вопрос «размножения», Шломо!
— А я тебе о чем говорю! — орет Шломо. — Посмотри на эти рекламы и считай дни до поражения Содома и Гоморры!
— Ой, смотри — собака хозяина кормит! — показываю Шломе молчаливого носителя фиолетового языка чау-чау на противоположной стороне, собирающего в темноте милостыню на приют прикованному к ней на цепочке мужичку.
— Покайтесь! Покайтесь! — орет в мегафон неприятным довольно голосом городской сумасшедший на пересечении с моей Бонд стрит. — Готовьтесь к встрече с Богом! Маранафа! Господь грядет!
Навстречу — как специально — костлявая зомби с силиконовыми губами, в леггинсах с черепами, слушающая музыку в плэйере с ледяными пустыми глазами и как-то по особенному неудобно переставляющая ноги на каблуках, закидывая их с каким-то лишним сегментом виляния бедра, а потом ставящая одну перед другой, по ровной прямой линии, явно воображая, что идет по подиуму.
Шломо наблюдает с укоризной, но молча.
Цветной калека без ног в коляске играет на дуде на одной ноте так громко и жалобно, что все без исключения прохожие останавливаются, чтобы бросить монетку — потому что в такие секунды он хоть на миг прекращает невыносимый вой этой трубы — отстраняет дудку от губ и произносит: «Спасибо!»
На Нью Оксфорд стрит — элементарные пингвины — орда прыгающих, скачущих и вопящих бритых мужчин с испачканными лбами в марганцовочных сари, гипнотизирующих себя ритмичным звяканием бубенцов.
Мы оба, я и Шломо, синхронно затыкаем уши пальцами.
Я говорю (когда орда уже миновала):
— А ты-то чего уши затыкаешь?! Ты же в Бога не веришь?
— А мне Моисей всякое такое не велел слушать! — довольно смеется Шломо.
— А у меня просто аллергия, — говорю.
— Вот кого бы я запретил — это их! — говорит Шломо. — Как можно на улицах разрешать распевать людям, которые своим богом считают кровожадного монстра: ты читала их главную книгу?! Ты знаешь этот кошмарный момент так называемого преображения возницы перед принцем Арджуной — когда этот возница оказывается их богом, показывает Арджуне свое истинное лицо — и лицо это — лицо зверя, пожирающего плоть, с клыками, с которых стекает кровь! И этому дьяволу они поклоняются как богу! Ведь после этого позволять им распевать все эти их хари, хари — это же все равно как на улицах европейского города позволять распевать «Хайль Гитлер!»
Я говорю:
— Подозреваю, Шломо, что никто из них, в отличие от тебя, первоисточников не читает, и даже не догадывается об этом. Так что тебя опять подвело твое энциклопедичное образование.
— Нет, но как можно, — кричит Шломо, — разрешать на улицах распевать людям, пропагандирующим вот это кровавое кровожадное лицо с клыками и стекающей с них кровью в качестве бога?! А ты в курсе, что в некоторых направлениях индуизма вообще есть прямой культ смерти! И даже поклонение богиням и богам смерти! Если уж верить в существование демонов и сатаны — то вот они! Это же самое отвратительное, что в религиях вообще есть! Я не понимаю, куда смотрит европейская общественность!
Я говорю:
— А я, честно говоря, не понимаю, как христиане, являясь носителями единственной по-настоящему доброй и гуманной религии, умудрились по сути отдать вегетарианство вот таким вот лже-религиям. Парадокс! — говорю. — Христиане, которые знают, что Бог — это добро и любовь, и что в Боге нет никакой тьмы — тем не менее продолжают спокойнейше жесточайше уничтожать животных ради жратвы. А индуисты, у которых вместо бога кровожадный монстр, которые по сути воображают, что бог — это сатана, что бог — это князь мира сего, или, что бог — это жестокая кровожадная природа, — наоборот мяса не едят.
