— О, моя желтая звезда, снежинка гетто, где льдышка в сердце навсегда тобой согрета… Рахели носят вина, а Леи в соболях…
— Что, дрекуц, пишешь свои стишкис? Оставь. Взамену камлачь заклинанье: «завизжали полозья посыпался иней с берез» — непонятно, но завораживает! — «пахнут смолою еловые жерди забора». За одни этакие звуки все финики отдашь!
— В бытность мою сборщиком тетрадей и проверщиком изложений на орусском языке, предложил я заменить четырехбуквье «заин» — заинтересован, заинтригован — фаллическим значком Ï. Сразу смысл изеричный вылезает, наглядность! Судачат же «да-с», где «с» — сокращение слова сударь… Ну-с, естественно решили, что измываюсь безвозбранно, меня поймали, аттестовали и повелели распылять. Аваль Лазарь спас!
— Лазарь! Помогающий, защищающий, посылающий ветер и дарующий дождь!
— Некогда ловил я карпа на Песах. Попалась плотва на крючок — плюнул и выбросил обратно в сметану. Так и Изход. Лазарь спас — отпустил, снял с крючка, раздвиг воды. А некоторые сморкачи приписали это чудо своей башковитости и расторопности…
— Из-за этого сусального Лазаря сидим мы сейчас, как клубни, в гребаном погребном Ерусалиме, а не на гребне Колымосквы… А ведь душу записали и вложили — анохи, родства не помнящие…
— А там, в коммунии, небось по-прежнему предивно — жировки, жаровни… Примус Патрис… Деус нон эст пенис канис… Есть святое. Эстетика, консервация традиции.
— Поостынь, там свои дела — мухаметанцы и иные иноверцы. Нашествие фетюков и мамелюков. Какой Храм развалили! Какие там блины были с тешкой!.. Не утешай меня в Теша!
— Постырь! С утра поешь югурта, напялишь свэтэр, выползешь из юрты — мятель!
— Жуй бетель! Ах, помню, как же — снег этак вальсирует, юнкера кружат…
— Да не юнкера, а юнкерсы! Волкирии! И с ними этот, как его, Молохов на машине зим, дух из нее вон… Где раньше воронки да эмки — только вороны над воронками… Горькая, дерущая горло гарь азкары… И се аз — кара! Лучезарного Ра раком ставлю!
— Ох, отделали меня на маевке — так олевкасили, что почки опустились, и превратился я в куст… Бог смерти не дает — надо кряхтеть!
— Со светлым праздничком осирисова воскресения! Гробно выбелив убрусы, алевастры понесем… От порогу до ветру… Косой полоток скачет по снегам…
— Там кикойя — библейская флора болот, топкий край сикомор и кикимор. Бедная девочка с клубнями — в прокикоинных улицах Колымосквы!
— Филиация вещичек, а не идеек! Ноне сивка, но не контушовка! Непознаваемое бессознательное… Погружение в салат как приведение к единству некой системы («агрегата») с попутным усложнением ее структуры… Облицовка филе Мировой Воли!
«Вот они сидят, — безнадежно думал И. — И это навсегда. Засели, аграрии. Уродоналы-аптекари, уволенные репетиторы, умалишенные редактора эльхозстенгазет… Собрание Совершенных. Всякий из них — символ. В мимике каждого лица замурован определенный отрывок Книги. Строгие, поглавные, авторитетные — Угловые. Держатели! И нет им преткновенья! Тут хитрокосится психокинетика «больших коллективов» — как только объектов больше семи, они становятся неуправляемыми. А например инертные газы, гады, в угаре уже второго на порог не пускают. Семеро Отскакивающих! Причем речения ихния все более невнятные, отрывистые, блуждающие… Мда-а, как же это они миром управляют втайне от санитаров? Да сразу заметно… Водит их взад-вперед — начали похвальным, кончили зазорным. Семеро Колеблющихся. Дедушки, не отвлекайтесь! Сениль воспоминаний — месяц нъыр, темная медленная вода, вылезаешь фризом в набедренной повязке и — яйцами в песок! Слюнявая крокодилья пасть памяти. Золотые сны лагеря. Сыны Лазаря отдыхают на природе, а та на них. Былоляне! Ну, будет, будет изгаляться… Память у товарищей хорошая, хотя и кратковременная. Сосед по улице Провальной гражданин Бассейный хранил под матрасом журнал «Под знаменем маразма». Симптомы сильно не тово… Ты у сербского, ты родом из курбского. Рисуют угольком на стене пикирующие бомбовозики с шестиконечными звездами на крыльях и хвосте, и внизу разрывы бомб букетиками и падающие чендобреки-человеки в касках и с секирами. Впалость в детство. Малолетки бывшие, зверьки подросшие, возмужалые. Дети черты. Винцо, гляжу, втихаря из-за пазухи выволокли, уже потягивают привычно из горла. Копейка — стакан! Духовное выражение рук — придавлю, падла, как макаку-резус! Ребята с улицы Морг. Казус разумения. Питейная статья. Тертые сандалии! Цыпки в пигментной гречке, подбородки в манной каше. Сдавленный голос: пойду посикаю. Мудрецы-де! Недаром Ромка сближал «мудрость» и «муде». Сравнил поц с пальцем. Налицо ручейковая деменция. Склеразм. А я — тромбоз во плоти. Закубрили меня пробкой, запузырили в пирамиду. Казенка! Да я на вас Единому капну — и усохнете!.. Ох, кажется следующий пласт завели, загорланили».
— Есть у нас бомба, касатик, как не быть. Изобретение Фрейлехса. Видел Горелые Земли? Это как раз изделие испытывали. Бомба лопнула к сроку. Прыгучая сука, умная — из люка не вытолкнешь!
— Считается, что ее отец — Витька Фрейлехс с нашего двора, а он такой фиксатый пляскин был, сачок со скрипочкой на цыпочках, бабницер… За него милашки формуляры писали — емцы-енохвцы, олешка плюс олешка… Растолкают, подсунут… Сам-то ни бум-бум…
— Ну-ка, хором! У меня миленок был, звали его Витею, а я девушка была не по его развитию!
— Это, конечно, так ссать, легенды… Мифы, так ссать… Не так важно, что говорить, важно чаще повторять.
— Да я б и рад, да забыл, что говорил…
— Ау, наука! Физик-майсыматик! Щас заеду тебе в физику! Элияху, идинаху… Как тебя короче — И.? Ты кем в Колымоче чалился? Учитель школьный? Математический фейгин, гля! Чему ж ты их учил, дикарей? По карманам считать?
— Эх, Колымосявка мороженная, запломбированная! А и хлебнуть можно было, и стрельнуть…
— Я огольцом карточки менял на курево на толчеях и развалах… Любил, братцы, затянуться!
— Где карточки-то брал — у народа в трамвае? Всякая наука, дружок, вне этого дела есть полунаука…
— Вы, кстати, знаете, И., почему у нас не курят? Потому ли, что «диаволова флора», тягостная герцеговина рабства, пролистнутая память тех сахарных тростников, где скручивали в свиток? Нет, просто у Плинера чахотка открылась, на крытке заработал — ну а когда вознесся, просил по-человечески не дымить в БВР…
— А я, помню, сидел на камчатке, а потом, повзрослев, ума набравшись — на Чукотке… Вот где гудят отвязно! Там снежевичную из скважин добывают и лица мажут… И мы стараемся, кочумаем на корчму — Эсфирь, свари из фирна суп! По херу мороз рувиму, шухарному херувиму, он летит себе в снегах на разутых орусах!
— Лети-и-и! — завыли вместе все Семеро и захлопали руками, как крыльями.
Пиракуб покачнулся, распахнулся, будто шкаф, — и И. вывалился на грязный пол.
7
Он встал, брезгливо вытирая ладони в липкой жиже о штаны и рассматривая обступивших его Мудрецов. Маленькие какие, небольшие. Брылья, бакенбарды, бороды из пакли. Пустомели тоже смотрели с интересом, пытались дотронуться пальцем.
— Эй, дядя, у тебя картинки есть? Покажь… — протянул кто-то.
И. показал выколотые под мышкой «топорик»-семерку и «перевернутый стул» — четверку.
— Мы вам татуировочку-то логически закончим, довершим Великий папирус… Ну-кась, дайте иголочку…
— Осталось нолик тебе клино вписать — рубец Мудрости, шрам храмовый — внутри, значит, то, что мы знаем, а снаружи — непознанное… А в нотате все нули!
— Мы тебе знак знания нанесем, окружность Мудрости — эфесом украсим!
— Щитдавидное железо! Обугленный кружок! Погоди, шкет, Мудрецом будешь…
— Нуль в квадрате, а тот в оном — Второй Храм в Эфесе! Терпи, парх, этнархом станешь…
— Во-от… Вот и ладушки… Теперь на тебе «число Завета» — и ты с народом. А то беда индивиду одиноко торчать в библиотеке, переливать в порожнее. Вот в Книге вообще нет «Больших Букв» — все дружно в обнимку бегут по лужам строк…
— И человек от Давида придет не один, а массшиахом, и у Магарала (а он от общей каши-магары) клево уловлено: «Один не относится к счету, и начало ведется от двух».
— …5, 4, 3, 2… Старт! Лети!
— Все мы на одном плоту мезузы! Акт единения и каменения! Всемь Мудрецов в одном тазу! «Очко» одно на всех, зато и очереди нет…
— Лады, дадим тебе бомбец… Для друга говна не жалко! Лети, сбрасывай!
— Главное — смочь нажать на «спуск». Тут когнитивный аспект важен. Досознательное не проканает…
— Когда ты налегке спускаешься с горы в нижний город, на подол за камнем — вот тут-то и ощущаешь себя не физически мощным туповатым скифом-губошлепом, а отдохновенным пархом-махолетом, существом мыслящим, несущим невесомые доски. Спуск — вот путь Зуз. Безумно возалкай паденья! Лети!
