Каждые несколько минут кто-нибудь останавливался, ложился плашмя на камни и начинал всхлипывать от усталости. Это удручающе действовало на остальных, кого-нибудь обязательно начинало тошнить. Они беспрестанно падали. Карабкание на скалы, скользкие от покрывавшей их грязи и травы, уколы острых шипов в бамбуковых зарослях, спотыкание о ползучие растения — все это слилось в одно сплошное страдание. Солдаты шатались из стороны в сторону, то и дело оступаясь и падая, и при этом стонали и ругались.
Они видели тропу перед собой не более чем на десять футов и забыли о Крофте. Оказалось, что они больше не в состоянии ненавидеть его и ничего не могут с этим поделать. Поэтому их ненависть перешла теперь на гору, и они ненавидели ее сильнее, чем могли ненавидеть какого-нибудь человека. Лестница стала для них как бы живым существом, и казалось — она насмехалась над ними, устраивая ловушки на каждом шагу и сопротивляясь каждым паршивым камнем. Они забыли о японцах, о разведке и почти забыли о самих себе. Самой большой и единственной радостью, какую они могли себе представить, было прекратить карабкаться на гору.
Даже Крофт был крайне измучен. Он возглавлял этот марш, сам прорубал тропу, когда заросли становились слишком густыми, и довел себя до изнеможения, пытаясь увлечь за собой людей. Он ощущал тяжесть не только собственного тела, ему казалось, что он тянет, впрягшись в упряжку, весь взвод, а взвод, вцепившись в него, тащит его назад. При таком физическом напряжении он испытывал и огромную нервную усталость, так как его мозг напряженно работал, пытаясь определить предел человеческих возможностей.
И еще одно. Чем ближе подходил он к вершине горы, тем сильнее им овладевало беспокойство. Каждый новый поворот скалистой лестницы требовал от него чрезмерного напряжения воли. Уже много дней он шел, стремясь достичь самой сердцевины этой земли, и пройденный путь вызывал в нем все возраставший ужас. Огромные просторы чужой земли, по которой они шли, постепенно размывали его волю, и ему приходилось до отказа напрягаться, чтобы продолжать идти через эти странные холмы и взбираться по склонам этой древней сопротивляющейся горы. Впервые в жизни он вздрагивал от страха, когда какое-нибудь насекомое ударялось об его лицо или не замеченный им лист касался его шеи. Он заставлял себя идти вперед, мобилизуя последние крупицы своей воли, и на привалах падал совершенно обессиленный.
Но всякий раз после короткого отдыха в нем вновь появлялась решимость, и он мог карабкаться вверх еще несколько ярдов. Он тоже забыл обо всем. Задача разведки, да и сама гора сейчас вряд ли интересовали его. Он шел вперед, влекомый каким-то внутренним спором с самим собой, будто хотел увидеть, какая из сторон его натуры одержит верх.
Наконец Крофт почувствовал, что вершина близка. Сквозь заросли джунглей он увидел слабый солнечный свет, словно при приближении к концу туннеля. Это подстегнуло его, но не придало силы. С каждым шагом, приближавшим его к вершине, в нем возрастал страх. Возможно, он сдался бы еще до того, как они достигли ее. Но это так и осталось неизвестным…
Он споткнулся и, падая, заметил светло-коричневое гнездо, по форме напоминавшее мяч для игры в регби. Не удержавшись от усталости, он со всего размаху врезался в него и тут только понял, что это за гнездо, но было уже поздно. Внутри раздался страшный гул, и из гнезда вылетел громадный шершень величиной с полудолларовую монету, за ним другой, третий… Крофт ошеломленно наблюдал, как многие десятки шершней пролетели мимо его головы.
Они были огромными и красивыми, с большими желтыми тельцами и крыльями, переливающимися всеми цветами радуги.
Впоследствии он вспоминал об этом как о чем-то таком, что не имело никакого отношения к последующему.
Шершни были разъярены и уже спустя несколько секунд набросились на людей, словно подорванные взрывателем.
Крофт услышал жужжание одного из них возле уха и остервенело ударил его, но тот успел ужалить. Боль была страшной, она сводила с ума и отдавалась во всем теле, подобно электрическому току; ухо болело, как обмороженное. Еще один шершень ужалил его, затем еще один.
Крофт взвыл от боли и в бешенстве отбивался от них.
Для взвода это явилось последним и непереносимым испытанием. Несколько секунд люди стояли как вкопанные, бешено отбиваясь от нападавших шершней. Боль от каждого укуса разливалась по всему телу и давала выход новому неистовому взрыву отчаяния.
Люди стали словно помешанные. Вайман начал реветь, как ребенок, прижимаясь к скале и колотя руками.
— Я не могу этого выдержать! Я не могу! — вопил он.
Два шершня ужалили его почти одновременно, и он, отбросив прочь винтовку, в ужасе пронзительно закричал. Его вопль вывел из себя остальных. Вайман бросился бежать вниз по скалам, и люди один за другим последовали за ним.
Крофт кричал, чтобы они остановились, но они не слушали его.
Он произнес последнее проклятие, бессильно отмахнулся от нескольких налетевших на него шершней и начал спускаться вслед за остальными. С последней вспышкой честолюбия в нем шевельнулась надежда на то, что ему удастся привести взвод в порядок там, внизу. Шершни преследовали солдат, бежавших через заросли по скалистой лестнице, подстегивая их в этом последнем яростном порыве.
Люди бежали с поразительной ловкостью, прыгая с камня на камень и продираясь сквозь мешавшие заросли. До их сознания не доходило ничего, кроме гнавшейся за ними свирепой тучи шершней и неприятного дребезжащего скрежета камней о камни. По пути они бросали все, что замедляло бег. Бросали винтовки, а некоторые, отстегнув лямки, побросали и рюкзаки. Смутно они сознавали, что если выбросят снаряжение, то не смогут больше продолжать разведку.
Полак бежал последним впереди Крофта, когда они достигли амфитеатра. Он окинул всех быстрым взглядом. Теперь, убежав от преследовавших их шершней, солдаты остановились в замешательстве. Полак быстро взглянул через плечо на Крофта и бросился мимо остановившихся, крича:
— Какого черта вы стоите? Они снова летят!
Не останавливаясь и пронзительно вопя, он промчался дальше, и все последовали за ним, охваченные новой вспышкой паники.
Они рассыпались по основанию амфитеатра, продолжая с прежней энергией свое паническое бегство через следующий хребет и далее вниз к лощине и видневшимся вдали склонам. Через пятнадцать минут они уже оставили позади лощину, откуда утром начали подъем.
Когда Крофт наконец догнал их и собрал взвод, то обнаружил, что у них осталось всего три винтовки и пять рюкзаков. С разведкой было покончено. Он понял, что они не в состоянии снова подняться на гору, но воспринял это пассивно, ибо был слишком измучен, чтобы почувствовать сожаление или боль. Спокойным усталым голосом он приказал сделать привал, прежде чем начать путь назад к побережью, чтобы встретиться там с десантным катером.
Обратный путь прошел без приключений. Люди страшно устали, но теперь они спускались со склонов горы. Без каких-либо происшествий они миновали пропасть, в которую сорвался Рот, к середине дня спустились с последних скал и двинулись по желтым холмам. Всю вторую половину дня они слышали артиллерийскую канонаду по ту сторону горного хребта. На ночь остановились в десяти милях от джунглей, а на следующий день достигли побережья и соединились с теми, кто нес Уилсона. Браун и Стэнли появились здесь на несколько часов раньше взвода.
Гольдстейн рассказал Крофту, как они потеряли Уилсона, и удивился, что тот ничего не сказал. Крофта же беспокоило другое. В глубине своей души он чувствовал облегчение от того, что не смог покорить гору. По крайней мере, в тот день, когда взвод ждал на побережье десантный катер, Крофт нашел успокоение в том, что познал предел своих желаний, хотя и не хотел признаться в этом даже самому себе.
Десантный катер пришел за ними на следующий день, и они отправились в обратный путь. На этот раз на катере было оборудовано восемнадцать коек, и люди, сложив свое снаряжение на пустые койки, улеглись спать. С тех пор как они вышли из джунглей, они постоянно спали. Тела их одеревенели и ныли от боли. Некоторые проспали завтрак, но не ощущали голода. Суровое испытание, выпавшее им во время разведки, истощило их жизненные силы.
На обратном пути они часами находились в полусне, а приходя в себя, продолжали лежать на своих койках, уставившись в небо, видневшееся над палубой судна. Катер то поднимался вверх, то опускался, его бросало из стороны в сторону, брызги падали через борта и носовую часть, но они почти не замечали этого. Шум работающих моторов был приятным и успокаивающим. Все случившееся во время разведки уже утратило свою остроту, отошло в область призрачных и смутных воспоминаний.
К середине дня почти все проснулись. Люди были по-прежнему измучены, но спать больше не могли. У них все болело, и не было никакого желания вставать и двигаться по узким проходам трюма. Разведка закончилась, а на будущее у них было так мало надежд. Они явственно представляли себе месяцы и годы, лежащие впереди. Будущее для них по-прежнему было мрачным: нищета, убожество и ужас неустроенной жизни. Время будет идти своим чередом, в мире будет что-то происходить, а у них впереди не было ни проблеска надежды. Впереди не было ничего, кроме мрачного унылого прозябания.
