Ознакомительная версия.
Монахиня ждала детей за дверью.
Я помог одному мальчику расстегнуть ширинку; похоже, он не умел обращаться с молнией. Все дети тараторили друг с другом по-вьетнамски; их голоса раскатывались эхом по маленькой комнате с высоким потолком, похожей на вертикально поставленный гроб.
Я уже говорил, как медленно до меня все доходит. Лишь услышав их пронзительные иностранные голоса, я вспомнил про сон Оуэна. Я взглянул на него; он наблюдал за дверью, свободно опустив руки по бокам.
— Что случилось? — спросил я.
— ВСТАНЬ ВОЗЛЕ МЕНЯ, — сказал он.
Я направился к нему, и в эту секунду дверь широко распахнулась от удара ногой, и там стоял Дик Джарвитс, почти такой же высокий и длинный, как эта высокая узкая комната. Он осторожно держал в руках китайскую гранату.
— ПРИВЕТ, ДИК, — сказал Оуэн Мини.
— Ты, недомерок поганый! — ответил Дик
Кто-то из детей вскрикнул; надо думать, они все уже видели людей в камуфляжной форме, — по-моему, тот ребенок, что вскрикнул, видел и китайские гранаты. Двое или трое заплакали.
— ДУНГ СА, — сказал им Оуэн Мини. — НЕ БОЙТЕСЬ! ДУНГ СА! ДУНГ СА! — успокаивал он детей. Те не просто поняли его слова — они поверили его голосу, так похожему на их голоса. Они послушались Оуэна и замолкли. — ДУНГ СА, — повторил он, и дети перестали плакать.
— Здесь ты и подохнешь, — объявил Дик Оуэну. — Вместе с этими желтыми ублюдками, со всеми этими гаденышами!
— НАМ СУН! — приказал Оуэн детям. — НАМ СУН! ЛОЖИТЕСЬ! — Его понял даже самый маленький. — ЛОЖИТЕСЬ! — кричал им Оуэн. — НАМ СУН! НАМ СУН!
Все дети бросились на пол, зажали ладонями уши и закрыли глаза.
— ТЕПЕРЬ Я ЗНАЮ, ПОЧЕМУ МОЙ ГОЛОС ТАК И НЕ ИЗМЕНИЛСЯ, — сказал мне Оуэн. — ПОНЯЛ ПОЧЕМУ? — спросил он меня.
— Да, — ответил я.
— У НАС БУДЕТ ВСЕГО ЧЕТЫРЕ СЕКУНДЫ, — спокойно предупредил меня Оуэн. — ТЫ НИКОГДА НЕ ПОПАДЕШЬ ВО ВЬЕТНАМ, ДИК, — сказал он длинному жуткому парню — тот рванул запальный шнур и швырнул прямо в меня гранату-бутылку, кувыркнувшуюся в воздухе.
— А теперь пошевели мозгами, мистер Особо-гребаный-Отдел! — крикнул Дик
Поймать гранату не так просто, как бейсбольный мяч, — но мне повезло. Я взглянул на Оуэна, который уже бросился ко мне.
— ГОТОВ? — спросил он; я отпасовал ему китайскую гранату и расставил руки, чтобы поймать его. Он очень легко прыгнул в них, и я подбросил его вверх — так же легко, как всегда.
В конце концов, я ведь столько упражнялся, поднимая и подбрасывая Оуэна Мини, — чуть ли не всю жизнь.
Монахине, которая ждала детей за дверью «Временной мужской комнаты», Дик сразу показался подозрительным, и она убежала, чтобы позвать других солдат. Когда Дик выскочил из временного туалета, его перехватил не кто иной, как майор Ролз.
— Что ты сделал, говнюк долбаный?! — крикнул майор.
Дик вытащил свой штык-нож. Майор Ролз схватил его мачете и одним ударом перебил Дику шею тупой стороной клинка. Я еще раньше почувствовал нечто более жуткое, чем обычная злость, за странной болотно-зеленой радужкой майоровых глаз; впрочем, может, это были контактные линзы, не знаю. Но майор Ролз не зря заслужил в Корее офицерское звание. Возможно, он не был готов убить несчастного пятнадцатилетнего мальчишку, но еще меньше он был готов, что такой ребенок может убить его, — ребенок, которого, как Ролз перед этим сказал Оуэну, уже ничто не спасет, по крайней мере, на этой земле.
Когда Оуэн Мини спросил: «ГОТОВ?», я прикинул, что жить нам осталось секунды две. Но Оуэн высоко взлетел над моими руками — когда я подбросил его, он взлетел даже выше, чем обычно; он действовал наверняка. Он взвился прямо вверх, не оборачиваясь ко мне, и вместо того, чтобы просто выбросить гранату или оставить ее лежать на подоконнике, уцепился за него обеими руками, крепко прижав к нему гранату ладонями и локтями. Он хотел быть уверенным, что граната не покатится по подоконнику и не упадет обратно в комнату. Ему удалось лишь извернуться и нагнуть голову — слава Богу! — ниже оконного проема. Так он висел не дольше секунды.
А потом граната взорвалась; раздалось оглушительное «ба-бах!», похожее на удар грома, когда молния бьет где-то совсем рядом. Стремительно брызнули осколки — обычно они рассеиваются одинаково во все стороны (мне это позже объяснил майор Ролз), но цементный подоконник помешал осколкам попасть в меня или в детей. В нас попало все то, что отрикошетило от потолка, — раздалось нечто похожее на залп из множества духовых ружей, и обломки цемента, кафеля и штукатурки беспощадным жалящим градом обрушились нам на головы. Окно вышибло напрочь, и в комнате повис удушливый запах гари. Майор Ролз, который только что убил Дика, распахнул дверь и подпер ее шваброй, чтобы не закрылась. Мы задыхались. Дети держались за уши и плакали; кое у кого из ушей текла кровь — тогда-то я и заметил, что у меня из ушей тоже течет кровь и что я практически ничего не слышу. По лицам детей я понял, что они плачут, а взглянув на майора Ролза, понял, что он хочет, чтобы я что-то сделал.
Что он от меня хочет? — не понимал я, прислушиваясь к боли в ушах. Затем среди детей засуетились монахини — все дети, слава Богу, двигались. Больше того, они не просто двигались, а хватали друг друга, дергали монахинь за подолы и тыкали пальцами в расколотый потолок этой узкой, похожей на фоб комнаты и дымящуюся черную дыру над подоконником.
Майор Ролз тряс меня за плечи; я пытался прочитать по губам, что он говорит, потому как все еще ничего не слышал.
Дети оглядывались вокруг себя; они всюду тыкали пальцами. Я стал оглядываться вместе с ними. Теперь по сторонам смотрели и монахини. Затем слух стал ко мне возвращаться: я услышал, как что-то хлопает или резко рвется, будто в ушах у меня все еще отдавалось запоздалое эхо взрыва. Потом прорезались детские лепечущие голоса, и я услышал, как орет майор Ролз, продолжая трясти меня за плечи.
— Где он? Где Оуэн? — орал майор Ролз.
Я взглянул вверх на черную дыру, где видел его в последний раз. Кто-то из детей, не отрываясь, смотрел в широкую раковину; одна из монахинь тоже заглянула в раковину и перекрестилась. Мы с майором Ролзом поспешили ей на помощь.
Но монахине наша помощь не потребовалась; Оуэн был до того легкий, что его могла поднять даже монахиня. Она вытащила его из раковины, будто маленького ребенка, и теперь не знала, что с ним делать. Другая монахиня опустилась на колени прямо посреди обломков и осколков, оставшихся после взрыва; сидя на коленях, она растянула подол на бедрах, а та монахиня, что держала Оуэна на руках, положила его голову на колени другой сестре, устроившейся на полу. Третья и четвертая монахини пытались успокоить детей, заставить их отойти от него подальше, но дети все равно толпились вокруг Оуэна; они все плакали.
— ДУНГ СА — НЕ БОЙТЕСЬ! — сказал он им, и они тут же перестали плакать. У дверей столпились девочки-сироты.
Майор Ролз снял свой галстук и попытался наложить жгут чуть повыше локтя на одну из Оуэновых рук. Я снял галстук с Оуэна и попытался соорудить такой же жгут на другой его руке. У Оуэна Мини не было обеих рук — их оторвало почти по локоть, примерно на три четверти от всей длины предплечий, но кровотечение пока было не слишком сильное. Один знакомый врач объяснил мне потом, что в первые минуты сосуды сжались от спазма. Кровь, конечно, текла, но не так сильно, как можно было бы ожидать при такой чудовищной травме. Обрывки ткани, что свисали с его культей, своей нежностью и прозрачностью напоминали паутину, а тонкостью и изящным переплетением — старинные кружева. Больше никаких ран на Оуэне заметно не было.
Затем кровь пошла сильнее; чем туже мы с майором Ролзом затягивали жгуты, тем сильнее хлестала кровь.
— Пойдите позовите кого-нибудь, — попросил майор монахиню.
— ТЕПЕРЬ Я ЗНАЮ, ЗАЧЕМ ТЫ ДОЛЖЕН БЫТЬ ЗДЕСЬ, — сказал мне Оуэн. — ПОНИМАЕШЬ ЗАЧЕМ? — спросил он меня.
— Да, — ответил я.
— ПОМНИШЬ НАШИ ТРЕНИРОВКИ? — спросил он.
— Помню, — сказал я.
Оуэн попытался поднять руки; он старался протянуть их в мою сторону, — по-моему, он хотел дотронуться до меня. Только тут он понял, что рук у него больше нет. Это открытие его, кажется, не удивило.
— ПОМНИШЬ ВАТАХАНТАУЭТА? — спросил он меня.
— Помню, — ответил я.
Потом он улыбнулся «пингвинихе», которая старалась поудобнее уложить его у себя на коленях. Ее платок был сплошь забрызган его кровью, и монахиня пыталась как можно плотнее закутать его в свое одеяние, потому что он начал дрожать.
— «И ВСЯКИЙ, ЖИВУЩИЙ И ВЕРУЮЩИЙ В МЕНЯ, НЕ УМРЕТ ВОВЕК», — сказал ей Оуэн.
Монахиня согласно кивнула и перекрестила его. Затем Оуэн улыбнулся майору Ролзу.
— ПОЖАЛУЙСТА, ПОЗАБОТЬТЕСЬ, ЧТОБЫ МНЕ ДАЛИ ЗА ЭТО КАКУЮ-НИБУДЬ МЕДАЛЬ, — попросил он майора. Тот склонил голову и еще туже затянул жгут.
Ознакомительная версия.
