Виталий, человек с шевелюрой, с волнистой фигурой, очень ритмично перемещающийся в пространстве, нежно поглаживал гитару.
— Прошу прощенья, что я не один, — сказал он, перебирая струны. — Но мы с ней дополняем друг друга. И мне без нее и ей без меня свойственна некая неуверенность. Не говоря о незавершенности.
— Что с вас возьмешь, с людей искусства, — угрюмо пробурчал Чугунов.
Пал Палыч нетерпеливо сказал:
— Не нужно приносить извинений. Тем более таких ритуальных. Мы слышим их далеко не впервые. Надеюсь, что Нестор вас ввел в курс дела.
— Я очень старался, председатель, — вежливо откликнулся Нестор.
— Боги мои, Сизов вернулся, — с чувством проговорила Зоя. — Первая любовь, господа. Сердце сжимается. Где он, кстати?
— Спит с Поликсеной, — сказал Пал Палыч.
— Понятно. Дождалась Пенелопа. Не первый я день живу на свете, и все же мужчины непостижимы. А впрочем, все поросло быльем, теперь мы — ближайшие подруги. Просто вдруг вспомнилось, как искусно она увела от меня человека, который во мне души не чаял. Апломб, презрительная гримаска, многозначительная улыбка — такая тактичная демонстрация интеллектуального ресурса. И наконец — полускрытый намек на собственный сексуальный Кувейт. Короче, проверенный арсенал. Недаром судьба ее наказала.
— Довольно, Зоя, — сказал Пал Палыч. — Речь не о том, что Сизов уехал. Суть в том, что он сегодня вернулся. И это порождает проблему.
— Я виновата, — сказала Зоя. — Но, вспомнив собственную нетронутость, да и наивность, я вдруг подумала: мужчины бывают еще наивней. Прошу у вас прощения, Нестор. И в мыслях не было вас обидеть.
— А я совсем не задет. Валяйте, — великодушно позволил Нестор. — И вас я по-дружески понимаю. Приятно вспомнить свою нерасколотость, доставшуюся первопроходцу.
Пал Палыч властно остановил его:
— Нет времени, коллеги, нет времени. Советую не превращать Совет — к тому же экстренный, чрезвычайный — в какой-то вечер воспоминаний. Тем более мудрецам известно: тогда ностальгия имеет смысл, когда превращается в проект и обеспечивает продукт. Мы здесь восстановили античность и трогательную ее непосредственность — она и дала Итаке покой. Оглядываясь на пройденный путь, мы можем сказать: наш образ жизни и взгляд на нее уже обрели свою концептуальную четкость. Однако сегодня возникла проблема, и эта проблема — мой сын Сизов. Верится, что не я один испытываю сейчас озабоченность. Наш доктор, а он весьма компетентен, по-моему, со мною согласен.
Доктор сказал, пожав плечами:
— Все, к сожаленью, предельно ясно.
— Проблема есть, — подтвердила Зоя. — И если я вспомнила былое, то вовсе не оттого, что я женщина, которую некогда оскорбили.
— Прошу вернуться в сегодняшний день, — настойчиво произнес Пал Палыч. — Вернее — в сегодняшнюю ночь. Мы знаем: мой сын непредсказуем. Ваша позиция, господа.
Виталий небрежно тронул струны:
— Не вижу я никакой проблемы. Я думаю, что они родятся, когда в них возникает потребность. Как возникает потребность в ритме. Поверьте, я знаю, о чем говорю.
Он снова коснулся пальцами струн и неожиданно пропел:
— Вам хочется в президиум? Вам мало суеты? А я хочу в Элизиум. В страну своей мечты.
Зоя сказала:
— Лестно, коллеги. Присутствуем при рождении песни.
Валерий кивнул:
— При зарождении. Не зря я твержу себе постоянно: только взберись на спину ритму — и он, как верный конь, тебя вывезет.
— Президиум ему не по нраву. — Пал Палыч покачал головой. — А что такое — Совет мудрейших?
Виталий миролюбиво сказал:
— Поэт, как известно, пишет одно, живет по-другому. Обычное дело.
— Зря, небожитель, вы так откровенничаете, — сказала неодобрительно Зоя.
— У каждого свой стиль, дорогая, — сказал Виталий. — Я не подпольщик. Я — менестрель, анфан террибль. Мое обаяние — в откровенности.
— У каждого есть свои милые слабости, — сказал рассудительно Пал Палыч. — Но мы работаем над собою. В Совет мудрейших войти не просто. Кто это сюда направляется? Ты, Поликсена?
Пал Палыч был прав. Она оглядела всех собравшихся, и сразу лицо ее посуровело.
— Простите, я не стану мешать вам.
— Пока еще ты нам не мешаешь. Наоборот, ты вышла кстати.
Виталий приветствовал Поликсену на свой легкомысленный манер:
— Кланяюсь деве, сошедшей с ложа.
— Мог бы и помолчать, бесстыдник, — сказала женщина.
Бард возразил:
— Будь я бесстыдник, я бы сказала: привет тебе, еле сошедшей с ложа.
— Он спит? — спросил Поликсену Нестор.
— Должно быть, — ответила Поликсена, — он ведь устал.
— Да, разумеется, — промолвил Нестор едва улыбнувшись.
— И что нам скажет жена о муже? — чуть напряженно спросила Зоя.
— А что ей сказать вам? Муж есть муж, — пожала плечами Поликсена.
— Но муж, который так долго отсутствовал, — не просто муж, он уже мужчина, — поправила Поликсену Зоя.
— Не спорю, — откликнулась Поликсена. — Но этот мужчина устал в дороге.
— Женщина, — хмуро сказал Пал Палыч, — мне нужно понять совсем другое: хочет твой муж остаться с нами?
— С вами — не знаю. Со мною — хочет.
— Ты это знаешь? — спросил Пал Палыч.
— Каждым местечком. — Она улыбнулась.
— Ну что же, невестка, пойди погуляй, а мы вернемся к делам государства, — сказал Пал Палыч. — Ты помогла нам. Итак. Продолжим. Пришла минута, когда мы должны принять решение. Сосредоточьтесь и объявите: дадим мы дожить Сизову век при том, что знаем его наклонности? Забудьте о том, что Сизов — мой сын. Тут речь о спокойствии Итаки. Пусть, как всегда, начнет наш доктор. Наш моралист, Асклепий, наш праведник. Итак. Вы сказали, что вам все ясно.
— Мне ясно. Мне тяжело, но ясно, — с достоинством подтвердил Чугунов. — И чем мне яснее, тем тяжелей. Приятно говорить то, что думаешь, но пусть я и говорю то, что думаю, мне неприятно. Скверно и тошно. Я представляю в нашем Совете самую добрую из профессий. Главный завет ее: не навреди. Естественно — не навреди Итаке. Сын председателя Совета отравлен. Не долгим своим скитальчеством. Скитался и наш отец Одиссей. Отравлен навязчивой идеей. Он видит себя орудием истины, он должен поднять этот мир из грязи, вернуть в вертикальное положение. Имеем дело с опасно больным, который не будет сидеть на месте, который однажды — пусть против воли — сюда приведет чужих людей. Я выношу свое решение. Итак: он должен быть успокоен.
Он сел, опустив свинцовые веки. Они прикрыли его глаза, горевшие грозно и непримиримо.
Пал Палыч с сердечной улыбкой сказал:
— Благодарю вас за вашу честность и преданность интересам Итаки. Теперь — Виталий. Что скажет нам ее златоголосый любимец?
Виталий коснулся послушных струн длинными пальцами виртуоза:
— Да я уже сказал, господа. Мы сами придумываем проблемы, чтобы проблемы нас гнули в рог. Национальная традиция. Сизов — итакиец. Он — сын отечества. Он здесь родился и обладает неоспоримыми правами. Кроме того, он любит женщину. Женщина знает, когда ее любят. Стало быть, он никуда не денется.
— Какая беспечность и легкомыслие! — сказал раздосадованный терапевт.
— Будем друг к другу уважительны, — сказал Пал Палыч. — Как мыслишь, Нестор?
Нестор приветливо улыбнулся:
— Присоединяюсь к поэту. Я убежден, что Сизов настранствовался. Его привела к нам тоска по оседлости.
Зоя спросила:
— Хотела б я знать, на чем покоится убежденность?
— Она покоится на Поликсене, — откликнулся Нестор.
— Мужской цинизм.
— Возможно, — согласился с ней Нестор. — Но это цинизм здоровый. Сочный. Аттический. Теплолюбивый. Спросите у главного терапевта. В этом цинизме нет озлобленности и уж тем более извращенности. Ему не сопутствуют ни досада, ни плоская самодовольная поза, свидетельствующая о неполноценности. Это цинизм, полный жизни. Он прост, как правда. В нем ощущаешь оптимистическое начало.
— Заслушаешься, — сказал Пал Палыч. — Эпикурейский взгляд на вещи. Я тоже надеюсь на Поликсену. Второй раз она своего не упустит. И, надо сказать, я ей благодарен. Да, там, где женщина, там Итака. Итака сама по себе есть Женщина, любезная усталому путнику.
