Сильвия постоянно носила в своей сумочке тонкий серебряный браслет; встречаясь с Жюльеном, она всякий раз доставала его и надевала на руку. Браслет был подарен Жюльеном, который попросил выгравировать на металле следующие слова: «Сильвии. Вторник, 9 декабря 1941 года». Когда девушка спросила, почему он выбрал именно эту дату, Жюльен почувствовал, как краска заливает его лицо.
— В тот день я заказал браслет, — пробормотал он.
— Но почему ты не поставил на нем дату нашей встречи?
— Не знаю… И вправду как-то нелепо получилось. Боясь, что она огорчила его, девушка поспешно сказала:
— Впрочем, ты прав. В память о нашей первой встрече у меня уже есть от тебя книга. А потом ведь каждый день отмечен для нас любовью. Но знаешь, ты у меня сумасшедший, просто сумасшедший.
И теперь, когда взгляд Жюльена падал на браслет, когда его пальцы касались холодного металла, он неизменно вспоминал о той ночи, о тумане. О том, как он возвратился на пост наблюдения. Он решил тогда не входить в просторную комнату, где его товарищи сидели возле радиоприемника. Поднялся на второй этаж и, напрягая слух, старался уловить позывные Лондона. Вспоминая обо всем этом, Жюльен говорил себе, что в ту промозглую декабрьскую ночь он чуть было не потерял Сильвию. И тогда он порывисто прижимал девушку к себе, закрывая при этом глаза.
В ту зиму на далеких полях сражений, особенно на севере, который так пугал Сильвию, нашли себе смерть тысячи и тысячи людей. Из Лондона и Виши поступали противоречивые сведения. В январе заговорили о высадке японского десанта на островах Малайского архипелага. Об атаках советских войск под Москвой. Бои шли также и в Крыму. В феврале газеты сообщили, что стоявшая в Бресте немецкая эскадра снялась с якоря. Этому придавали большое значение. Два линкора и крейсер «Принц Евгений» проникли в пролив Па-де-Кале, а затем достигли базы на острове Гельголанд. Виши изображало этот рейд как одно из наиболее важных событий войны на море. О походе немецких военных кораблей вообще много говорили.
Однажды Каранто получил письмо из Пор-Вандра. Товарищи сообщали ему об исчезновении Бертье. В письме не указывалась дата отъезда, но говорилось, что Бертье объявлен дезертиром.
— Что бы ему и нас научить, как это делается, — заметил Лорансен.
— Все это не так просто, как ты думаешь! — воскликнул Тиссеран.
Лорансен покачал головой и прибавил:
— Послушай, Дюбуа, а все же он молодец, твой приятель!
— Конечно… Бертье молодец… В самом деле молодец, — пробормотал Жюльен.
Сказав это, он резко повернулся и вышел из комнаты. Захлопывая дверь, он услышал, как Каранто объяснял товарищу:
— Бертье был его дружок, и, возможно, он ему… В конце зимы заговорили о людях, которые начали оказывать сопротивление немцам в оккупированной зоне. Утром третьего марта Каранто, ходивший на почту за корреспонденцией, возвратился с газетой; он расстелил ее на большом столе и стал читать вслух:
— Виновники более чем сотни покушений, совершенных в оккупированной зоне, наконец задержаны. Французская полиция напала на след террористической организации. Слышите — французская полиция!
— Вот сволочи! — взорвался Тиссеран.
Палец Каранто, которым тот водил по строчкам, вдруг замер.
— Слушайте, — сказал он. — Покушения, направленные против военнослужащих оккупационной армии, угрожали национальному единству и вызвали необходимость репрессий, жертвами которых стали и ни в чем не повинные гражданские лица.
— Туго, должно быть, приходится нашим на севере, — печально проговорил Лорансен. — А я уже четыре месяца ничего не получаю из дому.
Товарищи стали наперебой успокаивать его. Немного погодя Каранто снова прочел вслух:
— Французская полиция выполнила свой долг, невзирая на опасность; несколько полицейских убито во время столкновений.
— Ну, их, конечно, наградят, — заметил сержант.
— Слушайте дальше, — продолжал Каранто. — В конечном счете полиции удалось раскрыть весьма разветвленную организацию. Установлено, что достойные сожаления террористические акты, совершенные за последние месяцы, не были изолированными действиями отдельных лиц, но методически готовились и осуществлялись. Руку преступных элементов направляла тайная коммунистическая организация.
Солдаты переглянулись.
— Значит, в оккупированной зоне существует серьезная организация.
— Она, без сомнения, существует и в наших местах.
— Да, — протянул Лорансен. — Но во главе ее стоят коммунисты.
— Ну и что ж! Это тебя отпугивает?
— Тише, тише, прошу вас! — крикнул сержант.
Спорщики умолкли.
— Возглавляют организацию коммунисты или нет, но она существует, — заявил Каранто. — И это очень утешительно.
Жюльен подумал о Гернезере. В газете не сообщали имен задержанных. Не указывалось даже, где именно произведены аресты. Но одно было бесспорно: как и предполагал Гернезер, в оккупированной зоне нашлись люди, которые объединились для того, чтобы убивать врагов.
Начиная с весны, трудности с продовольствием усилились. Каждую неделю два солдата с поста наблюдения отправлялись в деревню. Они уезжали местным поездом, шедшим в Брассак, и проводили весь день у крестьян. Там они ели сколько могли, что очень забавляло владельцев ферм. Иногда солдаты помогали крестьянам в полевых работах, и случалось, что они ночевали на крытом гумне. Когда наступала очередь Жюльена, ему казалось, что он навсегда покидает Кастр и Сильвию; в такие минуты он ясно понимал, что уже никогда не сможет жить вдали от нее. Наконец подошел и его черед ехать в отпуск. Он подумал о матери, которая присылала посылки, письма и все удивлялась, почему он так долго не едет. Жюльен придумывал множество объяснений, а сам между тем откладывал срок отпуска, уступая свою очередь товарищам. Один только Ритер, казалось, понимал его. Впрочем, Жюльену было не до других. Его мир ограничивался Сильвией. Он не видел ничего, кроме ее темных глаз, и все время боялся заметить в них тень грусти.
В начале марта британские самолеты совершили крупный воздушный налет на Париж. Газеты сообщили об этой новости на первых страницах под огромными заголовками. Отмечалось, что пятьсот человек убито и тысяча двести ранено. Когда в тот вечер Сильвия пришла в городской парк, Жюльен сразу же заметил, что ее всегда сияющие глаза померкли. Она, должно быть, почувствовала, что от него не укрылось ее смятение. Оба уже понимали, что не могут ничего утаить друг от друга.
— Читал газету? — спросила она.
— Читал.
Он немного помолчал, потом спросил дрогнувшим голосом:
— Ты боишься, Сильвия? Боишься за него?
Она посмотрела ему прямо в лицо и ответила:
— Нет, Жюльен. Нет, дорогой, клянусь тебе!
Девушка умолкла. В глазах у нее блеснули слезы. Она стиснула обеими руками руку Жюльена и глухим, прерывающимся голосом продолжала:
— Но и другого я не хочу. Понимаешь, не хочу. Нет, не хочу. Это было бы слишком жестоко. Я бы не в силах была тогда на тебя смотреть, мой милый, мой любимый. И я не хочу, чтобы ты даже в глубине души помышлял об этом. Только не ты. Нет, только не ты!
— Клянусь тебе, любимая, у меня этого и в мыслях нет.
Жюльен не лгал.
Сильвия как будто успокоилась. Он поцеловал ее в щеку, осушив губами слезу. Уже более ровным голосом она сказала:
— Если б мы мечтали о такой развязке и она бы произошла, я уверена, это принесло бы нам несчастье. И если б ты мог подумать, что я способна на такую низость, это бы означало, что ты совсем не любишь меня.
— Но я тебя люблю. И хорошо знаю, что у тебя в мыслях, что творится в твоей душе.
Воздушные налеты на Париж продолжались. Но влюбленные больше о них не говорили. Правда, оба и без того знали, что все время думают об одном и том же. Через несколько дней Сильвия сказала Жюльену:
— Мы получили известие из Парижа. Бомбардировка и в самом деле была ужасной.
Это означало: «Он жив. Мы по-прежнему не свободны. Но зато мы не накликали беды на нашу любовь».
В конце мая Жюльену все-таки пришлось воспользоваться отпуском. Сильвия проводила его на вокзал. Оба молчали. Налетавший ветерок дышал весною и радостью, но у девушки были красные глаза. Расставаясь с Жюльеном, она сдержала слезы и шепнула:
— Тебе надо ехать. Любовь сделала нас страшными эгоистами. Должна же и твоя мама хоть немного побыть с тобой…
Поездка из Кастра в Лон-ле-Сонье была долгой и утомительной. Жюльену пришлось четыре раза пересаживаться с поезда на поезд, и всюду вагоны были набиты битком. Парни из трудовых отрядов в зеленой форменной одежде, солдаты и какие-то люди в штатском лежали вповалку прямо на полу, в проходе, и спали, завернувшись кто в пальто, кто в шинель. В поезде особенно ощущалось дыхание войны. Нормальный ход жизни был нарушен, и лица людей казались безрадостными. При взгляде на них Жюльен понял, что уже несколько месяцев он жил как бы в совсем ином мире. Жизнь на посту наблюдения текла почти без забот, и рядом с ним была Сильвия. Она заставляла Жюльена забывать обо всем, кроме их любви.
