Альберт Пиньоль - В пьянящей тишине

К этим мыслям примешивались и другие: не столь философские и гораздо более тревожные. Летом ночи коротки, но сейчас на нас со всей неизбежностью надвигается зима, а значит, и темнота. Чудища всегда нападают в ночи, и штурм с каждым днём длится всё дольше. Что с нами будет, когда солнце скроется на двадцать часов или даже больше?

26 января.

Размеры острова так незначительны, что взгляд, падая без конца на одни и те же предметы, кажется, точит даже камни. Мы рассматриваем окрестности маяка, как некую обширную область. У каждого уголка своё название, мы окрестили каждое дерево, каждый камень. Ветка необычной формы сразу же получает имя. Таким образом, расстояния приобретают новые качества. Если бы кто-нибудь услышал наш разговор, то подумал бы, что мы говорим о каких-то далёких местах, между тем любой предмет находится здесь в двух шагах от тебя.

Время тоже превращается в некое относительное понятие. Капелька росы, повисшая на паутинке, может дрожать там целую вечность, пока не упадёт, а иногда стоит только моргнуть — и пролетела целая неделя.

27 января.

Своеобразная акустика маяка передаёт мне все эротические звуки. Обычно Батис выбирает самый конец ночи, когда я ухожу с балкона и с его этажа, чтобы начать свой сеанс. Это занятие может занимать у него два, три или даже четыре часа. Его стоны раздаются с точностью метронома. Они напоминают хрипы человека, умирающего от жажды и идущего по пустыне: монотонная агония. Иногда мне кажется, что он способен выдерживать этот ритм часами.

Любопытно отметить полиоргазмию животины. Я могу следить за её постоянным возбуждением: спазмы учащаются, а потом наслаждение достигает высшей точки. Каждые полторы минуты, не больше, напряжение разряжается извержением вулкана вскриков и долгих, очень долгих стонов. Эта кульминация длится целых двадцать секунд, а потом, вместо того чтобы сойти на нет, всё повторяется снова. Батис, равнодушный к её состоянию, не меняет своего ритма, пока наконец напряжение не разряжается под какое-нибудь крепкое словцо.

28 января.

Иногда мы используем в пищу крабов. В Европе таких бы никто и в рот не взял. У них толстенный панцирь, а под ним много жира и мало мяса. Но мы их поедаем с удовольствием, ничего другого нам не остаётся. Сначала — по причине моей собственной наивности — весь остров мог наблюдать, как я по-идиотски прыгал по прибрежным камням. Крабы легко от меня убегали, прячась в трещины скал. Волны, ударяясь в их глубоких промоинах, обдавали меня пеной и брызгами. Занятие было скорее опасным, чем увлекательным. Я хотел пополнить запасы провизии на маяке, но холодная вода сводила мои пальцы. Я давно так не ругался. К счастью, в это время поблизости оказался Батис, который заметил:

— Вы похожи на хромую козу, Камерад.

Он направлялся в лес с топором на плече. За ним шла его животина. Кафф причмокнул губами, отдавая ей приказ, и она змеёй скользнула между камнями. Её способность ловить крабов показалась мне оскорбительной. Кроме того, она отколупывала с камней каких-то моллюсков, которые так плотно присасывались к скалам, что я и не пытался их собирать — мне наверняка понадобились бы молоток и железный клин. Ей же было достаточно своих когтей, я только подставлял корзину. Иногда, прежде чем бросить туда краба, животина отрывала у него клешню и съедала её целиком.

Я обнаружил в лесу съедобные грибы — они стали моим вкладом в рацион на маяке. Грибы росли на стволах деревьев, цепляясь за их кору, как моллюски за скалы, так что их приходилось срезать ножом. Думаю, большой питательной ценностью они не обладают, но я всё равно их собираю. Кроме того, я перетираю в ступке корни некоторых лесных растений, пока из них не получается богатая витаминами масса.

Поскольку обычно Батис молчалив и угрюмей, этот наш диалог стоит здесь воспроизвести.

— А откуда вы взяли, что эти растения не вредны? — сказал он, с недоверием глядя на напиток, который я приготовил, смешав свою массу с джином.

— Растения, как и люди, не хороши и не плохи, они просто разные, — проговорил я, сделав глоток напитка. — Мы либо знаем их, либо нет, только и всего.

— Мир полон дурных людей, очень дурных. И только наивный человек может верить в людскую доброту.

— То, что отдельные люди по природе своей могут быть хороши или дурны, большого значения не имеет. Важно, какое общество они образуют в своей совокупности: хорошее или плохое. И эта общая оценка не зависит от склонностей характера индивидов. Представьте себе двух ужасных типов, которые терпят кораблекрушение. По отдельности они могут быть отвратительны. Но когда они окажутся вместе, им не останется ничего другого, как объединить свои усилия, чтобы выжить. Кого в такой ситуации могут интересовать их личные недостатки?

Не знаю, слушал ли меня Батис. Он залпом выпил свою порцию смеси и заключил:

— А у нас в Австрии пьют шнапс. По-моему, он лучше джина.

Бывает, мы удим рыбу. Задолго до моего появления на острове Кафф установил целый частокол удочек на южном берегу, на скалах, которые тонкими мысами уходили в море, с трёх сторон окружённые водой. Против ожидания, мы больше страдаем от избытка улова, чем от его недостатка. Рыбы в этих широтах глупы до безобразия, а может быть, просто не знают, что такое крючок.

Однако они такие большие и сильные, что спокойно могут утащить в море удочку. Чтобы помешать этому, Батис закрепил удилища в камнях, как колья. В качестве лески он использовал толстую проволоку, а тройные крючки соорудил наподобие куриной лапы. Несмотря на все предосторожности, время от времени какая-нибудь из удочек исчезает. На следующий день волны играют ею, а мы смотрим вслед своему имуществу, и в нас пробуждается ярость, которую нам не на кого направить. Как бы то ни было, приходится признать, что на острове можно обеспечить себя питанием без всякой помощи извне. Продукты, которые появились на маяке вместе со мной, может быть, и дополняют наш рацион, но мы бы спокойно обошлись и без них.

29 января.

О моём распорядке дня. С первыми лучами рассвета я ухожу со своего поста на балконе, снимаю с плеча винтовку и растягиваюсь на матрасе. Иногда мне даже не удаётся раздеться. Моё сознание моментально потухает, как задутая кем-то керосиновая лампа, и я сплю, сколько душа пожелает. Со дня моего появления на маяке мне не приснилось ни одного сна.

Обычно я просыпаюсь к полудню или даже позже. Завтрак в алюминиевой посуде, как в тюрьме. Если день особенно хорош, я выношу тарелку на улицу. Потом возвращаюсь внутрь — утренний туалет. Это самый приятный момент суток. В результате каждодневного наблюдения я прихожу к выводу, что мои волосы изменили свой цвет окончательно и бесповоротно, как минимум — на затылке. Ужас первых дней посеребрил их, и они остались такими. Потом я сразу же одеваюсь. Опишу мой обычный наряд. Брюки, которые я чаще всего надеваю, сшиты из грубой материи, но это делает их идеальными для самой тяжёлой работы. Поверх нескольких маек — моряцкий свитер с высоким горлом. В первые дни я надевал сверху короткую куртку цвета хаки, доходившую мне до пояса. На ней было два очень глубоких нагрудных кармана, куда я клал патроны. Ирония судьбы, граничащая с пародией: каким бы невероятным это ни показалось, я не заметил, что носил старый френч английской армии, пока Батис не обратил моего внимания на сей факт. Кто-то забыл его здесь в одном из сундуков. А может быть, его привезли сюда вместе с другими вещами для гарнизона, которому никогда не суждено было появиться на острове. Я выбросил его в море, хотя он был очень удобным. Батис обозвал меня идиотом.

Я делаю зарядку два раза в неделю, даже когда, по здешнему обыкновению, идёт дождь. Поскольку на острове нет парикмахерской, я сам стригу себе волосы на манер средневековых пажей. Что же касается бритья, я не сдаюсь. Почему мне так нравятся гладко выбритые щёки? Из соображений гигиены? Потому что таким образом я вынуждаю себя быть дисциплинированным? Мне кажется, дело не в этом. Просто иногда разница между варварством и цивилизацией определяется такими незначительными чертами, как соблюдение привычки бриться по утрам. Густая борода Каффа внушает мне отвращение. Он редко приводит её в порядок. И к тому же можно сказать, что это топорная работа. Самое противное зрелище — наблюдать, как он принимает солнечные ванны, сидя на земле и прислонившись спиной к стене маяка. Он замирает, как крокодил, а животина в это время перебирает его бороду ловкими и быстрыми движениями. Я понял, что она ищет там вшей и поедает их.

Потом я выполняю разную работу вместе с Батисом. Например, собираю хворост. Он должен хорошо просохнуть, поэтому, прежде чем отправить его в печку, мы складываем ветки и корни внутри маяка; возможно, это бесполезное занятие, но оно позволяет нам верить в будущее. А ещё я проверяю удочки и отношу некоторые на маяк. Потом чиню и укрепляю сеть с консервными банками, ищу ржавые гвозди и разбиваю бутылки, аккуратно распределяя острые осколки стекла, чтобы сделать щели между камнями ещё более опасными. Человеку, никогда не жившему здесь, на маяке, не дано понять того страха, который внушает нам сантиметровый промежуток между двумя гвоздями или двумя осколками. Кроме того, я обтачиваю новые колья, считаю оставшиеся боеприпасы и распределяю продукты на будущее. Обычно мои предложения не встречают сопротивления со стороны Батиса, как например, когда я предложил выбить звёздочку на капсулах пуль, чтобы сделать их разрывными, или сделать отверстия в гранитной скале у подножия маяка. В эти отверстия мы вставим дополнительные колья, короткие и очень острые, и тогда чудовища будут ранить о них свои ступни. Это тактика организации римского лагеря. Совершенно очевидно, что это не помешает им приблизиться, но хотя бы осложнит их действия. С другой стороны, когда моё нововведение было осуществлено, окружающий нас пейзаж стал ещё более зловещим.