Надобно сказать, что мысль эта показалась нашему герою пострашнее зловещих фокусов лестницы. По правде говоря, он знал и раньше, что так оно и есть, но никогда не допускал думать об этом столь жестоко и без оговорок, как сегодня. Тут вспомнились и слова бородатого человека о том, что он лишний, и Пирошников повторил про себя несколько раз: «Лишний… лишний… лишний…» — пока это слово не вышло из привычного ряда и не превратилось в нечто непонятное и замкнутое в себе, как заклинание.
Снова возникла потребность высказать кому-то свои мысли, как это случилось вчера вечером на мосту, но кому? Не дядюшке же, в самом деле, считающему его сумасшедшим, не старушке, которая, может, и пожалеет, да что толку в этой жалости? Пирошников подумал и о том, что раньше с ним такого не случалось, всегда он сам справлялся со своими сомнениями, не испытывая потребности делиться или искать утешения. «Плохо это или хорошо?» — подумал наш герой, но ни к какому выводу не пришел.
Такими мыслями был занят Пирошников, которого мы теперь узнали немного лучше, до возвращения с работы Наденьки. А так как она именно сейчас, в настоящей момент, подходит к двери своей квартиры и вынимает из сумочки ключик, я прерву передышку на карнизе, с тем чтобы снова ринуться в черную пропасть, дна которой пока не видно.
Наденька появилась на пороге комнаты, легкая и деловитая, обремененная кроме своей сумочки еще и сеткой, где навалены были разные свертки, блестела крышечкой бутылка молока и торчал батон; появилась она как-то бесшумно, и глазам ее предстала исключительно мирная картина: дядюшка с Пирошниковым играли в шашки.
— Надюшка пришла! — закричал дядюшка, смахивая шашки с доски. — Продулся, продулся как бестия… Ну, племяшка, — и он устремился к Наденьке, чтобы расцеловать ее, стиснув в своих родственных объятиях, на что Наденька успела лишь крикнуть «Ой!» и рассмеяться. Наш герой, пробормотав: «Добрый вечер», выжидающе посмотрел на хозяйку, а она как ни в чем не бывало, освободившись от дядюшки и сняв пальто и белый халатик, подошла к Пирошникову и спросила только:
— Ну и как оно?
И в этом вопросе была заключена бездна подтекста. Впрочем, несмотря на насмешливый тон и оживленное Наденькино настроение, молодой человек заметил в ее глазах что-то большее, чем простое любопытство: он заметил и внимание, и участие, и даже (на самом донышке вопроса) робость какую-то.
Пирошников молча пожал плечами. Против его воли получилось это излишне надменно и сухо, так что Наденька сразу поскучнела, но виду перед дядюшкой не показала. Напротив, не переставая расспрашивать последнего о каких-то тете Гале да Ваське с Лешкой, которые, по всей видимости, составляли семейство дяди Миши, Наденька принялась хлопотать по хозяйству. Разговор, однако, был затруднен молчанием нашего героя, сидевшего на диване с видом поневоле отчужденным, и некоторой настороженностью дяди, возникшей сразу же после первого вопроса, обращенного Наденькой к Пирошникову. Дядюшка отвечал рассеянно, а взгляд его все время перескакивал с племянницы на молодого человека и обратно. Да и Наденька сама, видимо, чувствовала себя не в своей тарелке.
Наш герой первым не выдержал такого положения и, встав, обратился к Надежде Юрьевне (именно так он ее назвал, на что Наденька удивленно вскинула брови) с просьбой выйти с ним в коридор, чтобы там наедине побеседовать. Дядюшка подозрительно и неприязненно поглядел на Пирошникова и, прежде чем Наденька ответила, заявил, что он не гордый и может сам покинуть комнату.
— Дядя Миша, вы не обижайтесь. Я вам потом объясню, — сказала Наденька, но дядя Миша отрезал:
— Да уж чего объяснять? Уж мне все известно… — и вышел в коридор, разминая в пальцах папиросу.
— Обиделся… — в растерянности произнесла Наденька, остановившись посреди комнаты и опустив руки. — Что тут у вас произошло?
Молодой человек подошел к ней и, неожиданно для самого себя взяв ее руку в свои ладони, начал говорить умоляюще, заглядывая собеседнице в глаза, отчего Наденька как-то подобралась и застыла, как выслеженный зверек.
— Я вас прошу… — говорил Пирошников, слегка даже поглаживая Наденькину руку, впрочем, совершенно неосознанно, а скорее повинуясь кроткой своей интонации. — Я вас прошу, вы одна можете мне объяснить… Вы ведь не считаете меня идиотом, я вижу… Где я нахожусь? Как мне отсюда выбраться? Вы должны это знать. Понимаете, тут приходил ваш муж… — При этом слове Наденька встрепенулась, а по лицу ее скользнула гримаска. — Он говорил, что он тоже… Значит, вы знаете? Расскажите, не мучайте меня. За этот день я столько пережил, вы не представляете даже.
— А ты что, ничего-ничего не помнишь? — спросила Наденька, мягко высвободив руку, которую Пирошников отпустил со смущением.
— А что я должен помнить?
— Ну вот как ты сюда попал, например?
— Да помню же, конечно! — воскликнул наш герой, начиная нервничать. — Это утром еще было, я запутался с этой лестницей…
— Да нет же, — улыбнулась Наденька, — ты попал сюда еще вчера. Не помнишь?
Пирошников потер пальцем лоб, чтобы снова сконцентрировать свои мысли на вчерашнем вечере, который по-прежнему черным пятном лежал в его памяти, но ничего нового припомнить не смог, а потому на лице его изобразились тоска и безнадежность. Тогда Наденька рассказала ему часть вчерашней истории, явившейся для нашего молодого человека совершенным откровением, ибо никакого намека на изложенные события в его голове не запечатлелось. Недостающее звено выглядело следующим образом. По словам Наденьки, наш герой вчера, и довольно поздно, собственно, даже сегодня, был приведен в ее комнату, когда Наденька уже лежала в постели, читая книгу, некоей ее подругой…
— В белой шапочке? — вырвалось у Пирошникова, на что Наденька кивнула, продолжая рассказ.
Подруга эта умоляла Наденьку оставить Пирошникова переночевать, потому что иначе с ним могло случиться, как она говорила, нечто ужасное. И дело было даже не в том, что молодой человек был пьян (кстати, с ног он не валился и, более того, не покачивался), а в выражении такой глубочайшей безысходности и равнодушия, которые были написаны на его лице, такой потерянности, какой еще не случалось видеть ни Наденькиной подруге, ни самой Наденьке. Подруга бегло упомянула о встрече на мосту и о тамошних, так сказать, словах Пирошникова, на что он, стоявший молча, вроде бы реагировал вялыми, но протестующими жестами. Сама подруга («Как ее зовут?» — вдруг спросил Владимир. «Наташа», — сказала Наденька), итак, сама Наташа жила неподалеку, но к себе домой приводить ночью пьяного молодого человека, да и не пьяного тоже, не имела никакой возможности, поскольку жила с родителями, которым подобный альтруизм вряд ли пришелся бы по душе.
Короче говоря, усилиями двух молодых женщин с нашего героя было снято пальто, а сам он был уложен на раскладушку, но не в комнате Наденьки, а в соседней, где сейчас никто не живет. Проснувшись утром, Наденька его уже не нашла и предположила, что он благополучно ушел, но его возвращение, да вдобавок с таким ошеломленным видом, навело ее на мысль, что он стал жертвой достопамятной лестницы, с которой ей, увы, уже приходилось сталкиваться.
— А она еще придет? Наташа… — спросил Пирошников, изо всех сил пытаясь вспомнить лицо своей вчерашней знакомой, проявившей о нем такую заботу, но опять-таки не вспоминая ничего, кроме шапочки и длинных локонов.
— Да, — ответила Наденька, тонко улыбаясь. — Я ей звонила. Она придет сегодня же.
— Может быть, с ней мне и удастся…
— Это было бы прекрасно, — сказала Наденька и отвернулась к окну, где стояли кастрюльки. Она поочередно приподняла крышечки, заглянув в каждую кастрюльку, а потом, будто вспомнив что-то, спросила: — Так что же у вас произошло с дядей Мишей?
— Понимаете, он посчитал меня сумасшедшим, видимо, так. Я на него не в обиде, каждый на его месте… Я пытался вылезти через окно. Ну а потом я ему рассказал кое-что.
— Через окно? — рассмеялась Наденька. — Господи, какой ты неразумный человек! Неужели ты думал, что таким способом тебе удастся освободиться?
— А как мне удастся? — в свою очередь спросил Пирошников, делая особое ударение на вопросе. — Как ушел Георгий Романович? Скажите, я хочу знать. Он мне сам не ответил.
Наденька нахмурилась и сделала долгую паузу. Видимо, она колебалась, но потом нехотя сказала, что способ Георгия Романовича, по всей вероятности, не слишком хорош для нашего героя, то есть по существу повторила слова самого Георгия Романовича.
— Что же это? Тайна? — воскликнул молодой человек, подступая к Наденьке и желая, должно быть, вырвать эту тайну, но она скользнула к двери и высунулась в коридор, чтобы вызвать бедного дядюшку, который истомился в обиде и неизвестности. Раздосадованный Пирошников встретил вошедшего родственника не слишком приязненным взглядом, но затем смягчился, вспомнив, что в скором времени должна прийти неизвестная Наташа, с которой он помимо своей воли уже связывал какие-то надежды, благодаря неслыханному ее участию в его никому не нужной судьбе.
