Я ложусь на кровать и напрягаю слух. Вроде не подслушивает и не подглядывает. Можно бы и заснуть, но — не получается. Я верчусь, перекладываю с места на место подушку, обливаюсь потом, чувствуя легкое возбуждение. Ублажить себя, что ли? Но — с кем, кто будет моим воображаемым любовником? Первая мысль — про Баба, но это нереально, это было бы чересчур непочтительно. И вообще, он меня не заводит. Больше почему-то никто не приходит в голову, а словить оргазм просто так, ни о ком не думая, я не могу. Поэтому остается лишь таращиться на стену, на дырочку от гвоздя, аккуратную и кругленькую. Жаль, туда нельзя просунуть палец, зато она глубокая, прямо-таки бездонная.
«Это черное пятно будет расти, расти, как гноящаяся рана, до космических размеров, и в конце концов ты провалишься в него, как в бездонную пещеру». Вот что отвечала моя подружка Зоя на мое: «Какой смысл?»
И еще добавляла: «Сам вопрос — бессмысленный».
Но в пятнадцать лет этот вопрос был для меня самым важным. Какой смысл? Какой смысл в том, чтобы ходить в школу, покупать новые платья, и вообще: для чего я живу?
На стенке рядом с моей кроватью я нарисовала ручкой пятнышко; задавая себе изо дня в день один и тот же вопрос, я продолжала его подрисовывать; когда оно стало размером с кулак, его заметила мама.
— Что это за черное пятно у тебя в комнате?
— Какое пятно?
Я всегда переспрашиваю, чтобы, пока она повторяет, просечь, какое у нее настроение.
— Чернильное пятно, Рут, размером с блюдце.
— Ах это…
— Да, это. Так в чем же дело?
— Это портрет моего отчаяния.
— Отчаяния? Тебя что-то тревожит?
— Нет.
— Вот и хорошо.
Однако на следующей же неделе мама потащила меня в магазин и накупила мне обновок, а после мы поехали к «Дэвиду Джонсу», в отдел обоев. Мама решила ликвидировать мое отчаяние посредством ремонта. Но я отказалась, сказала, что меня все устраивает, пусть все остается по-старому. Мама призналась мне, что ей самой это всегда помогало поднять настроение — покупка чего-нибудь новенького. Позже, когда мы сидели в «Макдональдсе», тянули через трубочки молочный коктейль, а мама втайне вздыхала о настоящем качественном обеде, я все-таки решилась:
— Мам, мне уже пятнадцать, и я хочу знать, в чем смысл нашей жизни.
— В чем смысл? М-м-м… Сложный вопрос, я бы сказала, очень интимный.
— Ты считаешь, что спрашивать об этом — неприлично?
— Ну почему же неприлично, очень даже прилично, но я как-то…
Она предпочла временно закрыть тему:
— Я должна подумать.
Пока мы ждали, когда перед нами рассосется пробка на парковке у магазина, мама вернулась к нашему разговору:
— Знаешь, это немного напоминает то, как мы пользуемся машиной. Я понятия не имею, почему она работает, но я точно знаю, что она должна работать, ты поворачиваешь ключ зажигания, и мотор начинает гудеть, переводишь рычаг переключения на задний ход — машина едет назад, переключаешь на передний — едет вперед.
Она искоса смотрит на меня.
— Видишь ли, смысл в том, что не нужно искать никакого смысла, нужно просто жить, жить, как живется, пойми это, и все станет на свои места. Наверное, есть какие-нибудь философы и специалисты, которые во всем этом разобрались, но нам-то с тобой зачем ломать голову? Надо просто жить и радоваться жизни… понимаешь?
Она снова смотрит на меня, уже с широкой улыбкой.
— …самый прикол в том, — сказала мне как-то Зоя, — что в нашем существовании вообще нет никакого смысла. Вот такая фигня.
Я ей в ответ:
— Тогда почему все такие послушные и сознательные? Раз все мы обязательно когда-нибудь умрем?
— Ты имеешь в виду: почему люди придумали, что нельзя воровать и грабить и ничего не делать, день и ночь развлекаясь?
— В том-то и дело, что ни в чем они не уверены. Очень уж это страшно — думать, что тебя сожрут могильные черви, и все.
Черная отметина на стене неотвратимо разрасталась и в какой-то момент стала размером с мою собственную голову. Я уже подумывала о том, что это зловещее соответствие надо соответствующим же образом отметить: надеть на голову целлофановый пакет и затянуть концы. Обошлось без пакета… вместо этого я два дня подряд проревела. А реветь начала после того, как меня слишком сильно обкорнали, на пять сантиметров короче, чем я просила, и вид у меня был кошмарный. Но не это было истинной причиной моих рыданий, ревела я из-за того, что не могла понять, зачем мне вообще жить… Зачем, если в людях гораздо больше подлости, зависти, суетности, чем доброты, щедрости и тепла? Зоя решила, что мне срочно нужно чего-нибудь принять, отвлечься, поэтому мы хватанули «экстази». Я смотрела в ее глаза и плакала — теперь уже от счастья. В глазах Зои сияли все звезды и планеты Солнечной системы, я гладила ее лоб, называла самой-самой лучшей и красивой, она была гениальной личностью, такой же, как я, да, глаза наши сверкали, она воспринимала мир так же, как я, и я смотрела на все ее глазами. Впервые в жизни я не чувствовала себя одинокой. Да, теперь я была не одна на этой планете, наконец-то — ура! — кто-то меня увидел… Правда, очень удручало, что этот классный кайф был всего лишь реакцией на наркотик. Зоя меня утешала:
— Брось напрягаться, если все фигня, если мы непонятно для чего живем, давай хотя бы оттянемся на всю катушку…
Так я лежала, ворочаясь, в полумраке, а перед глазами всплывали, снова и снова, стены моей детской, и я всматривалась в рисунок на обоях. Когда мне это надоело, очень долго не могла сообразить, что я не дома, а в халупе своих родственников. Глянула в окно: деревьев почти не было видно, значит, до утра еще далеко.
Жутко захотелось освежиться водичкой. Я поднялась, стала искать свое сари: провела рукой по стулу — ничего… пощупала на всякий случай спинку: тоже ничего. Сари не было ни на кровати, ни на полу. Нет, это полный дурдом! Вышла в холл, зачем, неизвестно, можно подумать, что у сари есть ноги. Обернувшись полотенцем, потащилась на улицу, к душу, там его тоже не было. Прибежала назад в спальню, подняла подушку, а под ней — нож. НОЖ! Тут меня снова прошиб пот, этот нож меня завораживал и словно к чему-то призывал. Фу, какие мокрые ладони, тру-тру их о полотенце, и никакого толку. Тихонечко… ш-ш-ш… медленно-медленно открываю дверь его спальни; там — ни звука, не слышно ни дыхания, ни сопения, там… вообще никого! Вот гадство… это что еще за выкрутасы? О-о, как же я его ненавижу! Отхлебнув минералки, выскакиваю на улицу — никого. Присаживаюсь на корточки пописать. Сзади доносится шелест крыльев, я оборачиваюсь, но птицы не видно. Однако она вьется где-то рядом, кружится над одним местом — я слышу шелест в листве. Я подхожу к дереву, это оно шелестит. Разглядываю ветви, поднимая голову все выше, и почти у самой верхушки замечаю что-то серое, похожее на сгусток дыма… оно колышется на ветру, как длинный-длинный флаг. Значит, вот где оно, это проклятое сари, забралось на дерево…
Ха-ха-ха, действительно дурдом. Но я, конечно, не такая дура, чтобы лезть за ним — слишком уж высоко. Этот долбаный нудила, наверное, не в первый раз так развлекается, или старому кобелю захотелось разучить новый фокус? Гав-гав. Жалкое ничтожество, нет, он хуже ничтожества. Пора отсюда сматываться… Мама не должна была соглашаться на это «лечение». Просто какая-то трепанация черепа, мне все время впаривают, что я не создана для религии, что не с моим умишком постигать духовные истины и вообще что это просто блажь. Я уже на последнем издыхании, ну ничего, хотя на данный момент он одержал верх, мы еще посмотрим, кто кого… Дяденька уверен, что я начну причитать, «ах-ах-ах», «ой-ой-ой». Не дождется. Что бы он ни вытворял. И нечего распускать нюни. Вот сейчас уйду и не стану больше об этом думать, проехало.
…Мне его подарила Рахи, мое сари. Из какого-то особого хлопка, мягкое-мягкое. Так и хотелось зарыться в него лицом, ткань легкая, как пух, так приятно было его ощущать…
Я смотрю по сторонам. Действительно никого нет. Значит, мне не показалось и с мозгами у меня полный порядок, в отличие от моих родственничков. Возвращаюсь в дом и прикидываю, из чего бы соорудить новое сари. Занавески на окнах совсем короткие, одно название. Срываю со своей кровати простынку, надсекаю ножом и рву на две части. Потом сажусь пить чай, хотя мне совсем не хочется.
— Это кто? Здрасте.
— А вы угадайте. Ну?
— Ивонна.
— Точно! А как вы догадались?
— Это не так уж сложно, честное слово, я могу поговорить с Мириам?
— Но она спит.
— Ах, черт… простите. Понимаете, я очень спешу. Ивонна, выручайте, хочу попросить вас об одном одолжении… Вы не могли бы мне помочь? Да, я понимаю, ворвался среди ночи, но… Вы не могли бы ко мне выйти?
— Ну что, как идет лечение?
— Ивонна, милая, мне сейчас не до разговоров, в другой раз. Вы не могли бы дать мне какую-нибудь одежду — для Рут. Что-нибудь удобное.
