Аным смотрела на свой последний костер, тлеющий на этой тяжелой земле. Если бы даже Аным захотелось уцепиться за последнюю надежду, светящуюся из мазанки доктора, кочевники этого бы не позволили.
...Ветер гудел над такыром. Он прокатывался с дьявольским свистом и рвал пологи кибиток. В темноте сидели мужчины и молча покачивали головами. Ишан Чильгаза был недоволен говорящей трубой, поселившейся у его могилы. Ишан Чильгаза обязательно должен что-нибудь сделать. На той стороне такыра бегали фонарики.
Ветер разыгрался не на шутку. Он гнул и качал высокую радиомачту, и это было не мудрено: на своем пути он встретил самое высокое, что было на пространстве нескольких сотен верст. В ту ночь мачта была сломана и сброшена на землю.
Потом люди с упорством муравьев возились на огромной площади и снова поднимали высокую мачту. Она не держалась, веревки обрывались, и их не к чему было прикрепить. Но мачту обязательно нужно было поставить, в противном случае старый, отвлеченный, совершенно не существующий ишан Чильгаза был бы победителем над человеческой техникой.
В конце концов мачту поставили, и она гнулась и свистела над такыром, как множество змей.
К утру ветер опять сломал мачту, и жалкие обрывки проволоки спиралью извивались на песке. Тогда мачту опять начали поднимать, связывать и сколачивать брусками.
Вот как много событий происходило на такыре Иербент.
В летописях такыра имеется и такой случай: он передвинул иербентскую жизнь еще на чуточку в сторону. Сделала это женщина, имя которой осталось неизвестным. Это была местная героиня, которой не поставят на площади памятника, как это делают в больших городах.
Дело в том, что сторона кочевников вначале очень плохо приняла культбазу и никто не хотел отдавать ребятишек в детские ясли. Приезжие женщины в белых халатах приходили в кибитки и уговаривали кочевниц, но те качали высокими туркменскими кокошниками и пугливо переглядывались между собой.
Неизвестно, чем бы кончилась история культбазы, если бы однажды безыменная женщина не произвела переворот. Она просто взяла ребенка и двинулась за порог. Перед ней было молчание такыра и неизвестный берег впереди. Об этом легко читать, и кажется простым перейти пустую площадь, но для женщины это означало восстание против песков. Иногда туркменок за это выгоняют из аула, проклинают и даже убивают. Это была революционерка пустыни, высокая женщина с тяжелым саммоком на голове. Она шагала по такыру, как красногвардейцы через площадь у Зимнего дворца. Может быть, она вспоминала несчастную Аным, погибшую в грязи у тяжелого костра пустыни. Она решила разорвать проклятый круг такыра, она пересекала площадь решительно и просто, как путник, отправляющийся к далеким берегам, и сзади на нее смотрело изумленное кочевье, а на такыре шумел ветер и сбивал ее с ног...
Ветер ворвался в нашу кибитку и поднял пламя костра...
— Как же теперь? — спросил я.
— Что, ясли? О, они полны ребятишек!..
Я вышел из кибитки и пошел по такыру. Верблюды толпились у колодца и кричали. Женщины доставали из колодца воду.
На окраине такыра я наткнулся на какой-то шест, торчащий из холмика. Ах, это могила ишана Чильгазы!
Я видел тонкий шест, увешанный конскими хвостами и болтающимися по ветру тряпочками.
Сухой навоз перекатывался у могилы.
Когда я вернулся к кибитке, там толпились скотоводы, протягивая уполномоченному бумажки.
Уполномоченный писал договоры и квитанции арабским шрифтом, а скотоводы, помусолив большой палец, прикладывали его к бумаге.
Это был «кол-басмак» — печать руки.
— Очень трудно работать в Иербенте. Сюда тяготеет полпустыни. Базар и кооператив обслуживают тридцать тысяч квадратных километров. Целая страна! Смотрите, что делается.
С востока и запада из кибиток выходили люди встречать караваны. На площади играл дутарист. Мужчины выставляли ведра с пьянящим верблюжьим молоком.
Дым бежал по ветру: женщины готовили каззы — колбасу из конины, лепешки, плов с бараньим жиром.
«Дорога через Кзыл-Такыр — самая кратчайшая между Алах-Текинским и Хивинским оазисами — почти никем не посещается, за исключением разбойничьих партий, грабящих окраины Хивинского ханства» — так написано у поручика Калитина о громадной глиняной площади, лежащей недалеко от Серных Бугров.
Машины экспедиции Ферсмана были здесь спустя сорок восемь лет после Калитина. Они остановились у такыра в недоумении.
«С удивлением следим мы за направлением тропы,— записал Ферсман,— и убеждаемся, что она идет прямо на север. А по картам направление серный завод — город Хива требует угла не менее 30 градусов на северо-восток... Но у наших проводников другие сомнения и опасения: на одном такыре ими обнаружены свежие следы лошадей, они пересекли нашу дорогу...»
Долго, с волнением изучали они эти следы, разрывали их, щупали... Следы принадлежали бандитам, хорошо известным шиихам, но, к счастью, оказались довольно старыми, им. можно было бы не придавать значения, лишь бы скорее проехать бандитскую тропу...
Через год после экспедиции Ферсмана мы приехали на глиняную площадь такыра. Такыр был огромной длины — больше километра. Сухая глина звенела под ногами. Ветер собирал в кучки песок. У края площади стояли туркменские кибитки. На такыре было два колодца: здесь самая лучшая вода во всех Центральных Каракумах, поэтому шоферы решили сменить воду: на серном заводе своей воды нет, ее возят туда с Кзыл-Такыра.
Нам оставался очень недолгий путь до завода.
Мы решили отдохнуть в тени кибитки.
У кибиток сидели женщины: они были в длинных красных шароварах и грязных халатах. Женщины варили плов и резали баранину. Ребятишки бегали и визжали, таская по площади верблюжью кость, консервную банку и кусок соломенной шляпы. Банка звенела и скрежетала, шляпа пролетала кометой по небу и падала за кибиткой. Увидев нас, ребята открыли рты...
— Салам алейкум! — сказал я, подходя к кибитке.— Мир этому дому. Можно ли нам достать одну пиалу чала, верблюжьего молока?
— Чала? Чала нет! — закричала женщина, всплескивая руками и делая жалостливое лицо.— Хлеба нет. Вот последнего барана зарезали, будем праздновать дакылма (Дакылма — официально запрещенный ныне брачный обычай: переход вдовы умершего туркмена к его брату), горе мое. Вот разве что в крайней кибитке, у старого Анна Баба-хана.
— Анна Бабахана? — вопросительно посмотрела на нее другая женщина.
Она что-то тихо проговорила, причем я услышал только: «Гат-торбали. Бабахай гат-торбали».
О гат-торбали я много слышал. Это был особый вид разбойников пустыни. В 1916 году несколько туркменских племен восстали против царских властей. Тогда была отправлена карательная экспедиция генерала Мадритова, прославившаяся своей зверской расправой с туркменами. Некоторые аулы и колодцы в песках были совершенно разрушены, казаки убивали женщин и детей. Отдельные уцелевшие туркмены, вернувшиеся на пепелище, ничего там не нашли. Тогда и образовался особый род бедняков — гат-торбали,. Они бродили по пустыне с торбой, в которой был спрятан аркан. Аркан они накидывали на шею встречному и отнимали у него ценности. Это делалось от голода, и говорят, что гат-торбали теперь исчезли.
Значит, я могу увидеть сейчас живого гат-торбали? Этр меня захватило. Он мне представлялся громадным детиной с черной бородой, со страшным лицом и с большой сумкой, которой ночью пугают детей. Ничего этого мы не нашли. В крайней кибитке мы увидели довольно хилого старичка в тюбетейке, в русских галошах и ситцевой кацавейке. Старичок сидел на кошме и строгал какую-то дудочку.
— Салам,— сказал я.— Скажи, отец, какому племени принадлежат эти колодцы?
— Мы бедные люди племени шиих,— ответил старик.— Но эти колодцы наш род приобрел недавно.
Я не знаю, действительно ли старик был когда-нибудь гат-торбали, но поговорить он любил. Это был очень знающий и умный кумли, он побывал в Ашхабаде, в Персии и даже умел немного читать по-русски. Мы успели выпить у него не один чайник зеленого чая.
Вот рассказ Анна Бабахана:
— Да, я все могу рассказать о Сорока Буграх, потому что наш род знал их, когда еще река текла по Узбою. Русский человек думает, что он нашел пороховой камень. Но это неправда. Еще наши старики делали здесь порох. И это было столько лет назад, сколько нельзя сосчитать человеку. Когда Амударья называлась Оксом, а Аральское море Дженд-ским морем, когда предков наших хоронили вместе с лошадьми, на которых они должны были ехать на тот свет, когда ханам каждый год отправляли подати, а русский человек еще не приходил на берега Окса, тогда люди здесь выкапывали пороховой камень. Он лежит в середине злых песков, и к нему со стороны реки нужно ехать столько же дней и ночей, сколько и со стороны гор.
