Рядом с ним сидела Светлана, живая, здоровая, и только ссадины на щеке напоминали о вчерашнем безрассудстве.
Одним из первых попросил слова уважаемый всеми член правления Иван Иванович.
Он сказал, что наука, культура и техника развиваются в нашей стране бурными темпами, с каждым днем становится больше курсов, техникумов, школ и так далее, нужда в хороших учителях растет, и поэтому, если глядеть государственно, Захара Петровича надо вернуть в школу, а с председателей убрать но собственному желанию.
Ивану Ивановичу похлопали, не совсем, правда, разобравшись, говорил он всерьез или разыгрывал дурачка.
Хотя многие жалели Столетова и знали, что лучшего председателя им не найти, выступать в его защиту не решались.
Одни считали, что смена руководства определяется высшими, не доступными их понятию соображениями, другие просто робели пойти против заготовленного начальством решения и на подстрекательский шепот соседей отвечали: «А чего? Мне больше других надо, что ли?», третьи привыкли относиться к собранию, как к условному обряду, в котором их единственной задачей было в лад со всеми поднять руку (впрочем, к этой обязанности они относились с полной серьезностью), четвертым, благополучие которых было связано с городской родней, вообще было наплевать, кто будет председателем.
И на всех вместе, на все собрание не могли не влиять темные слухи о смерти Дедюхина…
После Ивана Ивановича слова попросил Костиков.
— А если взять такой штрих, — сказал он. — Сколько народу перештрафовал товарищ Столетов? Надо прямо сказать — массу. А ведь не может быть, что все вы нечестные — ведь вы честные люди. А кровную дочку до чего довел? Она, добрая душа, отдала Ниловне свои несчастные сотки, а тут является Столетов и силком отбирает овощи, как оккупант какой-нибудь…
— Я одна здесь виновата, — прервала его Светлана. — И прошу кончить с этим.
— Ты молчи! — отмахнулся бригадир. — Ее ограбили, а она виновата.
— Огород принадлежит мне, а не Ниловне. А Ниловну я нанимала. Ясно?
Бригадир поглядел на нее, раскрыв рот.
— Чтобы она сама на себя такую клевету возвела, никогда не поверю. Пока на бумаге не изложит — не поверю.
— А я давно написала заявление.
— Где же оно, твое заявление?
Столетов нахмурился, достал из кармана голубой листок и протянул бригадиру.
Бумажка пошла по президиуму, от одного человека к другому.
— Захар Петрович, почему вы не ознакомили нас с этим документом? — спросил Балашов строго.
— Почему, Петрович? — уставился на него Лопатин.
Столетов молчал.
— Вот будет у тебя, Юрка, дочка, тогда поймешь почему! — пояснил Иван Иванович. — Мы уже постановили, что овощи председатель забрал справедливо, и нечего к этому возвращаться.
— Ну ладно, пускай справедливо, — сказал Костиков. — А как расценить такой факт: когда пришло время держать ответ за кукурузу, Столетов сам не поехал, а послал Лопатина. Это что — справедливо?
— Погоди, Костиков, — поднялся Лопатин. — Тут ты Захара Петровича опять не угадал. Не поехал он со мной потому, что верил в меня больше, чем я сам в себя верил. Научил меня Захар Петрович сознавать свою силу, человека в себе уважать — и спасибо ему…
— Верно! — закричали из дальних рядов. — Пусть Петрович остается!
— А вы меня не сбивайте! — кричал Костиков. — Если поставить вопрос — уважают товарища Столетова колхозники? Та же, к примеру, Ниловна? Надо прямо сказать — не любят они его…
— А тебя кто любит? — перебила его Ниловна. — Тебя не то что твоя баба, тебя и кошка не любит. Ты в избу — кошка под лавку…
Кто-то крикнул:
— Мели папаша, власть-то наша!
Собрание неожиданно накренилось.
Костиков, конечно, перегнул палку. Чем сильней он порочил Столетова, тем активней проявлялась симпатия колхозников к своему председателю.
Балашов одним из первых увидел непорядок и попросил слова.
Он обстоятельно разъяснил, что заслуги Столетова никто не отрицает, отметил все хорошее, что сделано в колхозе за два последних года, осветил воспитательную деятельность Столетова, перечислил его положительные качества: прямоту, честность, справедливость, и только после этого выставил бесспорную претензию: невыполнение директивы вышестоящих организаций.
Балашова слушали внимательно, с уважением, но, как только он дошел до злополучной директивы, какая-то старуха из дальних рядов пронзительно крикнула:
— Мы своим председателем не торгуем!
И за ней, как по сигналу, стали кричать со всех сторон:
— Пускай Петрович остается!
— Другого нам не надо!
— Тише, женщины! — Балашов поднял руку. — Говорите по одной!
— Мы по одной не можем! Петрович достойный!
Балашов пожал плечами и наклонился к Столетову:
— Поскольку так получилось, давай исправлять на ходу. Выступи с самоотводом.
— Туча, — сказал Столетов.
— Что? — не понял Балашов.
— Туча! — повторил Столетов. — Видишь, Юрка?
За рекой, окантованная лучами солнца, плыла серенькая тучка. Как будто прислонившись к ней, стояли ровные плахи дождя.
Тучку заметили. Народ зашумел, оживился.
Дождь шел у соседей, в «Мичуринце». Правда, дождик скупой, реденький, но все-таки дождик — небесная вода.
— Может, и к нам притянет? — спросил Столетов.
— Нет, — усмехнулся Лопатин. — Стороной обойдет. Костикова забоится.
И правда, зловредный Костиков снова прорвался на трибуну и махал длинными руками.
Ему во что бы то ни стало приспичило задать вопрос Ниловне, причем на виду и в открытую, чтобы все слыхали.
— Ты, бабка, при Захаре Петровиче медовая, — начал он. — А за его спиной что болтаешь? А ну, скажи? Что язык прикусила?
— А что? — спросил Балашов.
— А что — про это дочке его известно. Захар Петрович сам ей на ушко шепнул. Так или не так, Светлана Захаровна?
Костиков спрашивал тихонько, будто подкрадываясь. Очевидно, ему было известно что-то новое и интересное.
Светлана смешалась, опустила голову.
— Позабыла, что говорила? — продолжал Костиков. — Тогда мы тебе напомним. По чьей вине твой папаша семнадцать лет безвинно страдал? А? Молчишь или не слыхать? Кто на него донос написал?
Столетов нахмурился и посмотрел на Костикова так, словно первый раз в жизни увидел его.
Народ затих.
— Дедюхин на него донос написал, — продолжал Костиков, любуясь тем, что его сообщение оказалось еще более неожиданным, чем тучка. — Дедюхин! И узнал об этом Столетов на свадьбе. Так или не так, Светлана Захаровна?! Теперь понятно, товарищи, какой между ними на станции банкет состоялся?
— Неясно, — бросил Балашов.
— Вам неясно, а мне ясно. Силком он Дедюхина напоил. За донос поквитался… А если не так, пусть оправдается.
Столетов махнул рукой.
Тучка между тем надвигалась и курчавым краем своим шла уже над полями первой бригады.
— Захватила, а, Юрка… — Столетов толкнул его локтем. — Гляди, кукурузу захватила.
Лопатин посмотрел на него чужим взглядом и опустил глаза.
— Надо объяснить, товарищ Столетов, — проговорил он официально.
— Прямо мочи больше нет! — заголосила Ниловна. — Да скажи ты, Захар Петрович, сам — белый ты или черный? Ей-богу, как скажешь, так и будет.
Столетов поднялся и, прикидывая в уме слова, начал:
— Светлана и Костиков наболтали вам…
Но Светлана не дала ему говорить.
— Я не болтала! — нервно перебила она. — Я Костикову в шутку сказала… по глупости… Да дайте мне сказать, не шумите!.. Каждый может проверить… Существует свидетель, колхозник из «Прогресса»… Они при нем пили! Давайте вызовем его, спросим…
— Да что же тут делается! — отчаянно прозвенел в толпе молодой голос. Все обернулись.
— Опомнитесь, взрослые люди! — кричала Любаша. — Захар Петрович два года у нас на виду, два года с нами, на те же трудодни существует, а мы должны чужака призывать, чтобы он нашего Захара Петровича нам объяснил? Да вы что? А если бы того мужика не было. Неужели бы мы Захара Петровича продали?
— Это кто? — спросил Балашов.
— Моя, — ответил Лопатин, улыбнувшись застенчиво и гордо.
— Активная она у тебя, — отметил Балашов.
Он обернулся, чтобы ободрить председателя, но того уже не было.
Столетов спешил на поля первой бригады. Ему не терпелось узнать, напоил ли дождь истосковавшиеся по влаге стебли. Сперва он старался идти степенно, пробовал насвистывать «Наш паровоз…», но нетерпеливый мальчишеский характер давал себя знать и ноги шагали все быстрее.
До поля было всего ничего: километра три, а сегодня казалось — все десять. Чтобы сократить время, Столетов решил не думать ни о дожде, ни о кукурузе. Собрание, наверное, закругляется… Наверное, голосуют… Как издавна заведено, кто голосует «за», отходит вправо, кто «против» — налево, Девчата, наверное, шумят, смеются, перетягивают друг друга к себе, а приезжий дяденька с медалями покорно дожидается своей участи… Интересно, в какую сторону подалась Светлана: за отца или против?
