И будто дамбу прорвало, мутная волна докладных потекла в отдел кадров, Карасин обвинялся в беспробудном пьянстве и элементарном невежестве; докладные эти Овешникова размножала и расклеивала на всех досках объявлений по всему заводу, и завод окрысился на главного энергетика, очень не понравилась рабочему классу бабья месть. Женщины плевались, мужчины сочувствовали. Директор и главный инженер вызвали к себе Афанасия, подержали его перед собой и дали совет: с бабами на предприятии впредь не связываться! А тому было горько и стыдно.
Появился наконец бывший главный энергетик, выдернутый из неизвестности самой Овешниковой, ею же приведенный на подстанцию.
Бывший протянул Карасину ладошку, повисшую в воздухе, и полез в подвал, ключом Овешниковой открыл склад, куда некогда припрятал бесхозное оборудование. Карасин тут же позвонил в охрану, ткнул пальцем на бывшего и сказал, что у человека, к заводу никакого отношения не имеющего, есть ключ от служебного помещения. Ключ изъяли, Овешникова скрылась, бывшего под ручки довели до проходной, и Карасин дал ему пинка под зад.
Потом какие-то людишки с ключом Овешниковой полезли в подвал, что-то сверяли, сунули носы в дубликаты всех накладных и ушли ни с чем…
И вроде бы описанный памятник Карлу Марксу никому не вспоминался. На какие-то совсем уж детские козни обращал внимание только Белкин, с грустью признавшийся, что, знать, оскудели мозги у этой власти.
У власти! Но не у него!
Ибо проклятая загадка решена, роль личности в истории доказана и определена. Не слепая судьба движет человечеством, а хотение или нехотение выдающейся личности. Не по прихоти случая лопнула труба в директорском гараже и 246 пустых бутылок поплыли по двору, а пьяный сварщик не тем электродом пользовался. Он, Владимир Иванович Белкин, становился властителем судеб и отгадчиком их. Все философские построения свои он когда-то, сам над собой посмеиваясь, называл бреднями и, привязывая чистого и скромного человека к месту (кабинету или креслу), превращавшему того в скотину, верил и не верил в фатальность такого слияния, и теперь мог, после злобных атак Овешниковой, убедиться в правильности своих провидческих прогнозов.
Мог! Все зависело от свободы человеческой воли, его воли. Ею и разрешится проблема — человек красит место или место красит человека? Более того, форма и содержание осмысливались теперь в необыкновенной четкости, потому что только он, Белкин, может дать следствию более чем убедительное доказательство вины Овешниковой. В ту ночь 8 ноября он, предвидя приезд Карасина и Овешниковой, вписал в «Журнал происшествий на смене Белкина В. И.» разрешение допустить пьяного Немчинова к работе, и главный энергетик подписала не глядя.
(Спохватилась позднее, журнал безуспешно искала, то же разрешение вымарала из Люськиного журнала, преступным вымыслом называла слухи о том, что в ночь на 8 ноября приезжала на завод). Но грядет, грядет справедливость! Журнал с подписью Овешниковой спрятан надежно, в ячейке КРУ № 246!
— Нет у нас такой! — прервал Белкина Афанасий, гадая, под каким предлогом выгнать сменного мастера с работы.
А Белкин метался по кабинету, рывком открывал дверь, водил глазами по просторному залу подстанции; ключ проворачивался, оставляя собеседников наедине, и Белкин продолжал свои сумасшедшие откровения. Справедливость покоится до поры до времени в безномерной ячейке, у губок с шестью киловольтами, никакие милицейские ищейки ей не страшны, ибо, чтоб достать журнал с подписью Овешниковой, надо обесточить весь завод, выкатить КРУ, просунуть руку в яму и…
Однако же — от головокружения у Белкина подкашивались ноги, а язык примерзал к нёбу — однако же: если журнал извлечь из ячейки и оповестить о нем всех, всех и всех, то не повлияет ли он на чистоту эксперимента, не исказит ли выходные параметры, не станет ли регистрация события причиной самого события?
— Пиши заявление, — приказал ему Карасин. — Прошу, мол, уволить с такого-то числа. С завтрашнего. Уходи пока не поздно.
— А журнал в 246-й?
— Забудь. Когда-нибудь он ссохнется, покроется токопроводящей коркой, сдвинется, закоротит фазы, и ячейка взорвется. Такова судьба всех справедливостей. Она же — в нас. А не в номерных безномерных ящиках и ячейках. Прощай.
— Никуда я не уйду! — огрызнулся Белкин. — Кощеем Бессмертным буду сидеть на подстанции да ходить вдоль ячеек.
Так на душе было гнусно, подло, скверно, что Афанасий и сам захотел уволиться, да нельзя было, еще год не прошел с того месяца, как пришел он на завод, где все еще внезапно появлялись и так же внезапно исчезали следователи. Однажды утром застал он мать как-то особо, более чем бедно одетой; мать куда-то торопилась и не хотела показывать себя сыну. Афанасий настиг ее у дверей, обнял, вгляделся: старенькая, за шестьдесят уже, пальцы истыканы иголками, глаза слезятся, спина сгорбилась от поклонов генералам и прокурорам, когда вымаливала прощение, — так куда ж спешит, зачем из рук сына вырывается?
Догадался: опять на поклоны к сильным мира сего, потому что кто-то (неужто Юлия?) прицепился к реабилитации, готовится пересмотр, какие-то кассации-апелляции… Гиблое, бессмысленное юридическое действие, почти ничтожное, никаких перспектив не сулит зачинателям его, но, с другой стороны, раз уж к всегда закрытому советскому судопроизводству едва не допустили иноземных экспертов, да еще из враждебной страны, то…
— Мать, не надо… Унижаться не надо. Все кончится хорошо.
Не могло кончиться иначе — так рассчитал он. Завод двигали в передовики соцсоревнования, а тут эта Овешникова со своими кляузами, с уголовным делом, которое полежало у прокурора, пока тот не нашел в нем отсутствие состава преступления. А главный энергетик бесится, пишет позорящие предприятие бумаги. Высокое начальство собралось на даче секретарши директора, родной сестры заместителя министра, именно она спаивала своего начальника и подкладывала ему аппетитных девчонок, хотя Белкин судил иначе: вовсе не капризы или корысть секретарши поганили завод, а некие другие причины более высокого порядка — столь высокого, что впору прибегать к мистике, которая в духе эпохи; не так давно какие-то мудрецы провозгласили: если бы на «Титанике» у второго скрипача оркестра не развязались шнурки, то корабль, возможно, так и остался бы на плаву; и не вредно вспомнить о количестве бутылок в бурном потоке — 246 их было, двести сорок шесть емкостей из-под бренди, так не стало ли такое число роковым для директора и завода?
Собрались на даче, повестка дня суровая: «Что делать с Овешниковой?» и «Разное». С главным энергетиком управились быстро, решено ограничиться намеком.
Все устаканится само собой — так повелевало время, так рассудило оно, хотя Белкину мнились сцены из Шекспира, кинжал в руке подосланного Овешниковой убийцы, проходная, обагренная кровью, автомашина, на полном ходу сбивающая Карасина в темном переулке.
Но ничего подобного не произошло, потому что Юлия Анисимовна Овешникова ушла, уволилась, покинула завод стремительно, в каком-то испуге, будто в подражание своему предшественнику. Афанасий как раз был на пятом этаже и сверху видел, как вышла из отдела кадров Овешникова и тихими скорбными шажочками, осыпаемая снегом, направлялась к проходной. Остановилась, посмотрела назад, в сторону подстанции; была в короткой шубе, надела варежку, сделала ею как бы прощальный мах — так рукою очищают стекло от налипшего снега…
Афанасий закрыл лицо руками — впервые за все годы хотелось пустить слезу.
Премии за косинус выплатили, и стыд, что ли, пробился в директоре, но и Немчинова не забыли. Полагалась она всем сменным энергетикам и дежурным по ЦРП. Опять скинулись. Афанасий понес деньги вдове, посидел на кухне за рюмкой. Дети уже смирились со смертью отца, с тем, что его нет и не будет, мать их наполнена разными заботами…
Лишь щенок не мог поверить и страдал, собачий сын страдал! Щенок носом учуял в Афанасии родные запахи, от гостя несло подстанцией, где работал, жил и умер хозяин, и щенок ластился, скулил, влажные больные глаза его смотрели с надеждой, а ведь ему ничего уже не объяснишь, да и человечеству тоже, был человек — и пропал человек, как пропадет и он, Карасин, как все. А ведь, если вдуматься, погиб человек по его вине, остаться надо было на подстанции, так нет, потянуло к бабе…
Вот за это и надо было посадить его годочков на пять. А Овешниковой дать поменьше, пару лет, за подстрекательство или соучастие.
Семья охотно подарила Афанасию щенка. Он сунул его под пальто и понес к себе на Арбат.
Пришла пора и ему уходить с завода. Но Афанасий не спешил, чего-то ждал. И дождался: Люська позвонила, приглашала на все удовольствия, на новый завод тоже, главным энергетиком, завод делает сантехнику, унитазы, умывальники, кафельную плитку. Сама она хиляет там за начальника ППО, главного инженера приручила, а потаскушек в приемной директора меняет по своему усмотрению. Писсуары и унитазы — для вокзальных туалетов и станционных сортиров, завод — в системе другого министерства, транспортного строительства, полная безопасность гарантирована.
