Автомобили всегда осложняли Кэссиди жизнь. В иные моменты он испытывал искушение долбануть какого-нибудь паразита, помяв одно-другое крыло. Единственным приятным местом на Брод-стрит ранним утром оставался перекресток с бульваром Рузвельта, где оживленное движение прекращалось.
Кэссиди миновал бульвар, провел автобус через “зеленую улицу” светофоров, повернул на Йорк-роуд, пересек городскую границу. Теперь ехать было легко. Он пустил автобус на сорока, и тот гладко катился по широкому белому бетонному хайвею по направлению к Дженкинтауну. Сквозь шум мотора слышалась болтовня пожилых леди, смешки, восклицания, а время от времени нытье детей.
Сзади донесся гудок, Кэссиди взял чуть-чуть правее. Услышав еще гудок, глянул в зеркало заднего обзора и увидел, как вывернулся автомобиль, обгоняя автобус слева. Машина проехала, но Кэссиди задержал взгляд в зеркале, потому что отчасти там был виден Хейни, а в руке у него была фляжка. Он увидел, как Хейни отвинтил пробку, поднял фляжку, сделал длинный глоток.
Он слегка повернул голову и сказал:
— Спрячь фляжку.
— Выпивать запрещается?
Кэссиди ждал, когда Хейни уберет фляжку.
— Не вижу никаких табличек, — объявил Хейни.
— Убери эту чертову фляжку, или я остановлю автобус.
— Ладно, Джим. Никаких возражений.
Хейни сунул фляжку во внутренний карман пиджака. Автобус добрался до вершины холма и начал спускаться вниз по извилистой, бегущей меж ярко-зелеными склонами дороге. Солнце окрашивало асфальт в белый, а поля в желтовато-зеленый цвет. Ведущая вниз дорога была гладкой и хорошо огороженной. Сделав очередной поворот, автобус продолжал путь по ровному хайвею.
— Джим, мы вполне можем поговорить.
— Я сказал, не сейчас. Не здесь.
— Это важно. Я целую ночь не спал, думал об этом.
— Чего тебе надо, Хейни? Какого черта ты хочешь?
— По-моему, мы с тобой можем друг другу помочь.
— Слушай, — сказал Кэссиди, — ты мне только одним можешь помочь. Не забивай мне уши.
В зеркале заднего обзора можно было увидеть жирное, розовое от массажа лицо Хейни. Он потел, воротничок рубашки промок. Во рту торчала незажженная сигара, которую он жевал.
— Ну, все в твоих руках, — продолжал Хейни. — Можешь уладить так или иначе.
— Что уладить?
— Ситуацию.
— Нет никакой ситуации, — сказал Кэссиди. — Нет вопроса. По крайней мере, с моей стороны.
— Ошибаешься. Ты даже не представляешь, как ошибаешься. Я тебе говорю, ты вляпался в кучу неприятностей.
Это просто разговор, не имеющий никакого значения, сказал себе Кэссиди. Но опасения охватили его, не отступали, и он услыхал свой собственный вопрос:
— Каких неприятностей?
— Самых что ни на есть паршивых, — заявил Хейни. — Когда женщина начинает тебя ненавидеть. Когда у нее на тебя настоящий зуб. Вот я сижу в одной комнате с Милдред. Она сидит на кровати. Разговаривает вслух, как будто одна в комнате и рассуждает сама с собой. Начинает по-всякому тебя обзывать...
— Это не важно, — оборвал его Кэссиди и ухмыльнулся. — Я выслушал от нее все прозвища, какие есть в словаре.
— Ты не слышал того, что я слышал, — возразил Хейни серьезным, почти торжественным тоном. — Говорю тебе, Джим, она серьезно намерена испортить тебе жизнь. По-настоящему испортить.
Кэссиди все еще ухмылялся, отбрасывая опасения. Это удалось, и он беззаботно полюбопытствовал:
— Что она замышляет?
— Не знаю. Она своих планов не разглашает. Но очень много говорит о тебе и о той маленькой костлявой девчушке Дорис.
С лица Кэссиди пропала ухмылка.
— О Дорис? — Руки стиснули руль. — Я одно знаю наверняка. Милдред лучше дважды подумать, прежде чем попробовать обидеть Дорис.
— Милдред не из тех, кто думает дважды. Это дикая, злобная...
— Нечего мне рассказывать, — оборвал его Кэссиди. — Знаю, что она собой представляет.
— Знаешь? А может, и нет. Может, я ее знаю получше тебя. — Хейни вытащил изо рта сигару, отвел ее в сторону и осмотрел. — Милдред бьет сильно. Это настоящий кулачный боец. Может много вреда причинить.
— И это знаю. Расскажи что-нибудь новенькое.
— Она рвется размазать тебя, заставить ползать на брюхе. Вот чего она хочет. Увидеть, как ты ползаешь. Она добьет тебя до конца. А что сделает с Дорис, мне страшно подумать. Кэссиди неотрывно смотрел на бегущую широкую белую бетонную дорогу.
— Пожалуй, на это я не куплюсь. Если ты ведешь игру в покер, Хейни, я не играю.
— Это не покер. Я все карты перед тобой открываю. Знаешь ведь, как я хочу Милдред. Умираю медленной смертью, потому что не могу ее получить. По-моему, у меня есть единственный способ ее завоевать.
— Вот этого я как раз не пойму, — признался Кэссиди. — Эта женщина распаляет тебя, ты ее хочешь больше всего на свете. А сам сидишь здесь и уговариваешь меня к ней вернуться.
— Я этого не говорю.
— Ты чертовски ясно сообщил о ее желании меня вернуть.
— Ползком, — добавил Хейни. — Я сказал, она только этого хочет. Не тебя. Ты ей не нужен. Ей не терпится видеть одно. Видеть, как ты ползешь к ней на брюхе. Чтобы она могла разбежаться, врезать тебе ногой по морде и послать ползти дальше. Она хочет только расплаты.
— Ну и отлично. Знаешь, когда она ее получит? Когда Атлантический океан пересохнет.
Но Хейни в зеркале заднего обзора покачал головой:
— Она ее получит, Джим. Она такая. Найдет способ получить именно то, чего хочет.
— И что же я должен делать?
— Облегчи себе жизнь. — Хейни подался вперед, зашептал густым, маслянистым шепотом: — Ради себя самого. А если тебе действительно дорога эта девушка, Дорис, то ради нее.
— Говори, Хейни. Просто скажи.
— Ладно. — Шепот стал громче, еще маслянистей. — Говорю, тебе надо вернуться к Милдред. Но возвращайся не как мужчина — как червяк. На коленях, на брюхе, ползком. А когда она вышвырнет тебя за дверь, все кончится. Она расплатится, все развеется.
В этот самый момент навстречу автобусу вылетел огромный оранжево-белый грузовик. Автобус поднимался на холм, грузовик поворачивал на вершине холма и слишком широко развернулся. Когда автобус вынырнул снизу, грузовик вильнул к обочине. Казалось, машинам не разминуться. Автобус как бы содрогнулся и съежился, а потом грузовик мелькнул мимо, и все обошлось.
— Конец, — пробормотал Кэссиди.
— Джим!
— Я здесь. Слушаю.
— Ну как?
В ответ Кэссиди рассмеялся. Смех был натужным, сухим, с кислым привкусом.
— Не смейся, Джим. Пожалуйста, не смейся. — Хейни опять держал в руках фляжку и выпивал. — Ты должен это сделать, Джим. Ничего больше ты сделать не можешь. Если ты это не сделаешь...
— Господи Иисусе, заткнись же, наконец!
Хейни глотнул еще.
— Заявляю, что это единственный способ. Единственное, что можно сделать. — Он влил себе в глотку еще спиртного, потом еще, потом выпитого оказалось достаточно, чтобы он полностью принял субъективную точку зрения и признал: — Мне ужасно нужна Милдред. А это единственный способ ее получить. У нее сейчас только одно на уме. Она хочет расплаты. Так сделай это, Джим. Сделай, прошу тебя, сделай. Пойди к ней и разреши, чтобы она тебя вышвырнула. Я знаю, потом она будет смотреть только на меня.
Кэссиди опять рассмеялся. А Хейни опять выпил.
— У меня есть деньги в банке, — сообщил он.
— Я тебе говорю, заткнись.
— Около трех тысяч долларов.
— Ну-ка, слушай, — сказал Кэссиди. — Я хочу, чтобы ты заткнулся. И спрятал эту чертову фляжку в карман.
— Три тысячи долларов, — бормотал Хейни, кладя руку на плечо Кэссиди. — Точная сумма: две семьсот. Это мое состояние. Сбережения за всю жизнь.
— Убери от меня руки.
Хейни все держал руку на плече Кэссиди:
— Я тебе заплачу, Джим. Заплачу, чтобы ты это сделал.
Кэссиди схватил руку Хейни и сбросил с плеча.
— Джим, ты слышишь, что я говорю? Я сказал, что с тобой расплачусь.
— Прекрати.
Хейни хлебнул еще:
— Можешь воспользоваться деньгами. Деньги хорошие.
— Забудь об этом. Прекрати.
— Пятьсот! Как насчет пяти сотен?
Кэссиди впился зубами в нижнюю губу и сильно прикусил. Автобус снова шел вверх, а вершина холма была залита белым горячим бетоном под сияющим в полную силу солнцем. Автобус силился выбраться на вершину.
— Даю шесть сотен, — продолжал Хейни. — Я готов заплатить наличными шестьсот долларов.
Кэссиди открыл рот, глубоко вдохнул и плотно сжал губы.
— Семьсот, — не отступал Хейни, сунул в рот фляжку, запрокинул голову, сделал долгий глоток, оторвал фляжку от губ и опять заговорил, хрипло, громко:
— Знаю, что ты вытворяешь. Думаешь, будто загнал меня в угол. Ладно, гад. Ты меня одолел. Признаю, одолел. Даю тысячу долларов.
Кэссиди повернул голову, чтобы что-то сказать, понимая, что у него нет времени и что надо смотреть на дорогу. Но как только снова устремил взгляд вперед, почувствовал навалившуюся тяжесть Хейни, почуял сладкое от спиртного дыхание. Автобус уже выехал на вершину холма и начал спускаться.
