Эх, что там рассказывать. Часа через два Ленька примчался на "газике" и забрал меня домой. Я ему, дураку, пыталась объяснить. Я же ведь любила его. Кончилось тем, что я засветила ему фонарь под глазом. Он забрал Игорька и ушел. Отец уговорил его отдать ребенка. Ленька очень дружил с отцом. Я унижалась. Я пыталась помириться. Куда там! Он перевелся в другую часть. Потом стал летчиком-испытателем и через три года разбился при испытании истребителя. Отец мне до сегодняшнего дня этого не простил.
Хотите верьте, девчонки, хотите не верьте, но я почти до Ленькиной гибели никому не давала. Я уже работала с вами в институте.
Ну, а потом, вы же знаете. Встретила Ваньку Буйко. Парень видный, мастер спорта. А то, что не Ленька, – видно такая у меня блядская судьба. Родился Валька. Так оно и идет все через задний проход.
Девчонок удивило, как интеллигентно Верка рассказала эту историю, без обычных матюгов и неслыханных выражений. Вероятно, присутствие Розы облагораживало Веру.
Правда, однажды она матюгнулась, даже зная, что Роза может услышать ее. Да еще как матюгнулась!
В ту пору в институт пришел новый директор. Стал наводить порядок, то есть – разрушать все хорошее, что было создано до него. Но в финансовых вопросах он действительно пытался разобраться.
Веру он заметил, знал ее фамилию и должность. Поэтому, увидев, какую зарплату получает техник-чертежник, директор потребовал объяснение главного бухгалтера. Оказалось, что техник работает сдельно. Директор вызвал председателя месткома и Розу, непосредственного руководителя Веры.
Роза, деликатная, мягкая, интеллигентная сейчас со стальной твердостью отстаивала интересы своего техника.
Вдруг в приемной, дверь в которую из кабинета была приотворена, появилась разъяренная Вера. Каким-то образом она узнала, что в кабинете директора решается судьба ее зарплаты. Игорь, Валя и зарплата были вещами неприкосновенными. Вера была готова вцепиться зубами в горло посягавшего на эти святыни. Поэтому заявление о том, с чем она смешает директора, адресованное его секретарше, было только нежной прелюдией.
Роза, которую подобное выражение смутило бы даже только в присутствии девчонок, сейчас, сидя напротив директора, покраснела и стала еще красивее, чем обычно.
Директор стал тонуть в потоке противоречивых ощущений. С одной стороны лично его посмела оскорбить какая-то чертежница. С другой стороны, мат этой чертежницы был таким насыщенным, таким колоритным, что даже в мужском исполнении привел бы его в восторг. С третьей стороны, он уже обратил внимание на Розу еще тогда, на первом совещании в его кабинете. Она поразила его своей утонченной красотой. Конечно, это особый вид женщин. К такой не подступишься. Глядя на таких, даже не помышляешь ни о чем грубом, а в душе пробуждается что-то такое, чего ты в себе даже не подозревал. Нет, что ни говори, мудро оно придумано – существование таких женщин, пусть они и не для тебя. Как редкие красивые птицы. Вот и сейчас она сидит на краешке стула, прямая, настороженная, готовая вспорхнуть.
Как-то в коридоре он увидел ее со спины. В тот миг ему почудилось, что в проектный институт явилась царица из сказок его детства. Где-то он слышал историю древнего грека Праксителя, который не мог сыскать пары женских ног, как образец для своих скульптур. Поэтому в натурщики он выбирал юношей. Надо было Праксителю увидеть ноги Розы!
Директор не расслышал, что именно сказала его секретарша, но Верин громоподобный ответ ворвался в тишину кабинета:
– Что ты мне тычешь своего директора? Е…ть я хотела твоего директора!
Судьба Вериной зарплаты была решена. Директор улыбнулся и отпустил смущенную Розу. Зарплата осталась прежней. То ли потому, что директор почувствовал в Вере Буйко родственную душу, то ли он и вправду поверил, что такая видная дама высказала истинное намерение по отношению к стареющему директору. В институте больше никогда не обсуждался этот вопрос. Даже узнав с огорчением, что Вера Буйко не украинка, а еврейка, директор оставил все, как было.
Правда, директору рассказали о верноподданном поведении Веры во время Шестидневной войны в Израиле.
В первый день, когда Советское информбюро сообщило о том, что сбито не то сорок, не то пятьдесят израильских самолетов, что египтяне, иорданцы и сирийцы победоносно наступают, Вера не скрывала своего восторга. На второй день сообщение о количестве сбитых израильских самолетов было таким же. Верина радость утроилась. Еще бы! Наши родимые "МИГи", те самые, на которых когда-то летал Ленька, сбивали паршивых израильтян. Но когда вдруг выяснилось, что израильтяне за шесть дней разгромили армии Египта, Иордании и Сирии, что не "МИГи" вовсе сбивали, а были сбиты, Вера возмущалась во всю мощь своего темперамента, щедро используя богатство словарного запаса.
В отличие от нескольких институтских евреев, осуждавших израильских агрессоров, чтобы только их не заподозрили в симпатии к Израилю, Вера была абсолютно искренней. Она открывала рот, когда в отделе евреи пытались ее урезонить. А перекричать Веру, как известно, никому не удавалось. Если бы не тема спора, это было бы только неприятно. Но сейчас, не дай Бог, могли услышать, о чем она орет. Поэтому из любого спора Вера выходила победительницей. И лишь в споре с Розой… Но ведь это не был спор.
После работы они ехали в электричке к своим сыновьям в пионерский лагерь. Саша был на два года старше Игоря и опекал его примерно так же, как Роза опекала Веру. Но Розе было намного проще. Достаточно было ее упрямого молчания в кабинете директора и исправления немногочисленных "хомутов" на чертежах, чтобы защитить Верины интересы. Саше приходилось куда труднее.
Игорь был очень похож на деда. Те же крупные веснушки на типично еврейском лице. Те же рыжие кудряшки. Это делало его объектом издевательств пионеров, по какой-то неведомой причине уже ненавидевших жидов.
Саша был сильным мальчиком и умел драться. К тому же с малолетства воспитанная в нем непримиримость к антисемитизму удесятеряла его силу. После Сашиного вмешательства у юных ленинцев на несколько дней пропадала охота не то что преследовать Игоря, но даже вслух произносить слово " жид".
Вера тяжко страдала, когда во время свиданий с ней ребенок плакал и просил забрать его домой. А ведь ей так непросто было достать путевку в этот блядский пионерский лагерь. Господи! Почему сыночек должен страдать из-за своей внешности? Он ведь так похож на ее отца, на самого лучшего человека. Ну, что у них общего с еврейством? За что им досталась такая внешность? Проклятые израильские агрессоры!
Все клокотало в Вериной душе, когда она затеяла дискуссию с Розой на животрепещущую тему.
Великое дело любовь! Вера не ревновала, видя, как мужчины смотрят на Розу. Не было в этих взглядах кобелиного хотения. Вера всегда даже спиной ощущала похотливую псятину. Сейчас просветление и благородство внезапно появилось не только на лицах, но и на физиономиях, которые преступной мордой назвать обидно. Вера смотрела на ровный пробор, разделявший гладкие черные волосы, собранные сзади в тугой узел, на огромные печальные глаза, и понимала, что такая женщина может пробудить только возвышенные чувства. О такой никто не скажет "кровь с яйцами". Даже на жлобов она влияет облагораживающе.
Роза пыталась пресечь разговор об израильской агрессии, глазами показав на окружающую публику. Но Вере, – нет, она не ревновала, – все же хотелось взять реванш за такое различное, такое обидное для нее сейчас отношение мужчин. Зная Верино упрямство, Роза поняла, что от этой темы ей не уйти.
– Ладно. Ты можешь по трем проекциям вычертить общий вид?
– Конечно.
– Так вот, я предлагаю тебе взять карту восточного Средиземноморья и, глядя на нее внимательно, прочитать, что писала "Правда", скажем, с начала мая до конца Шестидневной войны. После этого мы поговорим об агрессии.
– Причем здесь проекции?
– Посмотри на карту и прочти сообщения. Сама поймешь.
Вера больше не говорила с Розой ни о проекциях, ни об агрессии. Только спустя несколько лет Роза принесла Вере журнал "За рубежом", в котором опубликовали книгу иорданского короля Хусейна "В черные дни войны". Бывают же такие невероятные проколы в советской пропаганде! Вера бурно отреагировала на прочитанное:
– Так выходит, все наши сообщения были сплошной липой? Выходит, Израиль не напал, а оборонялся?
Роза улыбнулась и ничего не ответила.
В октябре 1973 года началась еще одна война с Израилем, но Вера уже не была в числе яростно осуждавших израильскую агрессию.
Жизнь без баталий, вероятно, потеряла бы для Веры всякий смысл. В баталиях она была атакующей силой. Никто никогда не видел ее плачущей. Поэтому, когда она пришла на работу с красными глазами, в которых еще блестели слезы, все знавшие Веру не один год были удивлены невероятно.
