– Есть ли вопросы? – спросил судья.
Адвокат Светлана Анатольевна вскинулась, подняла руку.
– Могу ли я обратиться к присяжным?
– Категорически возражаю! – заявила представительница прокуратуры.
– Но разве мы боимся правды? Если к ним приходил майор, пусть скажут. – И поскольку судья кивнул, она повернулась к присяжным: – Можно? Правда ли, что к некоторым из вас приходил майор
Егоров с просьбой оправдать моего подзащитного?
– Да, – закивали три женщины.
А один мужчина, грузный, седой, тяжело вздохнул:
– Конечно, при всем этом я никак не могу быть уверен, что подследственный уполномочивал товарища майора…
– Это не важно! – выкрикнул, вскакивая, капитан. – Ходил – ходил.
– Ваша честь, почему он прерывает? – спросила адвокат у судьи.
Судья хмуро посмотрел на офицера милиции. Светлана Анатольевна тоже уставилась на него.
– А если завтра окажется, что кто-то, – продолжала она, – и не по вашей просьбе, нет, господин капитан… а просто, желая сделать вам приятное, подбросит вам в окно пачку ворованных денег… или зарезанного чужого барана… вы будете виноваты?
– Что за шутки?! – взревел, крутясь на стуле, капитан. – Если бы да кабы… А майор ходил и просил! Мы проследили!
– Но мой-то подзащитный не просил! – возразила адвокат. – Он об этом скажет.
– Конечно, он скажет… еще бы… Но сначала я скажу, – прервала ее заместительница прокурора. – Вот письмо директора ВЦ, Катаева Олега
Сергеевича, где гражданин Катаев извещает, как наш подсудимый на его глазах изрезал ножом картину известного художника Деева… и он,
Катаев, оказался свидетелем того, как упомянутый художник называл подсудимого ничтожеством! И дал ему прилюдно пощечину! Позвольте присовокупить документ.
– Он не давал мне пощечину!.. – не удержался Никита. Надо же, и этот бред хотят вменить в вину! – И вообще, около картины мы оказались случайно… речь шла о метафизике, о смысле жизни…
– Ну-ну, давай-давай… – забормотал, наслаждаясь его смятением, усатый капитан и демонстративно поник под взглядом судьи. – Извините! Всё, всё!..
Далее все шло, как во сне. Это уже было на третий день? Или в понедельник? Никита почти не слушал – ждал момента, когда ему предоставят слово. Надо же, всё валят в кучу! При чем тут Деев, с которым как раз Никита-то и дружил… и дядя Леха к нему хорошо относился… а то, что сорвалось у него с языка, сорвалось случайно… И даже если не случайно, то это никак не доказывает, что именно Никита порезал картину… наоборот, он тогда пытался пальцем загладить порезы и трещины на разрисованной стене… а этот бледный сморчок подглядывал…
А женщина из прокуратуры, сверкая скрещенными мечами на грудях, звонким уверенным голосом требует, учитывая злодеяния Никиты, подпадающие под действие статьи сто шестьдесят пять, “Убийство, совершенное неоднократно – пункт „н”, совершенное с особой жестокостью – пункт „д”, а также сопряженное с изнасилованием или насильственными действиями сексуального характера”, определить ему наказание – двадцать лет лишения свободы в колонии строгого режима.
– Двадцать лет! – кто-то ахает испуганно.
– Двадцать лет! – кто-то хмыкнул удовлетворенно. – А лучше бы вышку!..
“Они шутят?! Скорей бы мне дали слово! Или я с ума сойду!..”
И наступила эта минута.
И показалось Никите: словно в небесах захихикал дядя Леха Деев, притопывая валенками: говори, говори! Говори, смеясь.
– Спасибо!.. – буркнул Никита и, стараясь улыбнуться, с кривыми губами, еле слышно поведал, как его задержали в парке. И как единственный сотрудник МВД Тихомиров заподозрил неладное в связи с его арестом. И как безграмотно и нагло капитан выстраивал доказательную базу – с своими солнцезащитными очками и исстрадавшимися женщинами, готовыми узнать маньяка в любом высоком парне в темных очках.
– Ваша честь, милицию надо как бы чистить. – И тут же смутился: это проклятое молодежное “как бы” влезло. – Просто чистить! В СИЗО со мной парень сидел, он пошел пожаловаться на провокационные действия милиции в отдел их собственной безопасности – и его же посадили. А вот такие опера, как старший лейтенант Тихомиров, в милиции редкость. Не удивлюсь, если его принудят уйти со службы.
– А он уже уволен, – обернувшись, тихо шепнула адвокат.
– Если говорить про мои семейные дела, это никого не касается. Я никого не уполномочивал за меня хлопотать, я и адвоката не просил заниматься моим делом. Хочется надеяться, что и господа присяжные сами составят собственное мнение об услышанном… – Никита забыл все, что хотел сказать, потер кулаком лоб. – Хотя… готов к любому решению суда. Осудите – буду там заниматься самообразованием. Надо через всё пройти. Только вот убивать и воровать не учен. – И снова запнулся. – Но… но если спросите: виноват ли я? Я скажу: да, виноват.
– Слышите?! – радостно прошелестел голос капитана.
Адвокат Светлана Анатольевна, присяжные, да и все в зале удивленно уставились на Никиту.
– Виноват в том, что до сих пор, в свои двадцать семь, ничего пока хорошего не сделал. Отсюда мои проблемы. – И вдруг вспомнил. – Да… только вот что… скажите, ваша честь, список присяжных напечатан?
– Конечно. Наверно, – вдруг слегка смутился старый судья. Он повернулся к сидевшей слева носатой, в очечках, заседательнице, выслушал ее шепот и кивнул Никите. – Будет завтра в газете. Все нормально. – И пристукнув молотком, поднялся. – Объявляется перерыв на час.
Тут же поднялись и присяжные, пошли гуськом в левую дверь заседать.
Никита вцепился пальцами в стальную решетку.
“Зачем я сказал „виноват”? Вот и влепят, если виноват. Я же не в этом смысле виноват! Или правильно поймут?.. Может быть, следовало все-таки рассказать про дружбу с Алексеем Ивановичем! Что его горестные слова, прогремевшие тогда в холле ВЦ, ничего не доказывают! Хотя нет, они доказывают… доказывают… он разочаровался, в какой-то миг понял: я – ничтожество… Но насчет того, что я никак не мог поднять руку на произведение искусства, присяжные-то догадаются? Или нет? Тем более сам признал, что ты малограмотная дубина. Программист. Герой нашего времени, так сказать. Мурло с каменным лицом”.
Никто не покидал зал. Ждали.
Светлана Анатольевна подбежала к решетке, нахмурилась:
– Напрасно вы… – О чем она? – Но ничего! Ничего! Шанс есть!
Юра Пинтюхов протянул через решетку Никите бутылочку питьевой воды.
– Нельзя! – гаркнул охранник и передернул затвором автомата.
– Чего?! – завопил Вася Хоботов. – И воды нельзя подать человеку?
Кровопийцы, враги народа!
Скуластый, узкоглазый охранник вдруг опомнился, заробел. Как-то сник, автомат убрал к ногам.
– Ну, если хочет…
– Спасибо, – во рту у Никиты все горело, но он не мог сейчас пить из горлышка под прицелом фотоаппаратов и видеокамер. – Потом.
Присяжные заседали не час, а два с половиной часа.
Наконец вышли и гуськом потянулись на свои места.
Напряглись на своих стульях черные (синие) дамы из прокуратуры.
Судья стукнул молоточком и объявил о продолжении работы суда.
Грудастая пожилая женщина в костюме с бордовым галстучком поднялась, надела очки, висевшие у нее на цепочке, и, приблизив к лицу лист бумаги с ребром сгиба, начала негромко читать.
Что, что она говорит?! Не слышу!
– Оправдан? – зашелестел зал. – Оправдан!
– Десятью голосами против двух… по всем пунктам обвинения… Что касается порчи картины, этот эпизод в случае подтверждения факта, изложенного в письме директора ВЦ, может послужить предметом особого разбирательства, – так закончила староста присяжных и передала вердикт судье.
В зале суда раздались жидкие аплодисменты.
– Как же так?! – воскликнула старшая из сотрудниц прокуратуры, оборачиваясь к белоглазому капитану. Тот сверкал зубами, даже усы у него шевелились…
– Освободите арестованного! – зашелестели голоса по залу.
Сейчас отворят с лязгом железную сквозную дверцу, охранник с автоматом отступит в сторону, и Никита выйдет на свободу. То есть это так называется. Он сделает всего лишь три шага.
Его о чем-то уже через решетку спрашивали, его фотографировали.
– Дайте попить… – Никита принял из рук Юры голубенькую бутылочку и взахлеб, закрыв глаза, пил. И сквозь бульканье в собственном горле услышал злобные слова капитана милиции – тот стоял неподалеку, воняя бензином и одеколоном:
– Страна еще хлебнет с этими присяжными… не для нашего народа эти игры… говорят, в Красноярске даже какого-то шпиона оправдали… шибко жалостливы стали… мало вас, бабы, душат и насилуют…
– Тихо!.. Тс-с!..
Никита увидел, что судья медленно поднимается и что-то говорит.
– Не слышно!.. – задышал зал.
Старый судья бесстрастным голосом повторил:
– Однако в связи со вновь открывшимися обстоятельствами объявляю, что рассмотрение дела подсудимого будет продолжено.
