Владимир Домашевич - Финская баня

То же самое можно было сказать о пейзажах, открывающихся каждый раз как новые. Очень разные и непохожие, удивительно разнообразные, с которых можно было бы рисовать да рисовать–писать, как говорят сами художники, отличные пейзажи, только бы хватило белой краски, потому что все здесь было только белое, и так его было много, что аж слепило глаза. Колотай словно впервые увидел, что окрестности, когда лес расступался, не были ровные, как у нас, в Беларуси, а перемежались холмами, каменными наростами, гладкими ровными и белыми окнами разной формы — то были замерзшие озера — это уже хорошо знал Колотай, ах, как знал! Попадались замерзшие извилистые ленты рек и речушек, будто обсаженных ольшаником, которые, наверняка, жили под толстым льдом и только ждали весны, чтобы вырваться из неволи. Их сейчас легко можно было переехать по льду, чтобы сократить дорогу.

А дорога, дорога! На ней легко можно было поломать не только лыжи, но и ноги. Присыпанные снегом камни готовы были просто расщепать лыжи, порезать их на лучину — такие острые у них были края, наточенные, как ножи, колючие, как шипы, спрятанные под снегом. И если, не дай боже, налететь на них на большой скорости, спускаясь с горки, можно легко разбиться, потому что лыжи так тормознут, что тебя выбросит из них, как камень из пращи, или ты полетишь с тем, что у тебя останется от лыж, — это Колотай знал от тех, кто проверил такой спуск на себе. Тут, кстати будет похвалить молодых лыжников: за все это время они не сломали ни одной лыжи!

Так что дорога их была ровной только для глаз, а не для ног и лыж. Каждый новый день учил Колотая чему–то новому, в то время как Юхан все такие премудрости, видимо, прошел еще с детства.

Сегодня им нужно отмерить минимум пятьдесят километров, чтобы знать, на что они способны. Колотай уже начинал надеяться на свои ноги, а вот как Юхан, выдержит ли он такую нагрузку — еще неизвестно, хотя парень он крепкий, выносливый и уже натренированный. Главное, чтобы не сорвался, не перегрузил себя самого, чтобы не проморгал ту грань, которая существует между можно и невозможно. И эту грань может почувствовать только он сам, ему, Колотаю, со стороны заметить ее или найти почти невозможно, он может судить только о себе: вот это могу, а это еще не возьму, нужно тренироваться… Колотай тогда сильно испугался за Юхана: а что, если нога выйдет из строя надолго, и они будут вынуждены прекратить свои походы–переходы? Хотя ему, фактически, некуда спешить, его часы остановились, видимо, надолго. Так что ему неделя или больше? Однако же хотелось какого–то успеха, движения, будто тем самым он мог влиять на то время, которое шло себе, обходило его, независимо от того, двигался он сам, или нет. Но странно: остановился сам и кажется, что и время тоже остановилось.

Дорога давалась то тяжело, когда в гору, то шла легко, если с горы, хотя здесь таких больших перепадов встречалось мало, только кое–где встречались подъемы или спуски, когда действительно ритм движения нарушался: то ускорялся, то немного замедлялся. И так — километр за километром, час за часом…

Вдруг они оба, не сговариваясь, остановились и оглянулись — до них долетел гул мотора самолета, который становился громче и приближался к ним. А вот и сам самолет, Колотай узнал его издалека, отчетливо видны были красные звезды на крыльях, фюзеляже и хвосте. Может, это был истребитель, а может разведчик, Колотай слабо разбирался в самолетах, но он просто остолбенел, увидев посланца с той стороны, где он недавно считался своим. И тут самолет, заметив их на дороге, лег на крыло и стал резко снижаться, сильно ревя мотором, и тут же полоснул из пулемета длинной очередью. Онемевшие парни увидели, как снег совсем близко закипел–забурлил от пуль, которые рядком ложились одна за одной на одинаковом расстоянии, но, к счастью, не зацепили их.

Они не успели ни упасть, ни спрятаться под деревья у дороги, а просто онемели и стояли как живые мишени, не успев даже испугаться, потому что все произошло почти мгновенно. Самолет быстро выровнялся и полетел дальше, как раз в том направлении, куда шли и они. Гул мотора затихал и почти пропадал, как до них долетели звуки взрывов — трех один за другим, а потом, через какую–то минуту, еще трех. Сила взрывов не была большой, бомбы не отличались мощностью, возможно, это были мины, которые сбрасывают с самолетов, но воздух слегка колыхнулся, взрывная волна ударила в уши — и все стихло.

Они постояли еще немного, не зная, что делать: а вдруг самолет будет возвращаться тем же путем? Колотай приблизился к Юхану, чтобы решить вместе: куда двигаться? Юхан не сказать, чтобы был очень возбужден, но вид имел немного не такой, как до этого — страх оставил на его лице печать, жаль, что глаза прикрывали темные очки, и Колотай не смог прочитать в них то чувство, которое обычно отражается в такие напряженные минуты. Во всяком случае, это для Юхана было первое боевое крещение, в то время как Колотай был уже обстрелянным солдатом. Теперь они оба становились людьми одной категории — той, которая побывала под огнем… Колотай спросил себя: под огнем противника? Выходило, что так: Юхан законно, Колотай — случайно. Пули не различили бы, кто из них кто, но, к счастью, стрелок промахнулся, а может, он это сделал нарочно, чтобы их напугать, кто его знает, но тот короткий момент обстрела был для них обоих значительным, важным, и не таинственным ли поворотом судьбы?

— Поздравляю с боевым крещением, — сказал Юхану Колотай, хотя знал, что тот его не понимает.

— Спасиба, — ответил Юхан по–русски, — киитас, кюлля, кюлля, — стал он путать свои слова с русскими, добавляя еще непонятные.

— Пойдем туда — или сюда? — спросил у него Колотай, указывая сначала на восток, а потом на запад. Ожидал, что Юхан, напуганный обстрелом, покажет на дом, но ошибся: Юхан указал палкой на запад.

— Тогда поехали, — сказал Колотай весело, и они двинулись в том же направлении, в котором шли несколько минут назад: все произошло так быстро, как и с тем волком, может, еще даже быстрее, и что странно, тоже без крови. Это был как бы хороший знак сверху.

Снова Юхан шел первым, Колотай — за ним. Интересно, что они никогда не ходили рядом, на параллельных курсах, — почему–то подумалось Колотаю. Но тому, кто идет сзади, немного легче, потому что он идет уже по следу. Вот почему нужно чаще меняться. И Колотай тут же сошел со следа Юхана, обошел парня, указав ему место за собой. Тот улыбнулся и кивнул головой.

«Нужно посмотреть, что наделали те бомбы, куда они попали», — думал Колотай, сильнее налегая на лыжи и палки.

Дома их давно ждали, и ждали с нетерпением, с тревогой: а где они, а что с ними? Мало ли что может случиться с людьми, которые в тревожное военное время надолго пропадают, а тут вон — советский самолет стрелял из пулемета, а потом и бомбы сбрасывал — не на их ли головы? Приглушенные выстрелы из пулемета и звуки разрывов бомб они слышали.

Ну вот они вернулись — уставшие, но целые, без единой царапинки — так хорошо все обошлось. Начались расспросы: по–фински, по–русски, опять по–фински.

Спустя несколько минут, переодевшись и помывшись, парни уже сидели за столом на кухне, перед ними стояли миски с каким–то супом — кейтто, мо херне кейтто — гороховым, нужно попробовать. Хозяйка сильно волновалась, и сам Хапайнен, что на него не похоже, был возбужден не на шутку. Младшие мальчики, успевшие прийти из школы, Бруно и Матти, тоже вертелись на кухне, хотя Марта несколько раз приказывала им идти в свою комнату, но школяры находили повод, чтобы побыть еще и послушать.

Хапайнен уточнял некоторые детали: насколько сильно поврежден мост, можно ли его быстро отремонтировать, чтобы люди без задержки могли переезжать и переходить. Что еще повредили бомбы?

— В мост попали две бомбы, они небольшие, может, как мина от полкового миномета. В мосту побит–расщеплен только дощатый настил, но основа из бревен или бруса цела, нужно заменить только верхние доски, — объяснял Колотай. — Остальные четыре бомбы упали лишь бы где: одна на дорогу, другая в стороне, разбила дерево, еще одна попала в сарай, снесло половину крыши из гонта, но он не загорелся. В доме, недалеко от моста, повыбивало окна, но людей не зацепило, хотя они и не прятались.

— Главное, не побило людей. Все остальное — ерунда. Но еще один вопрос: как русский самолет один мог прорваться вглубь нашей территории? Почему его пропустили, не послали истребители? — спрашивал у Колотая хозяин дома. — Выходит, мы не застрахованы от всяких несчастий: от обстрелов с неба и с земли?

— Мне кажется, что это был разведчик: осматривал дорогу, перемещение войск, техники. Искал, так сказать, слабое место, в которое можно ударить… Ну и немного попугать людей: вот какие мы смелые, летаем по одному и вас не боимся. Вы нас бойтесь! — такова была миссия этого самолетика, — закончил Колотай свое объяснение. Хапайнен слушал внимательно, а потом заговорил сам: