Он сошел с вапоретто на Салюте, отправился в отель и поднялся к себе в номер. Простояв минут пять под почти холодным душем, он напялил толстый, явно регулярно воруемый отельный халат и улегся на кровать. Ощущая лишь остаточный эффект травы — какое счастье! — он лениво листал одну из книжек по Венеции, подобранную для гостей отелем: щедрое издание тернеровских[76] видов города. Все они были полны света, который растворялся сам в себе, — воды и света, сливавшихся в экстазе; краски становились светом, а солнечное сияние нисходило языками пламени, парившими над водой. Некоторые краски были настолько прозрачны, что размывались лишь в намек на цвет. Хотя город узнавался с первого взгляда, сама идея невещественной Венеции — блистающего растворения воды и света, обращения всего в воздух, в танец струй — жестко противоречила реальным впечатлениям Джеффа. Больше всего его поразило в Венеции как раз то, насколько она была вещественной. И не только само место, но и обитающие в нем люди. Она была не из тех городов, где люди веками, поколениями рождаются, живут и умирают. Нет, тут всегда присутствовал стандартный набор персонажей, постоянное и неизменное население, лишь менявшее костюмы в соответствии с той или иной эпохой. Каждый здесь пребывал до конца времен в определенном возрасте и занятии, как увязшая в янтаре муха. Старик в бакалейной лавке по соседству — Джефф пару раз заходил туда, чтобы купить бутылку воды, в три раза больше и в три раза дешевле, чем те, что стояли у него в мини-баре, — явно был стариком-бакалейщиком уже не первую тысячу лет. Горничная тоже подвизалась на этом благородном поприще целую вечность. Они просто были тут. И то же самое происходило с городом, где они жили. Это было самое определенное место на земле, и в таковом качестве оно пребывало с начала времен, задолго до того, как оно предположительно появилось на свет. Возможно, Атлантида вовсе не исчезла под волнами моря, а просто снова вознеслась над ними в облике Венеции. Да, повсюду здесь была вода, текучая и акватическая, размывающая и растворяющая, но на ее фоне камни и здания казались еще осязаемее, еще вещественнее. Венеция не только выглядела так, словно пребывала здесь целую вечность, но и — несмотря на все истории о том, что каждый год она погружается в море на столько-то сантиметров, — внушала уверенность, что она будет стоять тут во веки веков, даже если ядерный Армагеддон превратит весь остальной мир в тернеровскую свистопляску горящей воды и обожженного воздуха.
Это был необычный вечер без обязательного ужина в честь Эда Раски. Ужина же в честь Эда Раски не было лишь потому, что в честь него давали вечеринку. То, что вечеринка в галерее Пегги Гуггенхайм действительно была в честь Эда Раски, Джефф понял, только когда по дороге туда внимательно изучил приглашение, отпечатанное на толстой бумаге с конгревным тиснением. Ко времени его прибытия в сад уже набилось около тысячи человек и еще сотни — рой неприглашенных — пытались туда прорваться. Словно бы правительство Венеции уже пало и последние вертолеты готовились взлететь из Гуггенхайма, прежде чем победоносные армии Рима и Флоренции займут город. Безупречно вежливая охрана пропустила его вместе с зажатым в руке приглашением через ворота. В саду все, как обычно, заправлялись беллини, с ненасытной потребностью в которых едва справлялись официанты. Было просто не протолкнуться, а вокруг столов с напитками царил полный хаос. У Джеффа в голове почему-то отложилось, что будут подавать ризотто. Вроде бы это было в приглашении… но ничего такого там не оказалось, да и ризотто, по крайней мере пока, вокруг не наблюдалось. Сготовить ризотто на такое количество народа было бы крайне амбициозным и трудоемким предприятием, но, судя по всему, его ожидал не только Джефф. На самом деле ризотто и то, что оно, скорее всего, так и не появится, было главной темой беседы в саду. Присутствующие возлагали на него большие надежды ввиду необходимости справляться со все большими количествами беллини; без ризотто же способность потреблять беллини прискорбно уменьшалась. С балкона галереи бородатый американский не то посол, не то культурный атташе призывал собрание к спокойствию или хотя бы к тишине на пять минут, чтобы он мог произнести речь. Когда гул голосов чуть смолк, бородатый сановник поприветствовал Эда Раску, вознося его до небес и объясняя слушателям, какая это честь видеть его тут и какой он все же замечательный художник. В конце спикер призвал всех поднять бокалы в честь Эда Раски, что было, конечно, очень мило, но несколько избыточно, так как во время его речи собравшиеся не поднимали бокалов, лишь когда их заново наполняли напитками уже порядком сбившиеся с ног бармены. Сразу после речи двери галереи распахнулись настежь. Ага! Не иначе как там ждало гостей ризотто. Когда осознание неизбежности грядущего ризотто проникло в головы присутствовавших, толпа ринулась на штурм. Месторасположение Джеффа было идеальным. Он быстро взбежал по ступенькам, но узрел не чаны с наваристым рисом, а картины и скульптуры времен расцвета модернизма — Дюшана[77], Макса Эрнста[78], Пикассо, Бранкузи[79], — здесь трудно было даже представить, что настанут времена, когда людей будет больше волновать бесплатное ризотто, чтобы заесть бесплатные беллини, которыми они щедро заправлялись в саду.
Подобно потопу, толпа находила себе вместилища, заполняя все новые уровни здания. Внезапно Джеффа снова вынесло на террасу и едва не прижало к тылу статуи Марино Марини, изображавшей парня на коне — ну или, по крайней мере, на чем-то четвероногом, — из объемистой бронзовой задницы которого что-то торчало — возможно, это был купированный хвост. Наездник простирал вперед обе руки, зачарованный не то игрой воды и воздуха, не то великолепием вида на Большой канал. Протиснувшись мимо него, Джефф обнаружил, что хвост скакуна, или что это там такое было, композиционно дублировался спереди торчащим членом всадника. Но поразмышлять о символизме этих деталей он не успел, так как через мгновение одержимая жаждой ризотто толпа заполонила и террасу. Напитки подавали и тут, а к ним — какую-то жуткую черствую выпечку вроде самосы[80], но не такую острую. Джефф стал протискиваться к столу с напитками, возле которого он углядел Бена.
— Не видать ли ризотто?
— Не думаю, что нам вообще его сегодня подадут, — ответил Бен.
Он выглядел крайне понурым. Джефф разделял его чувства. Он и сам был чертовски голоден, хотя предусмотрительно съел по дороге несколько треугольничков пиццы.
— Заманивают обещаниями ризотто, а ризотто ни черта и нет, — мрачно прокомментировал он.
— Нет даже самой малости. Хотя бы для тех, кто пришел вперед всех.
— Да, нет ни грамма.
— Только пара несчастных беллини.
— Если быть объективным, то хренова туча беллини. У тебя самого в руках два.
— Хоть какая-то компенсация.
— Слишком мимолетная, — резюмировал Джефф, приканчивая свой.
А поскольку их прижали прямо к столу с напитками, взял себе еще два.
С бокалами в каждой руке, Бен и Джефф протолкались к краю террасы с роскошным видом на Большой канал. Солнце садилось по-тернеровски, готовясь скрыться за крышами на другом берегу. Небо перечеркивали дымчатые следы самолетов. Почти напротив них высилось палаццо Гритти. По сравнению с тем, что творилось здесь, там было явно скучно. Пассажиры проплывавших внизу вапоретто задирали головы и мечтали оказаться либо тут, упиваясь даровыми беллини, либо там, на террасе Гритти, переплачивая за них бог весть сколько.
— В беллини ценно то, — сказал Джефф Бену, — что он и вправду сильно освежает.
— В таких погодных условиях трудно придумать что-то лучше.
Это сказал Кайзер. Теперь их было трое с шестью бокалами в руках. Проблема с беллини была только в том, что не успеешь оглянуться, как нужно снова проталкиваться к столику с напитками за новым коктейлем.
— Меня бы устроило, если бы их подавали в бокалах побольше, — заметил Бен.
— Мудрая мысль, — согласился Джефф. — Подавать их в этих наперстках — просто подлость.
В принципе, это была шутка, вернее, начал он эту сентенцию определенно как шутку, но к концу фразы ее вопиющая истина стала такой очевидной, что закончил он с искренней обидой и гневом. Особенно ввиду того, что мизерные наперстки снова были абсолютно пусты. Он уже препоясывал чресла, готовясь устремиться к бару, как в проблеске чисто венецианского волшебства перед ним возник официант с кувшином беллини. Все трое в едином порыве протянули вперед руки, глядя как виночерпий вновь наполняет ненасытные парные емкости.
— Не Будда ли учил принимать все, что кладут тебе в чашу для подаяния? — вопросил Бен.
