— А то как же, — сказал Рейнеке. — Россель уже запросто душит петуха, а младший, Рейнхарт, по крайней мере цыпленка, оба умеют уже нырнуть под воду и поймать утку и чибиса. Конечно, они еще очень наивны и шаловливы. Теперь я первым делом должен их научить, как не угодить в западню, как уйти от охотника и от собак и как вцепиться в горло даже более крупному зверю.
Рейнеке глубоко вздохнул и подозвал свою жену, госпожу Эрмелину.
— Смотрите хорошенько за Росселем и Рейнхартом, дорогая женушка, — сказал он. — Мне надо снова побывать при дворе. Берегите тем временем нашу крепость!
— Рейнеке, у вас такой озабоченный вид, так ли уж вам необходимо вновь идти к королю? — спросила она.
— Необходимо, жена, — отвечал лис. — Мне надо там уладить важные дела. Не тревожьтесь, прошу вас. Я буду здесь снова самое позднее через пять дней.
Или никогда, подумал он про себя, но вслух этого не сказал. Он поцеловал жену и детей, каждого в носик, и вместе с Гримбартом-барсуком отправился к королю.
39Пока они шли путем-дорогой, Рейнеке все чаще вздыхал, наконец он заговорил.
— Послушайте, дорогой племянник, я бы с охотой снова вам исповедался! Мои новые грехи, совершенные против Нобеля, Брауна, Изегрима, Лампе и Беллина, вам известны, кроме того, я ранил кролика и сожрал жену Меркнау, госпожу Шарфкнайп. Ко всему этому надо прибавить еще одну злую шутку, какую я однажды сыграл с волком и в которой в прошлый раз забыл вам покаяться.
— Что же это такое? — спросил барсук.
— Это история с ценой на жеребенка, — ответил Рейнеке. — Слушайте же! Однажды, — так начал Рейнеке свою исповедь, — когда мы с Изегримом бродили между Каккисом и Эльвердингеном, на дорогу выскочила кобыла с жеребенком месяцев четырех от роду, черным как смоль. Изе-гриму давно уже не попадалось никакой добычи, он лежал обессиленный, едва живой и, завидев жеребенка, попросил меня узнать у кобылы, не продаст ли она жеребенка и за какую цену. Я подошел к кобыле и спросил. Вместо ответа она подняла заднее копыто, подкованное сталью, и сказала:
— Не хотите ли сами прочесть цену? Она выбита внизу на моей подкове, только нагнитесь пониже, чтобы лучше разглядеть!
Тут я понял, что задумала кобыла.
— Я не для себя торгую жеребенка, уважаемая госпожа кобыла, — поспешил я сказать, — его желает получить волк. Я передам ему ваши слова, и он придет сам, чтобы прочесть сумму.
— A-а, волк, тем лучше, — сказала кобыла, — пусть он только подойдет!
Я стрелой полетел назад к Изегриму и сообщил ему: кобыла, мол, охотно продаст жеребенка, цена написана на подкове ее заднего копыта, сумеет ли он ее прочесть?
Изегрим не на шутку разозлился.
— Что! — закричал он. — Это я да не сумею прочесть простое число? Для чего же я в Эрфурте посещал высшую школу, коли я даже читать не умею? Конечно, я умею читать, да еще на всех языках — на латыни, французском, немецком и голландском. Подождите меня здесь, я посмотрю, что там за шрифт!
Волк побрел к кобыле, еще раз переговорил с ней о покупке жеребенка, а затем низко' склонился к ее заднему копыту, чтобы получше разглядеть сумму.
Но тут случилось то, чего я ожидал: кобыла подняла заднюю ногу и лягнула волка копытом, подкованным шестью стальными гвоздями. Лягнула по лбу, да так, что искры посыпались и волк свалился замертво. Кобыла и жеребенок ускакали, и миновал целый час, прежде чем волк пришел в чувство. Но недаром говаривали в старину: на кого шишки валятся, на того и насмешки сыплются. Так вышло и с волком. Я спросил Изегрима, удачной ли была покупка, насытился ли он жеребенком и почему не оставил мне хоть кусочка от своей трапезы. Наконец, я спросил его, какая сумма была написана на копыте. «Железка и шесть гвоздей», — простонал волк. Он снова впал в беспамятство и только чудом остался жив… Видите, племянник Гримбарт, таков этот мой грех. Прошу вас, отпустите мне его!
40Только было собрался Гримбарт исполнить желание Рейнеке, как лис воскликнул:
— Постойте, племянник, я как раз вспомнил еще один грех, в котором не успел покаяться!
— Опять какая-нибудь проделка над волком? — спросил Гримбарт, но Рейнеке возразил:
— Нет, на сей раз над ослом Балдуином.
— Ну, говорите, — сказал Гримбарт-барсук, и лис стал рассказывать.
— Однажды пришел ко мне осел Балдуин, — исповедовался лис, — и пожаловался на свою беду. Он служит у богатого человека, сказал он, у которого служит также собака. Собака сидит с хозяином за одним столом, ест жаркое и рыбу, ее гладят и ласкают. А ему, ослу, приходится таскать тяжелые мешки и вертеть мельничное колесе, в стойле он лежит прямо на земле, а в пищу получает одну солому. И вот он хотел бы узнать, что ему надо сделать, чтобы хозяин обращался с ним так же хорошо, как с собакой. «Это совсем просто, — отвечал я. — Собака лижет хозяину лицо и руки, прыгает на него, когда он приходит домой, такие вещи людям нравятся, и они хорошо обходятся с животными, которые выказывают им такое расположение». «Стало быть, я должен делать то же самое?» — спросил Балдуин-осел. «Точь-в-точь то же, Балдуин, и можете не сомневаться, вы заживете так же хорошо, как собака!»
Балдуин-осел последовал моему совету: у дверей хлева он дождался, пока его хозяин вернулся из трактира, побежал ему навстречу, ревел и выл, потом вскинул передние ноги ему на плечи и своим большим шершавым языком стал лизать ему лицо и губы — так на его глазах делала собака. «Осел взбесился, убейте его, убейте!» — закричал хозяин, и работники ударами и пинками загнали осла обратно в стойло.
Так я согрешил и против Балдуина. Но вот мне пришел на память еще один грех, какой я совершил, чтобы провести волка. Это история с мартышками.
41— Однажды мы с волком, — рассказывал лис, — заблудились в заброшенной долине, где увидели мрачную пещеру. Изегрим опять еле ноги тащил от голода и никак не мог наесться досыта. Поэтому я хотел заглянуть в эту пещеру — не найдется ли там чего пожрать. Я проскользнул туда, но мне тут же захотелось вернуться обратно — там оказалось множество премерзейших тварей, каких мне когда-либо доводилось видеть. Это было потомство мартышки, а сама мартышка лежала в своем логове и храпела, и кто бы ее увидел, мог подумать, будто передним сам черт. Черная, в пасти длинные клыки, лапы с драконьими когтями и длинный хвост — поистине, так мог бы выглядеть и черт! Ее выводок был по уши обмаран дерьмом и окутан облаком ужасающего смрада.
Но раз уж я угодил в такую компанию, то сделал вид, будто передо мной сплошь прелестные ангелочки. Старую мартышку я называл своей тетушкой, а ее детей — моими миленькими кузенами. Я им льстил, какие, мол, они красивые и умные, даже отведал их пищи, когда они меня к этому принудили, — покорно глотал все, что они ставили на стол.
Потом я попрощался с ними и поспешил выбраться наружу, где меня уже с нетерпением поджидал волк.
— Нашел ты что-нибудь съедобное, братец? — воскликнул он, завидев меня, а я ответил:
— Съедобного сколько угодно, дорогой Изегрим. Входите спокойно в пещеру, только постарайтесь вести себя правильно.
— Как это — вести себя правильно? — спросил волк, а я на это сказал:
— В этой пещере живет одно благонравное семейство, которое больше всего на свете ненавидит лесть. Поэтому напрямик режьте им правду-матку, и вас отменно угостят!
Итак, волк вошел в пещеру, и вскоре я услыхал его вой. Он обозвал мартышек мерзкими, вонючими чертенятами, тогда они на него набросились, искусали и исцарапали, и он только чудом ушел живым от их клыков и когтей.
— Вы в самом деле великий грешник, Рейнеке, — заметил барсук.
— Это я знаю, — ответил лис.
42— Вы великий грешник, дядюшка, — повторил барсук, — но я готов дать вам отпущение. Скажите мне только: неужто вам и впрямь необходимо было совершить такое чудовищное злодеяние, как ваш поступок с Лампрехтом-зайцем и бараном Беллином?
— Поверьте, племянник, — резко сказал Рейнеке, — в наши дни пробиться в жизни можно только с помощью зла.
Лампрехт был жирный, а я голодный, стало быть, я должен был убить Лампрехта и сожрать. После этого мне нужен был кто-нибудь, на кого бы я мог свалить вину за смерть зайца; стало быть, Беллин был обречен. Господа при дворе желают мне погибели, стало быть, я должен им показать, с кем они имеют дело!
Послушайте, племянник, — продолжал Рейнеке внушать барсуку, внимательно его слушавшему, — времена ныне скверные и, чтоб не пропасть, надо применяться к обстоятельствам. Разве сильные мира сего поступают иначе? Прелаты, люди, близкие к папе, подают наихудший пример. Наш король, лев Нобель, грабит и убивает без зазрения совести, а то, чего он не добывает охотой сам, он поручает доставить себе на стол медведям и волкам, всяким браунам и изегримам. Никто не делает того, что справедливо, никто не говорит того, что правдиво; ради ничтожной выгоды судья выворачивает право наизнанку, отпускает виновного и осуждает безвинного. Власть имущий, и первым наш король, любит лишь тех, кто ему поддакивает, кто ему что-нибудь приносит и его обогащает, короче: чем кто-то могущественнее, тем подлее он поступает, а чем подлее кто-то поступает, тем могущественнее он становится.
