Неделя пролетела как один миг. Объем письменной и устной информации оказался огромным. Только предварительный договор с приложениями занял более пятидесяти листов машинописного текста, который Рифат с утра до вечера переводил на суахили. Боря и Лена умудрились пересушить чуть ли не все фрукты и овощи, произрастающие в Танзании, хотя некоторые из них брались еще незрелыми или после длительного хранения. Экспериментаторов очень волновал способ доставки такого большого объема образцов в Москву, где могли задержать груз по эпидемиологическим причинам.
Впечатлений было хоть отбавляй. Самое яркое ощущение Родика состояло в том, что он полностью изменил свое отношение к неграм, а вернее, к африканцам. Слово «неф», используемое в советской печати и обиходе повсеместно, являлось оскорбительным, и Родик теперь старался не употреблять его. Однако изменился не только лексикон Родика, но и отношение к этим людям. Пропала антипатия к чернокожим. Воспитание в советской школе, как он теперь отчетливо понял, внушало с детства неприязнь к другим расам, хотя на словах было все наоборот. Равенство и братство существовали лишь на страницах учебников и газет, на самом же деле любой советский человек был в той или иной мере расистом, а многие и националистами.
Родика не миновала эта участь. Еще совсем недавно, видя в вагоне метро или в автобусе людей с черным цветом кожи, он начинал брезгливо сторониться, стараясь не касаться поручней и других предметов, до которых те дотрагивались. Он не мог читать переводные американские детективы, где главным героем был чернокожий полицейский или частный детектив — пропадал интерес. Вероятно, это началось в детстве при прочтении «Хижины дяди Тома» и «Приключений Тома Сойера» — произведений на первый взгляд антирасистских, а в действительности пронизанных американской терпимостью, но нелюбовью к чернокожим, и поэтому выставляющих их людьми второго сорта. Именно в этом и заключался, как теперь стало совершенно очевидно Родику, расизм. Первый сдвиг в его сознании произошел в Таджикистане. Однако сдвиг этот был незначительным — Родик лишь стал более терпимо воспринимать корейцев. Хотя, не испытывая к ним брезгливости, в душе он считал себя выше, если не умственно, то физически. Они все равно ассоциировались у него с чем-то неполноценным, второсортным. Это в полной мере касалось и Оксы…
Сейчас, пробыв неделю в Танзании, он начал стыдиться такого поведения. В его душе родились совершенно иные чувства, вызванные близким общением с чернокожими и при этом интеллектуальными, образованными и очень доброжелательными людьми, не только равными ему, но и во многом превосходящими его. Он стал замечать в них внешнюю и внутреннюю красоту. Особенно его поражала и волновала женская красота. Точеные фигуры с высокими шеями, гордо посаженными головами, зовуще изогнутыми талиями, а также величественная и грациозная походка страшно возбуждали его, а непосредственность и сексуальность поведения требовали ответных действий. Все это дополнялось сходством менталитетов. Вернее, присутствием в Африке яркого восточного менталитета, который очень импонировал Родику и тонкости которого он хорошо понимал.
Настрой Родика, вероятно, не ускользнул от проницательного взгляда мистера Мбаго. Поэтому или по какой-то другой причине в ночь накануне отлета в Москву в его гостиничном номере появилась смущенно улыбающаяся очень молодая девушка, закутанная в кусок яркой ткани, рельефно обрамляющей ее не до конца сформировавшуюся фигуру и призывно выступающую грудь.
Родик сперва растерялся, вспомнив о том, что на африканском континенте свирепствует СПИД. Но еще раз оглядев прекрасный образец того, что уже несколько дней занимало его воображение, он выбросил из головы все сомнения…
Когда он проснулся утром, в комнате никого не было. «Будем считать, что это сон. Очень приятный, но сон», — сам себе сказал Родик, рассматривая намыленное для бритья лицо в мутном зеркале ванной комнаты.
В холле их, как всегда, ожидал мистер Мбаго. Родик поздоровался и, подмигнув, сказал: «Спасибо». Мистер Мбаго, сверкнув белозубой улыбкой, ответил по-русски: «Пожалуйста». На этом закончилось первое знакомство Родика с африканскими женщинами, но не с Африкой…
В аэропорту представитель «Аэрофлота» вежливо сообщил, что, несмотря на наличие билетов, регистрировать их не будут, поскольку положено заранее подтверждать вылет, а этого никто не сделал. Сейчас же, по предварительным данным, в самолете свободных мест нет. Чудодейственная сила мистера Мбаго не произвела на представителя «Аэрофлота» никакого впечатления. Следующий рейс ожидался только через неделю. Оставалось ждать конца регистрации в надежде на появление свободных мест.
Их оказалось всего три. Посовещавшись, решили, что Родик вместе с переводчиком Рифатом задержатся в Танзании еще на неделю, а остальные со всеми материалами вернутся в Москву.
Родик сам пока не мог сказать, радует его такое стечение обстоятельств или нет. В нем, по обыкновению, боролось два чувства: желание посмотреть экзотические красоты Африки, о которых он много читал, и боязнь вовремя не среагировать на возможные изменения, связанные с недавними гэкачепистскими событиями.
Мистер Мбаго, бесспорно, обрадовался. Родик даже заподозрил, не подстроил ли он это нарочно. Такое предположение так и осталось предположением, хотя Родик часто впоследствии спрашивал об этом мистера Мбаго в разных ситуациях и каждый раз получал ту или иную удивленновозмущенную реакцию.
Словно торопясь наверстать упущенное, мистер Мбаго прямо из аэропорта повез Родика и Рифата к себе домой куда-то на окраину Дар-эс-Салама, а может быть, и за его границу. Вероятно, дом был построен недавно и представлял собой одноэтажное, площадью в триста — четыреста квадратных метров, спроектированное почти в авангардном стиле здание, окруженное чудесным садом с самыми разнообразными растениями, из которых многие Родик видел впервые.
Обходя дом, он поймал себя на мысли, что снова попал в ставшую родной восточную среду, сильно повлиявшую на него сегодняшнего. Все здесь — от ковров на полу до низенького национального столика и даже посуды — было совершенно таким же, как в Таджикистане. Что-то теплое наполнило его душу. Он вдруг отчетливо ощутил: не будь в его жизни Таджикистана, он давно, как многие в России, потерял бы себя или, что одно и то же, уверенность в себе. Там, в Таджикистане, он открыл первый кооператив, впервые позволил себе роскошь, впервые почувствовал себя настоящим мужчиной, впервые, возможно, полюбил, впервые… В общем, многое из того, что изменило его мироощущение и в конечном счете привело его в этот дом, впервые произошло там. Он вспомнил Оксу, о которой в последнее время почти не думал, и понял, что соскучился. Запоздало забеспокоился о том, как она живет без него в сотрясаемом переменами Душанбе, что делает. Ведь она считает себя его женой и по своим корейским обычаям никуда без него не ходит. Хотя… Ревность вдруг посетила Родика, к на этом фоне вдруг захотелось обнять ее миниатюрное хрупкое тело, провести рукой по скуластому лицу и заглянуть в узкие щелочки глаз, прикрытые столь нравящимися ему похожими на средневековые латы веками. Он живо представил ее бронзовую гладкую кожу, покорные губы и маленькие, помещающиеся в его ладонь, груди. Сексуальное возбуждение завладело им.
Чтобы как-то отвлечься, Родик стал объяснять мистеру Мбаго, что в одной из советских республик — Таджикистане — люди живут в очень похожей обстановке, и это удивительно.
Рифат, переводящий его слова, прервался и пояснил:
— Родион Иванович, это проявление мусульманства и исламизма. Мистер Мбаго — мусульманин. Хотя в Танзании мусульман меньше половины населения, они придерживаются достаточно жестких норм исламского поведения. Вероятно, мы посетим Занзибар. Там практически все мусульмане, и вы окончательно поймете, о чем я говорю.
— Рифат, но ведь Танзанию и Таджикистан разделяют десятки тысяч километров, континенты и еще бог знает что. А складывается впечатление, что даже орнаменты на коврах одинаковые.
— Конечно. Это персидские ковры.
— А посуда? Пища? Вон там стоит блюдо не с чем иным, как с пловом…
— Думаю, что муллы учились по одним и тем же учебникам, а Коран переводился с одного арабского подлинника.
— Да, но в Москве, более близкой к Таджикистану, не найти столько сходного, однако мусульман в России всегда было очень много, среди русского дворянства — чуть ли не половина, плюс татары… Думаю, что объяснение какое-то иное, это меня и интригует…
— В России перевод Корана появился только при Петре Первом, да и то с французского бестселлера, а после революции сами знаете, что было. Я вам это говорю как мусульманин. Мне преподавали Коран в институте — он имеет мало общего с истинным Кораном. Его рассматривали лишь как литературный шедевр. Здесь же и, вероятно, до революции в Таджикистане больше обращали внимание на традиционное арабское толкование Корана, на соблюдение диктуемых им норм и обычаев.
