Илья Бояшов - Безумец и его сыновья

Безумец взирал на всю бурю со своей овчины совершенно спокойно. И даже когда выгнали его пассию, пальцем не пошевелил. Зевал, окруженный собаками.

А его решительный сын, очистив холм, завел в избу свою отрешенную матушку и, положив на топчан, укрыл одеялом, и набил ей подушку сеном. Принесли сыновья всякой еды, но ни к рыбе, ни к каше, приготовленной перепуганным решительностью брата Пьяницей, Валентина так и не притронулась. Книжник тем временем догадался приладить у ее изголовья икону, предусмотрительно взятую им из землянки, и положил рядом с нею единственную книгу своего детства. Ничего не сказала на это мать, и даже рассеянный Книжник понял, насколько она плоха.

А Строитель приказывал притихшему рыжему братцу:

— Будешь кормить и поить ее, пока не вернусь! И пусть только попробует батька завести себе новую бабу… Надо будет — его погоню с холма.

И сжимал свои внушительные кулаки. И перепуганный Пьяница обещал все исполнить.

Перед тем как уйти, зашли попрощаться Строитель с Книжником в избу — Валентина не видела и не слышала их. Попыталась она было встать — но не оказалось у нее сил даже подняться, и бессильно покатились ее слезы. Она зашептала:

— Как теперь мне встретить его?

Вот о чем думала и горевала! И Строитель страдал, когда слышал тот бред, но что он мог поделать? Только Книжник всерьез относился к ее словам. Он пообещал:

— Я встречу ангела! Видно, до этих мест ему не дойти — буду искать его в городах. Ведь он явится там, где много народа — должно его увидеть сразу великое множество людей! Христос ведь проповедовал там, где собирались толпы.

— Оставь свои разговоры! — вскричал Строитель. — Оставь свои бредни. Или не видишь, как она больна?!

Вновь схватив за шиворот рыжего Пьяницу, требовал:

— Если хоть волос упадет с ее головы, если будет она здесь некормлена, непоена, в пыль разотру весь батькин вертеп!

И ушли с холма братья. А Пьяница, закрывшись ладонью от вечернего солнца, смотрел им вслед.

Той же ночью Безумец поднялся в избу.

Придя ненадолго в рассудок, Валентина шепнула, узнав беспутного мужа:

— Не дождалась я Божьего вестника! А ты торжествуешь! Но недолго радоваться Сатане. Сгинут и его подпевалы!

Безумец, пьяный, покачивался над нею. И фляга была с ним неразлучна. Он ответил:

— Нашла чем пугать! Старая карга давно мне пророчила — сдохну и попаду в самый ад. А ты!.. Болталась всю жизнь по дорогам. Что там высмотрела, старая дура? Неужто бы дождалась?

Водка текла по его мохнатой груди:

— Слышал я, что с Агриппой. Ссохлись груди, и живот опустился ниже колен, кому теперь нужна, яловая корова? А хахаль ее — не жрал, не пил и подох, как дурак! Кто помнит о нем?.. А я — вот, перед тобою. Что мне проглядывать все глаза возле дороги? Какого черта верить в дурацкое завтра?.. И сегодня мне попадаются сладкие бабенки — не прочь потоптать я их. А брюхо мое набито кашей… Где же твой ангел? Дура! Дура! Старой карге поверила. Ведь и она не сегодня-завтра подохнет, ангела не дождавшись!..

И вот что вспомнил:

— Было вдосталь вам жратвы и питья, наплодил я вам выродков! Что же прогнали? Отчего вам не показался?

Но одно твердила Валентина на надсмешки:

— Помоги встать! Пойду ожидать Его!

— Все неймется тебе! Что же там высмотришь? На ногах не стоишь, а все лезешь… Что же, подниму тебя! — хохотал Безумец.

Он схватил и поднял ее:

— На, ступай! Ступай на свою дорогу. Там и зароют тебя, как сдохнувшую суку… То-то, дождешься.

И когда пошатнулась Валентина, богохульник вскричал:

— Если Он есть, пусть тогда тебя поддержит!

— Если Он есть, пусть возьмет, — успела выдохнуть Валентина. Сделала всего лишь шаг несчастная Безумцева жена. Она упала и умерла, никого не дождавшись. Безумец же пробурчал:

— Куда все бежала, старая дура?

Отхлебнул он из фляги и приказал появившемуся Пьянице готовить поминки.

Славными были те поминки!

О том рассказывал Пьяница вернувшимся на следующий год братьям, какой добротный гроб сготовил отец усопшей и какую глубокую могилу сам вырыл за садом, и какой крест поставлен был над ее могилой. И о том, какими были поминки, рассказывал Пьяница, с опаской поглядывая на окаменевшего Строителя. Поведал Пьяница, что по приказу отца сбегал он на дорогу и всех, кто попадался ему в те скорбные дни, вел с собою на холм и напаивал до беспамятства. Клялся рыжий пройдоха, что двое гуляк на тех поминках отдали черту души, так объелись и перепились. Безумцу же все было мало, и гулял он неделю, поминая жену, да так, как давно уже не гулял: котлами пил водку и по десятку раз за день уминал жареных уток, и блины поглощал целыми горами. Хлебов же ушло вовсе без счета. Никого не пропустил Пьяница мимо холма, никто не смог проскользнуть, не помянув, хотя бы полным ковшом или стаканом!

Ни слова не вымолвил совсем уже повзрослевший Строитель, руки его опустились. Ничего он не сделал ни отцу, ни брату, а побрел за яблоневый сад. Огромный сосновый крест стоял над могилой матери. Книжник встал рядом с Владимиром. Молчали они, а из сада доносились звуки гармоники.

Ел и пил отец, как ни в чем не бывало!

Однажды, далеко от его холма, за болотами проснулось зарево. Вскоре даже в Безумцевой избе стали слышны гудение, треск и прочий шум от невидимых тяжелых машин. Безумец не удосужился даже полюбопытствовать, что происходит за озерцом и перелесками. А там с дымом и лязгом насыпалась дорога, по великому плану проходящая по прежде пустой и забытой местности. Строительство подползало к холму. И вот настал денек; словно гигантские жуки, в ближайших кустах показались бульдозеры и, рыча, принялись мять и утюжить их. Следом урчали трактора, катились грейдеры и устрашающие всю окрестную живность, огромные катки. Все засыпалось песком, заливалось асфальтом, всюду, словно чумазые муравьи, сновали рабочие, вмиг земля была залита мазутом, искорежена и изрыта, перепачкана калом. И повсюду по сторонам строящегося полотна уже стояли рабочие вагончики.

Собаки впервые за последние годы разволновались и начали было поскуливать, но хозяин их успокоил окриком. И наказал рыжему сыну разводить побольше костров. Пьяница потащил к кострам все, что было у него в закромах, — началась прежде невиданная гульба!

Готовы были затоптать холм гости, казалось, места живого не оставят после себя, настолько много их поднималось теперь по вечерам на Пьяницево угощение. Огромный табор, шевелящийся, словно муравьиная куча, и гудящий, словно улей, вырастал на холме по ночам — не было уже никакой возможности накормить всех, но водка из неиссякаемого источника продолжала бить благословенным фонтаном, едва успевали ее выхлебывать и вновь, и вновь подставлять ковшы и стаканы. С собою прикатывали строители бочки и наполняли их доверху, приносили канистры — и канистры оказывались наполненными, а Безумец принялся за прежнюю работу: хлебал целыми котлами, приводя в ужас даже виды видавших. Падали гости здесь и там, подкошенные, и к утру полным-полно было под деревьями бесчувственных тел, словно прошлось по холму сражение. Грудами валялись возле крыльца и в яблонях, и во всех ближайших не выкорчеванных еще кустах. И только когда показывалось солнце, начиналось шевеление в грудах. Кто мог, тот спускался чуть ли не на четвереньках к своим тракторам. Бывали и такие, которые по нескольку дней не в силах были подняться. Пьяница сбивался с ног, но не хватало на всех рассола, бочки с огурцами и капустой были вычищены до дна!

Начальники, руководящие работой, поначалу пробовали было прекратить попойку и присылали к Безумцу нарочных, но напаивались нарочные. Тогда присылали секретарш и инженеров, но заливали и их! Тогда поднимались сами начальники — и наливали начальникам, и вообще, угощали всякую власть, какая только ни появлялась, и спаивали ее до положения риз. Многие из тех начальников, потеряв облик человеческий, растеряв свои портфели, на коленях уползали с холма и блеяли подобно овцам. Однако дорога при всем этом безобразии строилась словно сама собой — как-то незаметно обогнула Безумцев холм и продвигалась дальше. Когда наступила осень, исчезли с холма и ее строители, оставив после себя кучи мусора по обочинам трассы да поломанные пустые вагоны, да разлитые повсюду лужи солярки. Стояли долгое время, словно подбитые танки, брошенные трактора и катки — пока их не забрали трейлеры. Но не надолго воцарилось прежнее спокойствие для измученных дряхлых собак! Днем и ночью рядом с холмом задребезжали самосвалы и грузовики, и не стало никакого покоя от рева моторов!

Пьяница теперь тем забавлялся, что, поощряемый отцом, скатывался на дорогу с флягой и стаканчиком и тех, кто останавливался на такую приманку, зазывал за собой. А наверху отец принимал шоферов! И так их принимал, что по нескольку дней, а то и недель оставались забытыми их грузовики. Пришла зима, но и она не принесла успокоения бедным собакам: все так же выли моторы к сновали туда-сюда машины, и многие тормозили возле известного на всю округу места — пропустить с морозца стаканчик! В избе сделалось, словно в кабаке. Рыжий Безумцев слуга разводил костры возле дома с тем, чтобы не замерзали те, кто намертво валился с крыльца в сугробы.